Отправлено: 08.02.11 18:29. Заголовок: Г. Магвайр "Ведьма: судьба волшебницы Фиолетовой страны"

Г. Магвайр
Ведьма: Судьба волшебницы Фиолетовой страны



«…Впрочем, эту историю излагают по-разному,
в зависимости от рассказчика и предпочтений слушателя.»
Грегори Магвайр (из части 5 . 18)

 Отправлено: 08.02.11 19:54. Заголовок: 2 Прибыл проводник ..

2

Прибыл проводник — сухощавый, лысоватый мужчина, весь в боевых шрамах. В этом году, предупредил он, могут возникнуть сложности с юнаматами.
— До вас здесь устраивала набеги конница Гудвина, — вздохнул он.
Отси решила не уточнять, были ли это набеги на местные кабаки или на мирных мигунов.
Путники снялись с лагеря и, оставив позади лесное озеро, полдня ехали по молчаливому лесу. Сквозь кроны деревьев пробивался чахлый свет, но падал почему-то вбок, а не на дорогу, по которой они двигались. Было жутковато: казалось, что кто-то невидимый неотрывно следит за ними, перебегает от дерева к дереву, от камня к камню, выглядывает и прислушивается из темноты. Больной старичок постанывал и молился, чтобы скорее кончился этот колдовской лес, причитал, что если он здесь умрет, то его душа никогда не найдет выход на волю. Лир хныкал, как девчонка. Повар нервно свернул голову курице.
Даже пчелы притихли.
Посреди ночи повар исчез. Путешественники запаниковали. Только Бастинда, открыто враждовавшая с ним, осталась спокойна. Что это было? Бегство? Похищение? Убийство? Дело рук юнаматов или месть Кембрийской ведьмы, в существовании которой повар посмел усомниться? За завтраком из недоваренных яиц высказывались самые разные догадки.
Килиджой не заметил исчезновения хозяина. Прижавшись к Лиру, он спал крепким сном.

Пчелы в улье будто замерли. Килиджой, еще не окрепший после болезни, почти все время спал. Путешественники молчали, боясь навлечь на себя беду. В результате караван двигался в зловещей тишине.
Наконец к вечеру сосны начали редеть, уступая место оленевым дубам, чьи широкие ветви оставляли просвет для желтоватого, облачного, но все-таки неба. Потом закончилась и дубрава, и путники вышли к крутому спуску. Отсюда как на ладони была видна оставшаяся часть Кембрийского ущелья — дорога еще на четыре-пять дней, за которой начинались Тысячелетние степи.
Открывшееся взору небо приободрило путников. Даже у Бастинды, которую меньше других тяготил путь через зловещий лес, потеплело на душе.

Ночью появились юнаматы. Они привезли сушеные фрукты в знак дружбы, запели песни, устроили пляски у костра. Неожиданное гостеприимство испугало путников еще больше, чем предполагаемое нападение.
На взгляд Бастинды, юнаматы были тихими и покладистыми, не страшнее и не храбрее школьниц. Простодушные, иногда капризные, они напоминали ей Болтунов, среди которых она выросла. Возможно, это были родственные народы. Те же длинные ресницы и гибкие худые руки, слегка вытянутые головы, тонкие поджатые губы. Несмотря на чужой язык, Бастинда чувствовала себя совсем как дома.
Утром юнаматы уехали, громко жалуясь на полусырые яйца. Проводник обещал, что они не причинят путникам никакого беспокойства. Он даже огорчился, что все так просто обошлось, и его помощь почти не понадобилась.
О поваре не было слышно ни слова. Юнаматы ничего о нем не знали.

Чем дальше спускался караван, тем чаще показывалось небо: яркое, осеннее и такое широкое, что дух захватывало. По сравнению с высокими горами ущелье, по которому они двигались, казалось ровным, как водная гладь. Иногда налетал ветер, и по видневшейся внизу долине пробегали волны, вычерчивая на траве тайные знаки. Диких зверей отсюда не было видно, зато то тут, то там горели костры мигунов. Скоро странники должны были выйти из ущелья.
Их догнал скороход-юнамат и сообщил, что на вершине нашли мертвеца — не их ли это пропавший повар. Мертвец был мужчиной, но опухший и обезображенный до неузнаваемости.
— Это все пчелы, — прошипел кто-то. — Они его искусали.
— Неужели? — насмешливо откликнулась Бастинда. — А мне казалось, что они спят. Разве, если бы они напали на повара, он не перебудил бы нас своими воплями? Или они сначала дружно накинулись на его шею, чтобы лишить голоса? Очень умные пчелы.
— Точно они, — пробежал среди путников ропот. «А раз пчелы — значит ты!» — был негласный вердикт.
— Ах, я и забыла, до чего богатая бывает у людей фантазия, — раздраженно воскликнула Бастинда.
Ее почти не тронула ни загадочная смерть повара, ни растущее недоверие попутчиков. Килиджой наконец поправился, проснулись и пчелы, видимо, усыпленные высотой перевала, а другого общества Бастинда и не искала. Глядя на разбуженных пчел, она чувствовала, как в ней пробуждаются незнакомые силы.

Проводник показал собиравшиеся на горизонте облачка. Путешественники заволновались: уж не гроза ли надвигается. Но Отси успокоила их — и тут же напугала еще сильней. Нет, это не гроза — это вечерние костры большого лагеря. Скроуляне. Начался осенний охотничий сезон, хотя путники не видели никого крупнее зайца или травяной лисы, которая махнула золотым пушистым хвостом и сверкнула черными, будто в чулках, лапками. Килиджой с нетерпением ожидал встречу: он едва мог угомониться ночью и даже во сне перебирал лапами, точно настигая добычу.
Путники боялись встречи со скроулянами даже больше, чем с юнаматами. Провожатый не пытался рассеять их страхи. Он был хитрее, чем могло показаться на первый взгляд: возможно, постоянное общение с разными, не всегда дружелюбными народами наложило на него свой отпечаток. Прошло всего несколько дней, а Лир его уже обожал. «До чего они глупые, эти дети, — думала Бастинда, глядя на мальчика. — Все-то им хочется кому-то подражать, добиваться внимания. То ли дело звери: они принимают себя такими, как есть, и даже не задумываются о том, чтобы стать другими. Насколько спокойнее им живется!»
Бастинда призналась себе, что предвкушает встречу со скроулянами. Как давно она не испытывала этого чувства! Надвигалась ночь; среди путников нарастало беспокойство. Насыщенно-синее небо пестрело звездами, чей тусклый свет серебром отражался на кончике каждой из бесчисленных травинок, будто тысячи ритуальных свечей догорали по всем Тысячелетним степям.
«Жаль, что нельзя утонуть в траве, — думала Бастинда. — Это была бы самая лучшая смерть».

3

К полудню караван достиг лагеря скроулян. Навстречу путникам, туда, где начинались песочно-желтые шатры, собралась делегация из семи-восьми конных мужчин и женщин в синих головных повязках и с браслетами из слоновой кости. Принесли паланкин, увешанный позвякивающими бубенцами и амулетами, и закрытый полупрозрачной тканью, за которой виднелась фигура толстой старухи, видно, здешней хозяйки. Пока проводник и скроуляне обменивались на своем языке приветствиями (или проклятиями, кто их разберет?), она сидела тихо, потом буркнула команду, и занавески раздвинули. У старухи была огромная нижняя губа, оттопыренная настолько, что загибалась вниз, как изогнутый носик чайника. Веки ее чернели от сурьмы. На плечах сидели две хмурые вороны, прикованные золотой цепочкой к узорчатому воротнику, заляпанному фруктовым соком. Птицы успели изрядно обгадить хозяйку.
— Княгиня Настойя! — вымолвил провожатый.
Это была самая неряшливая княгиня, которую только можно себе представить, но все же в ней чувствовались царственные манеры. Поэтому даже самые гордые из путников преклонили колени. Она хрипло рассмеялась и жестом приказала носильщикам унести себя куда-нибудь поспокойнее.
Лагерь скроулян располагался расходящимися кругами, в центре которых стоял шатер княгини Настойи, расширенный во все стороны выцветшими полосатыми балдахинами, — маленький воздушный дворец из шелков и кисеи. Ближайшим к нему кругом выстроились палатки ее министров и мужей (тощих и плюгавеньких, по мнению Бастинды; но может, их специально выбирали за худобу и невзрачность, чтобы на их фоне княгиня выглядела еще внушительнее). Всего в лагере было несколько сотен шатров, а значит, около тысячи человек. Тысяча скроулян и скроулянок с лососево-розовой кожей, большими и влажными, но нерешительными глазами, гордым носом, полными ягодицами и широкими округлыми бедрами.
Путешественники почти не вылезали из фургонов, но Бастинда не могла сидеть сиднем, когда вокруг было столько нового. Увидев ее разгуливающей по лагерю, скроуляне с приглушенными возгласами жались по сторонам, но не прошло и десяти минут, как вокруг нее собралась шумная детская толпа, которая, точно рой мошкары, преследовала ее по пятам. Проводник посоветовал соблюдать осторожность и вернуться в фургон, но без толку. Детство, проведенное среди болот Болтнии, воспитало в Бастинде храбрость, любопытство и свободолюбие; научило, что вовсе не обязательно слушаться старших.
После ужина к каравану приблизилась делегация важных пожилых скроулян, которые вступили в длительный разговор с проводником. Суть разговора, как он потом передал, сводилась к тому, что нескольких путешественников приглашали (или требовали?) в святилище, в часе верховой езды отсюда. За необычный цвет кожи или дерзость, с которой она в одиночку разгуливала по чужому лагерю, выбрали Бастинду; вместе с ней позвали Отси как главу каравана, проводника-мигуна, старика Иго за его почтенный возраст и купца с забавным не то именем, не то прозвищем Колючка.
При факельном свете процессия на верблюдах в поблескивающих попонах двинулась по пыльной дороге. Бастинда, покачиваясь, восседала над безбрежной серебрящейся травой и размышляла об Океане — этой мифической водной громаде, которую никто никогда не видел. Наверное, здесь, в Тысячелетних степях, его выдумал неизвестный поэт. Вот травяные зубатки выпрыгивают за светлячками, совсем как рыбы из воды, зависают на мгновение в воздухе и потом с сухим всплеском ныряют обратно. Как ветер, шумят крыльями летучие мыши. Сама серебристая гладь постоянно переливается разными цветами: то она светло-лиловая, то серовато-зеленая, то коричневатая с красным оттенком, то снова серебряная. Взошла луна, ночная богиня, льющая нежный свет со своего острого серпа. Казалось, больше ничего не было нужно — Бастинде хватило и этого, чтобы почувствовать необыкновенную восторженность от этих мягких тонов и бесконечных просторов. Но чудеса продолжались…
Бастинда заметила рощицу, видимо, специально посаженную посреди бескрайней пустоты. Вначале карликовые елки, изогнутые ветром в уродливые, ощетиненные колючками и пахнущие смолой фигуры, потом деревца повыше и еще выше. Деревья росли все возвышающимися кругами, точь-в-точь как лагерь скроулян. Путники молча, лавируя между стволами, пробирались вдоль изогнутых шелестящих коридоров к центру.
Там их уже ждала княгиня Настойя, облаченная в дикарские одеяния из кожи и травы и нелепую синюю накидку в белую полоску, выкроенную из материи, которую наверняка выменяли у каких-нибудь путешественников. Тяжело дыша, она стояла, опираясь на толстые палки, и думала о чем-то своем. Вокруг нее, словно зубы из гигантской пасти, скалились каменные глыбы, выложенные таким плотным рядом, что непонятно было, как княгиня, со своей огромной тушей, пробралась между ними.
Гости с хозяевами принялись за угощения и напитки, потом пустили по кругу трубку, изображавшую ворону. Живые вороны сидели на вершине каждого валуна. Сколько их — двадцать, тридцать, сорок? У Бастинды уже кружилась голова: качалась луна, плыла невидимая из-за древесного лабиринта, но запечатленная в воображении травяная гладь. Казалось, еще чуть-чуть, и она услышит звук этого кружения. Старейшины-скроуляне затянули долгую заунывную песню.
Когда пение стихло, княгиня Настойя подняла голову.
Мясистые складки под ее подбородком всколыхнулись. Накидка вместе с остальной одеждой полетела на землю. Княгиня была все такая же толстая и старая, но теперь то, что раньше казалось в ней скукой, обернулось терпением, дряхлость — мудростью, грубость — силой. Она встряхнулась, и волосы осыпались у нее с головы. Грузно двинула ногами, выбирая лучшую опору, опустилась на четвереньки, изогнув дугой спину. Глаза ее сверкнули, нос шевельнулся. Княгиня была Сэлонихой!
Слонобогиней, подумала Бастинда со смесью ужаса и восторга, но княгиня, будто читая ее мысли, покачала головой и сказала: «Нет». Она все еще говорила на непонятном наречии, и проводник переводил ее заплетающимся языком — скорее от выпитого вина, чем от страха. Он-то наверняка видел это прежде.
Княгиня по очереди спросила путников, зачем они прибыли в Мигуней.
— За деньгами, — сознался ошарашенный Колючка. — За богатством всеми правдами и неправдами.
— Найти место, где я смогу спокойно умереть, — сказал Иго.
— Чтобы держаться подальше от греха, — гордо сказала Отси, подразумевая, видимо, «подальше от мужчин».
Переводчик вопросительно кивнул Бастинде.
Она не могла скрывать правду от величественного Зыверя, поэтому честно ответила:
— Чтобы встретиться с семьей моего любимого, но погибшего мужчины. Чтобы убедиться в их безопасности, попросить прощения у его вдовы Саримы и затем оставить этот жестокий мир.
Сэлониха приказала всем, кроме Бастинды и переводчика, удалиться. Потом подняла хобот, принюхалась, медленно мигнула своими старыми воспаленными глазами, пошевелила ушами. Равнодушно, без всякой застенчивости, не сводя глаз с Бастинды, обильно помочилась мощной струей.
Наконец сказала через переводчика:
— Дочь дракона, я тоже заколдована. Я могла бы разрушить чары, но решила жить оборотнем. Слишком жестоко охотятся сейчас на Сэлонов. Скроуляне любят меня. С давних пор они поклоняются слонам и знают, что я не богиня, а Зыверь, который предпочел заточение в человеческом теле опасной свободе в своем истинном обличье. Что делать, в смутные времена те, кто верны себе, становятся первыми жертвами.
Бастинда зачарованно слушала Сэлониху.
— Но иногда спасение бывает хуже смерти, — сказала княгиня.
Бастинда кивнула и на мгновение отвернулась.
— Я дам тебе в спутницы трех ворон, — продолжила Настойя. — Будешь ведьмой. В новом облике проще скрываться.
Она что-то сказала мрачным птицам, и три из них подлетели и уселись поблизости от Бастинды.
— Ведьмой? — переспросила Бастинда, представляя, чтобы на это сказал отец. — От кого мне скрываться?
— У нас общий враг, — ответила княгиня. — Понадобится моя помощь, пошли ворон — и если я буду жива, то как предводительница скроулян или как свободная Сэлониха приду к тебе на выручку.
— Но почему?
— Потому что сколько от мира ни хоронись, по твоему лицу все видно, — сказала Сэлониха.
Сколько лет прошло с тех пор, как Бастинда в последний раз говорила со Зыверями? Больше десяти, наверное. Теперь ей не терпелось наверстать упущенное. Она спросила княгиню, кто ее заколдовал, но та не захотела называть имени, отчасти из предусмотрительности, потому что смерть волшебника иногда прекращает действие заклинаний. Для нее же человеческое тело было и проклятием, и благословением.
— Но разве это жизнь — в чужом теле? — спросила Бастинда.
— Душа-то не меняется. Если, конечно, сама не пожелаешь.
— Нет у меня души.
— Кто-то ведь приказал пчелам убить повара, — сказала Сэлониха, насмешливо блеснув глазами.
Бастинда почувствовала, как краска отливает от лица.
— Это не я! Я бы не смогла! Откуда вы вообще это знаете?
— Ты, ты. Как-то у тебя это получилось. Я ведь тоже слышу пчел. Слух у меня пока острый.
— Позвольте тогда остаться здесь, с вами, — взмолилась Бастинда. — Жизнь была ко мне так жестока. Если вы чуете во мне то, о чем я сама не подозреваю — и чего не видела даже мать-настоятельница, — вы могли бы помочь мне не причинить больше зла в этом мире. Другого я и не прошу. Лишь бы не наслать новых бед.
— Ты сама призналась, что у тебя еще есть работа, — сказала княгиня и провела хоботом по лицу Бастинды, словно на ощупь проверяя правду. — Ступай же и выполни ее.
— А потом? Я смогу вернуться?
Княгиня не отвечала. Она погрузилась в раздумья. Все-таки она была очень стара даже для Сэлонихи. Она мерно, как маятником, покачивала хоботом, потом подняла его и опустила Бастинде на плечо.
— Послушай меня, сестра, — сказала она. — И хорошенько запомни. Ничья судьба не записана на небесах — ни на этих, ни на других. Никто не руководит твоей жизнью, кроме тебя самой.
От удивления Бастинда даже не нашлась, что ответить. Она отступила, когда Сэлониха подняла хобот, и плохо помнила, что было дальше.
А дальше был обратный путь через играющую ночными цветами траву — завораживающий и грустный. Но, несмотря на грусть, была в этой ночи какая-то благодать, которую, как и столько всего другого, так давно не испытывала Бастинда.

 Отправлено: 08.02.11 19:55. Заголовок: 4 Оставив лагерь ск..

4

Оставив лагерь скроулян и княгиню Настойю позади, караван продолжил движение на юг, описывая дугу вокруг Великих Келийских гор.
Иго умер, и его похоронили на песчаном холме. «Да обретет твоя душа свободу», — напутствовала его Бастинда на похоронной церемонии.

Позже проводник признался, что скроуляне часто приносят кого-нибудь из приглашенных путешественников в жертву. Княгиня презирала тот облик, в котором была вынуждена проводить свои дни, и время от времени давала выход обиде. Видимо, Колючку спасла его честность, а так он был самым подходящим кандидатом. Или, может, на Иго уже лежата печать смерти, и Сэлониха, увидев ее, сжалилась над путниками?

С воронами пришлось нелегко: они гадили в фургоне, досаждали пчелам, дразнили Килиджоя. Марранскую невесту Рарайни на очередной остановке у колодца забрал ее будущий муж — пожилой беззубый мигун с шестью осиротевшими детьми, которые выглядывали из-за него, как утята из-за дворняги. В караване осталось десять человек.
— Въезжаем на арджиканскую территорию, — объявил проводник.

Через несколько дней встретились и первые арджиканцы. Это были простые пастухи, гнавшие овец с восточного подножия Великих Келийских гор на запад для переписи и, видимо, продажи. Ни у кого из них не было таких восхитительных татуировок, как у Фьеро, — но все равно их дикая красота и знакомая странность как ножом резанули Бастинду по сердцу. «Вот какое наказание ждет меня на смертном одре», — подумала она.
Караван сократился до двух фургонов. В одном ехали проводник, Отси, Лир, Колючка и механик-горделикииец по имени Коуп. Во втором — Бастинда, пчелы, вороны и Килиджой. Похоже, ее всерьез считали ведьмой и старались держаться подальше. Хорошее же прикрытие придумала ей Сэлониха!
До Киамо-Ко оставалась всего неделя пути.

Караван повернул на восток, на серые горные тропы. Приближалась зима, но снег, на счастье путников, еще не выпал. Отси собиралась переждать зиму возле Киамо-Ко, а как сойдет снег, продолжить путь на север и через Угабу и Пертские холмы вернуться в Страну рудокопов, а дальше — в Изумрудный город.
Бастинда подумывала было послать с Отси письмо Стелле — если, конечно, та все еще живет в Пертских холмах, — но потом так и не решилась.

— Завтра, — сказала Отси, — мы прибываем в Киамо-Ко. В горную крепость правящих арджиканцев. Ты готова, сестра Бастинда?
Бывшей монахине не понравился ее веселый тон.
— Я больше не сестра, я ведьма, — сказала она и попыталась направить на Отси ядовитую мысль, но та была, видать, сильнее характером, чем повар. Провожатая только усмехнулась и отошла.
Караван остановился на берегу маленького горного озера. Путники умывались, фыркая от ледяной свежести. Бастинда равнодушно посматривала со стороны. Ее больше заинтересовал островок посреди водной глади — крохотный, с одним голым деревцем, выглядевшим как ободраный зонтик.
Что-то пошевелилось на этом островке. Прежде чем Бастинда успела приглядеться — а темнело в эту пору рано, особенно в горах, — Килиджой, привлеченный движением или необычным запахом, бултыхнулся в воду и поплыл к острову. Там он уткнулся мордой в траву и своими страшными волчьими зубами поднял за голову какого-то зверька.
Или ребенка.
Отси ахнула. Лир вскрикнул. Килиджой разжал клыки, но только чтобы поудобнее перехватить добычу.
Не соображая, что делает (для нее плыть означало верную смерть), Бастинда прыгнула в озеро. Ее ноги ударили по воде, но вода ударила чем-то снизу. Чем-то твердым. Льдом! Вода замерзала под ногами с каждым шагом. Серебристый ледяной мост стремительно мчался к острову…
…Туда, где можно отругать Килиджоя и вытащить из его пасти младенца, хотя Бастинда и не надеялась успеть. Но успела, разжала челюсти пса и подхватила малютку. Малыш дрожал от холода и страха и смотрел на нее большими черными глазами, готовыми к осуждению, обиде или любви.
Спасенный малыш удивил путников едва ли не больше, чем ледяной мост (видимо, какой-то путешествующий волшебник или колдунья наложили на озеро чары). Это была обезьянка-подросток, брошенная матерью и всем своим племенем или, может, разлученная с ними несчастным случаем.
Килиджой сорванцу не понравился, зато теплый фургон сразу пришелся по душе.

Они разбили лагерь, немного не доехав до Киамо-Ко. Вверху, между черными скалами, возвышался мрачный угловатый замок, словно орел в гнезде. Его башенки, зубчатая стена с амбразурами и опускные решетки не могли скрыть прежнего здания Водного совета, которым был когда-то Киамо-Ко. Внизу тянулся Винкус, широкий приток реки Мигуньи. Когда-то, в период жестоких засух, регент Пасторис собирался перегородить ее и направить воду в Жевунию. Потом арджиканский князь взял Водный совет штурмом, превратил его в крепость, а после смерти завещал своему единственному сыну Фьеро. Так по крайней мере помнила Бастинда.
Бастинда собрала свои скромные пожитки. Пчелы жужжали (чем больше она к ним прислушивалась, тем интереснее становились их песни); Килиджой недовольно поглядывал на отнятую добычу; вороны, почувствовав перемены, отказывались от пищи, а обезьяныш, названный за попискивания Уорра, разомлел от тепла и безопасности и трещал без остановки.
За ужином у костра говорились слова прощания, поднимались тосты и даже высказывались сожаления из-за предстоящей разлуки. Вечернее небо было чернее прежнего: возможно, из-за снежных пиков вокруг. Из фургона вылез Лир с сумкой и каким-то музыкальным инструментом и тоже стал прощаться с Отси.
— И ты идешь в Киамо-Ко? — спросила Бастинда.
— Да, я с тобой.
— Со мной? — переспросила Бастинда. — С воронами, обезьяной, пчелами, собакой и ведьмой?
— Куда же мне еще деваться?
— Понятия не имею.
— Я могу заботиться о собаке, — предложил Лир. — И набирать для тебя мед.
— Как хочешь, — безразлично ответила она.
— Хорошо.
И мальчик начал готовиться к тому, чтобы идти в Киамо-Ко. В дом своего отца.


ЯШМОВЫЕ ВРАТА КИАМО-КО

1

— Сарима, — позвала младшая сестра. — Просыпайся. К нам гости, а я не знаю, готовить на ужин курицу или нет. У нас их так мало осталось. Если теперь приготовить, потом яиц может не хватить. Ты как считаешь?
Вдовствующая арджиканская княгиня застонала.
— И стоило меня будить ради такой мелочи? Неужели сама решить не могла?
— Я-то могла, — сварливо отозвалась сестра. — А вот когда кончатся яйца, без завтрака останешься ты.
— Ах, Шестая, голубушка, не слушай меня, я еще не проснулась, — сказала Сарима. — Ну, что за гости? Опять какой-нибудь старик с кривыми зубами и рассказами об охоте пятидесятилетней давности? Зачем мы их только пускаем?
— Нет, это женщина. В некотором роде.
— В некотором роде? — Сарима села в кровати. В зеркале отразилось все еще красивое лицо, белое, как молочный пудинг, но уже заплывающее жиром, который, подчиняясь закону тяготения, тут же обвис дряблыми складками. — Не ожидала от тебя, Шестая. Пусть мы уже не стыдливые девицы, как раньше. Но то, что ты младшая из нас и все еще можешь найти у себя талию, не повод издеваться над другими.
Сестра надулась.
— Ну хорошо, просто женщина. Так готовить курицу или нет? Если да, то пойду - скажу Четвертой, и начнем готовить. А то ведь так до ночи без ужина просидим.
— Нет, пусть лучше будут сыр, фрукты, хлеб и рыба. У нас ведь она еще в колодце не перевелась?
Рыба не перевелась. Шестая повернулась было идти, но тут вспомнила.
— Я тебе чашку чая принесла. Вон там, на тумбочке.
— Спасибо. Ну а теперь скажи, только без шуток, — какая она собой, наша гостья?
— Зеленая, худая и страшная, старше нас всех. В черном платье, как старая монтия, только все-таки помоложе. На вид ей лет тридцать, может, чуть больше. Она не представилась.
— Зеленая, говоришь? Какая прелесть!
— Прелесть — не совсем то слово, которое приходит на ум.
— Так она что, на самом деле зеленая? Или зеленая от ревности, от той же злости?
— Уж не знаю, от чего она позеленела, может, и от ревности, но только зеленая — это точно. Как трава.
— Надо же! Ну, раз она в черном платье, то надену-ка я белое. Для разнообразия. Она одна?
— Она приехала с караваном, который мы видели вчера в долине, и привела с собой звериную компанию: овчарку, рой пчел, нескольких ворон и маленькую обезьянку. И с ней еще какой-то мальчишка.
— И что она собирается со всем этим делать зимой в горах?
— Сама спроси. — Шестая сморщила носик. — У меня от нее мурашки по коже.
— Да у тебя от всего мурашки по коже. Когда будет ужин?
— В полвосьмого. Эта уродина мне весь аппетит отбила.
Исчерпав слова отвращения, Шестая ушла, а Сарима еще долго пила чай, лежа в постели. Перед сном сестра развела ей огонь в камине и задернула занавески, но теперь Сарима раздвинула их и выглянула во двор. С тех пор как арджиканцы разогнали Водный совет и укрепили замок, планировка Киамо-Ко почти не изменилась. По форме он напоминал букву «П»: центральный зал, от которого вдоль круто спускавшегося дворика тянулись вперед два боковых крыла. По углам замка, опираясь на естественные возвышения горы, высились башни. Когда шел дождь, вода бежала по мощенному камнем двору, вытекала из-под резных дубовых ворот, покрытых яшмовыми плитами, и струилась вниз мимо деревенских домиков, ютившихся вблизи крепостных стен. Сейчас, вечером, двор был сер, холоден и усыпан пучками соломы и опавшими листьями. Светились окна в мастерской старого сапожника, и из трубы, отчаянно нуждавшейся в ремонте, как и все в этом ветхом замке, шел дым. Сарима предвкушала, как проведет гостью в главный дом. Только ей, арджиканской княгине, принадлежала честь приглашать гостей в свои покои.
Помывшись, Сарима надела белое платье со сборками и то прелестное ожерелье, подарок мужа, которое, как послание с того света, прибыло через несколько месяцев после трагедии. Восхищаясь, как удачно сидят на ней инкрустированные драгоценными камнями пластинки ожерелья, Сарима по привычке уронила несколько слезинок. Если окажется, что она слишком хорошо одета для этой бродяжки, можно будет прикрыть ожерелье платком. Главное — чувствовать его на себе. Не успели высохнуть слезы, как Сарима уже напевала песенку, готовясь встретить нежданную гостью.
Прежде чем спуститься, она заглянула в комнаты к детям. Они были взбудоражены незнакомыми лицами. Сыновьям-погодкам Иржи и Манеку было двенадцать и одиннадцать лет; они уже почти доросли до того возраста, когда начнут рваться прочь из этого гнезда ядовитых голубок. Иржи был слабохарактерным плаксой, зато Манек — настоящий разбойник. Отпустить их вместе с племенем на летнее кочевье значило обречь детей на верную погибель: слишком много было других претендентов на престол. Поэтому Сарима держала сыновей при себе.
Девятилетняя длинноногая дочурка Нор еще не избавилась от привычки сосать большой палец и просилась посидеть у мамы на коленках перед сном. Одетая в вечернее платье Сарима хотела было ее пристыдить, но сжалилась и опустилась на край кровати. Нор смешно картавила — говорила «игьять в пьятки» вместо «играть в прятки» — и заводила дружбу с камешками, свечками, даже травинками, которые против всякой логики росли из трещин между камнями вокруг окна. Вздохнув и потеревшись об ожерелье, Нор доверительно сказала:
— Знаешь, мама, а там мальчик приехал. Мы с ним играли около мельницы.
— Он тоже зеленый?
— Нет, обыкновенный. Только очень толстый. И сильный. Манек стал кидать в него камни, чтобы посмотреть, далеко ли они отскочат, а он даже не заплакал. Может, толстым не так больно?
— Вряд ли. Как его зовут?
— Лир. Странное имя, правда?
— Да, не здешнее. А как зовут его маму?
— Не знаю, и, по-моему, она ему не мама. Иржи назвал его приблудным, но Лир сказал, что ему все равно. Он хороший.
Нор потянулась пальцем ко рту, а другой рукой стала ощупывать нарядное платье Саримы.
— Манек заставил его снять штаны, чтобы показать, что он под ними не зеленый.
— Фу, как стыдно! — сказала Сарима, но не смогла удержаться от вопроса: — И что?
— Ничего особенного. — Нор зарылась лицом в материнскую шею и тут же чихнула от пудры, которой Сарима посыпала складки под подбородком, чтобы они не терлись друг о друга. — Висюлька, как у всех мальчишек. Такая же, как у Манека и Иржи. Не зеленая. Мне было неинтересно, я почти не смотрела.
— И правильно. Вы очень грубо поступили.
— Это же не я, а Манек.
— Ладно, хватит об этом. Давай я лучше расскажу тебе сказку на ночь. Только короткую, учти: мне скоро спускаться. Про что ты хочешь послушать?
— Про лисят и ведьму.
Сарима в меньших подробностях, чем обычно, отбарабанила историю о том, как злая колдунья похитила трех лисят, посадила их в клетку и стала откармливать, чтобы запечь с сыром; как пошла доставать огонь с солнца, а когда, уставшая, вернулась с огнем, лисята придумали хитрость: стали петь колыбельную и усыпили ее. Когда же рука ведьмы разжалась, солнечный огонь растопил дверь клетки, и лисята выбежали из пещеры. Они стали плакать и жаловаться матушке-луне. Тогда луна разозлилась на ведьму, спустилась и закрыла собой вход в пешеру.
— Там злая ведьма навсегда и осталась, — закончила Сарима обычной присказкой.
— И не вылезла? — сквозь сон задала Нор свой обычный вопрос.
— Пока что нет, — сказала Сарима, поцеловала дочурку, слегка куснула ее за руку, от чего обе захихикали, и погасила свет.
От княжеских покоев в главный зал вела витая лестница без перил, прижимавшаяся то к одной стене, то, за поворотом, к другой. Сарима спускалась с достоинством и самообладанием: белое платье плавно покачивалось, ожерелье переливалось мягкими цветами, на лице застыла осторожная приветливая улыбка…
…Пока, дойдя до лестничной площадки, она не увидела гостью, сидевшую на скамье в углу и внимательно смотревшую на нее.
Спускаясь под изучающим взглядом по последнему пролету, Сарима вдруг ощутила и ту неискренность, с которой носила траур по Фьеро, и свою утраченную красоту, и выступающую челюсть, и полноту, и глупость своего положения, где с ней считались только собственные дети и, нехотя, младшие сестры, и призрачную власть, которой она прикрывала свой страх перед настоящим, будущим и даже прошлым.
— Добрый вечер, — вымученно произнесла она.
— Сарима — это вы? — сказала женщина, поднимаясь и выпятив острый подбородок.
— Говорят, я. — Сарима мысленно похвалила себя, что надела ожерелье: оно стало щитом, защищавшим сердце от этого острого подбородка. — Да, я Сарима, хозяйка Киамо-Ко. Добро пожаловать в мою обитель. Откуда вы и как вас величать?
— Оттуда, откуда ветер дует, а имен у меня столько, что всех не перечислишь.
— Что ж, мое почтение, — как можно спокойнее сказала Сарима. — Но ведь нам все равно нужно как-то вас звать, так что, если не хотите сказать своего имени, будем назвать вас тетушкой. Не хотите ли отужинать с нами? Еду скоро подадут.
— Я не сяду за стол, пока мы не поговорим. Я ни минуты не хочу обманом оставаться под вашей крышей — уж лучше мне лежать на дне морском. Мы учились вместе с вашим мужем. Я знаю о вас лет двенадцать, наверное.
— Ах да, конечно! — Все вдруг встало на свои места, и старые, драгоценные подробности из жизни покойного супруга закрутились в голове. — Фьеро рассказывал о вас и вашей сестре. Гингема, да? Так ее зовут. И о восхитительной Стелле, в которую, кажется, он был немножко влюблен, и о тех двух странных шаловливых мальчиках, и об Эврике, и о храбром коротышке Кокусе. Жаль, что я была далеко от Фьеро в те счастливые дни. Знаете, я ведь и сама мечтала учиться в Шизском университете, но на стипендию мне не хватило бы ума, а семья не могла позволить себе платить за обучение. Как мило с вашей стороны к нам заглянуть! Наверное, я бы догадалась, кто вы. Цвет вашей кожи… Ведь больше в целом мире ни у кого такой нет, правда? Или я слишком отстала от жизни.
— Только у меня, — подтвердила гостья. — Но прежде чем мы продолжим обмен бессмысленными вежливостями, я бы хотела вам кое-что сказать. Сарима, это я виновата в смерти вашего мужа.
— О, вы не единственная, — перебила княгиня. — У нас тут каждый норовит обвинить себя в смерти князя. Это что-то вроде национального спорта. Возможность вместе погоревать — люди в этом что-то находят.
Гостья судорожно сжала пальцы, как будто пытаясь пробраться сквозь предубеждения Саримы.
— Я могу рассказать вам подробности, я затем и пришла…
— Только если я захочу их выслушать, а уж слушать или нет — мое право. Это мой дом, и здесь я решаю, что мне слушать.
— Вы должны меня выслушать, должны… чтобы простить, — взмолилась женщина, поворачиваясь то так, то эдак, как будто невидимая ноша лежала у нее на плечах.
Сарима почувствовала, что ее загоняют в угол в собственном доме. Еще будет время обдумать эти неожиданные признания. Когда она захочет. Не раньше. Княгиня напомнила себе, кто здесь хозяйка. А хозяйкам приличествует радушие.
— Если я правильно помню, — сказала Сарима, лихорадочно роясь в памяти, — вы та самая… ну конечно, Фьеро рассказывал… та самая Бастинда, которая не верит в душу. А раз так, то зачем вам мое прошение? Я вижу, вы устали — сюда нельзя добраться, не выбившись из сил. Вам нужно поесть и выспаться, а потом, где-нибудь на следующей недельке, поговорим.
Она взяла Бастинду за руку и повела через высокие покосившиеся дубовые двери в обеденный зал.
— Я сохраню ваше имя в тайне, если хотите, — сказала Сарима и воскликнула: — Смотрите, кто к нам приехал! Тетушка гостья!
Сестры уже собрались у стола, голодные и любопытные. Четвертая помешивала половником суп, Шестая блистала воинственно-красным платьем, близнецы Вторая и Третья набожно смотрели в молитвенные карточки, Пятая курила трубочку и пускала кольца дыма к блюду с желтой безглазой рыбой, которую они выловили из колодца.
— Радуйтесь, сестры, давняя подруга Фьеро прибыла к нам, чтобы порадовать своими воспоминаниями. Прошу любить и жаловать так же, как меня.
Не слишком удачные слова — сестры не то что не любили, а открыто презирали Сариму. И надо было ей выйти замуж за того, кто погиб молодым и обрек их всех на тяготы и забвение?
Бастинда ела жадно. Она не проронила ни слова во время еды и даже не подняла взгляд от тарелки. Видимо, догадалась Сарима, ее приучили не разговаривать за столом. Так что когда впоследствии Бастинда рассказала про монастырь, она ничуть не удивилась.
Потом они прошли в музыкальную комнату, где пили дорогой херес под звуки неуверенного ноктюрна, который играла Шестая. Гостья совсем раскисла, а сестры, наоборот, приободрились. Сарима вздохнула. Единственное, что пока можно было определенно сказать о Бастинде, — это что та старше ее. Возможно, пожив здесь немного, Бастинда выйдет из апатии и согласится выслушать, насколько тяжела жизнь вдовствующей княгини. Как чудесно было бы пообщаться хоть с кем-то, сестры так надоели.

 Отправлено: 08.02.11 19:56. Заголовок: 2 Прошла неделя. Ре..

2

Прошла неделя. Решив, что пора бы Бастинде уже и пообвыкнуть, Сарима поручила Третьей:
— Передай, пожалуйста, тетушке гостье, что завтра я хотела бы поговорить с ней за чаем, часиков в одиннадцать, в Солнечной комнате.
Всю неделю Бастинда не находила себе покоя. Днями она расхаживала по двору, стуча каблуками по камням; руки ее были вечно согнуты, пальцы сжимались и разжимались. Сариме приезд сверстницы явно пошел на пользу: теперь она чувствовала себя сильнее, чем прежде. Сестры осуждали ее гостеприимство, но горные тропы уже занесло снегом, и нельзя же было в такое время выставить гостью за порог. Собираясь в диванной, где они вязали ненавистные серые варежки в подарок какому-нибудь несчастному на Гуррикапиду, сестры только и делали, что перемывали косточки Бастинде. Она больна, говорили старые девы, скучна, неполноценна (хуже нас, добавляли они про себя, теша самолюбие), проклята. А этот толстый увалень — сын он ей, родственник или просто слуга? За спиной Саримы сестры называли эту непонятную женщину, поселившуюся в каменном сарае, тетушкой ведьмой и вспоминали древние байки про Кембрийскую ведьму, которые особенно любили в Келийских горах.
Но еще любопытнее своих теток был Манек, младший сын Саримы. Однажды утром, когда трое мальчиков писали с крепостной стены (а бедняжка Нор притворялась, что эта забава совершенно ее не интересует), Манек спросил:
— А что будет, если я побрызгаю на тетушку? Она закричит?
— И превратит тебя в жабу, — сказал Лир.
— Нет, я спрашиваю — ей будет больно? Кажется, она до смерти боится воды. Она хоть пьет ее?
— По-моему, нет, — предположил Лир, который никогда особо не присматривался. — А когда стирает, то трет одежду щетками. Нет, лучше не надо на нее писать.
— А зачем ей пчелы и мартышка? Они что, волшебные?
— Ага.
— И в чем их волшебство?
— Не знаю.
Мальчики отступили от края стены, и к ним подбежала Нор.
— А у меня волшебный прутик, — похвасталась она и показала коричневую веточку. — Из ведьминой метлы.
— Метла тоже волшебная? — спросил Манек у Лира.
— А то! Пол вмиг подметает.
— Может, она и разговаривать умеет? Что она тебе говорит?
Ребята смотрели на Лира с таким любопытством, что тот покраснел от смущения.
— Это секрет.
— А если мы тебя сейчас со стены сбросим — все равно секрет?
— Как это сбросите? — оторопел Лир.
— А вот так. Или ты рассказываешь, или мы тебя сбрасываем, выбирай.
— Вы что, сдурели? Не надо меня сбрасывать!
— Если метла и правда волшебная, она прилетит и спасет тебя. И потом, ты такой толстый, что даже не ушибешься. Отскочишь и запрыгаешь, как мячик.
Иржи и Нор невольно захихикали, живо представив себе эту картину.
— Мы ведь всего-то и хотим знать, что тебе говорит метла, — с насмешливой улыбкой продолжал Манек. — Так что лучше скажи. А то ведь сбросим.
— Ты ведешь себя невежливо, он же гость, — важно сказала Нор. — Пойдемте лучше в кладовую к мышкам, будем с ними дружить.
— Пошли. Только сначала его спихнем.
— Не на-а-адо, — захныкала Нор. — Какие вы все-таки злюки. Может, метла и не волшебная вовсе, а, Лир?
Но Лир уже потерял охоту разговаривать.
Манек скинул ногой со стены камушек. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он упал.
Лир побледнел и вытянул руки по швам, как обвиняемый на трибунале.
— Она вам так просто это не спустит! Она вам покажет!
— Вряд ли, — сказал Манек и шагнул к нему. — Ей все равно. Она свою мартышку больше любит, чем тебя. Она даже не заметит, что ты разбился.
Лир всхлипнул. Хотя он только что вместе с остальными писал со стены, на его мешковатых штанах расплылось темное пятно.
— Глянь, Иржи, — окликнул Манек старшего брата. — Даже разговаривать с нами и то нормально не может. Сбросим — не много потеряем. Ну-ка признавайся. Что тебе наболтала метла?
— Она… — шепотом выдавил Лир. — Сказала… Что вы все умрете.
— Всего-то? — беззаботно спросил Манек. — Эка удивил! Все когда-нибудь умрут. Это мы и без нее знали.
— Правда? — недоверчиво спросил Лир, для которого это стало открытием.
— Да ладно, оставь его, — сказал брату Иржи. — Пойдем лучше поймаем мышей в кладовой, отрежем им хвост и выколем глаза волшебным прутиком Нор.
— Нет! — взвизгнула Нор, но Иржи уже выхватил у нее прутик и вместе с Манеком вразвалку пошел вниз по лестнице. Лир тяжело вздохнул, оправил на себе одежду и, как обреченный рудокоп на изумрудных приисках, поплелся за своими мучителями. Нор постояла в оскорбленной позе с гордо сложенными на груди руками и подрагивающим от возмущения подбородком, потом плюнула через парапет и, почувствовав себя отмщенной, побежала догонять мальчишек.

Поздним утром Шестая привела гостью в Солнечную комнату и с ехидной ухмылкой поставила на стол, покрытый выцветшей скатертью, блюдо с маленькими и твердыми, как камень, печеньями. Сарима уже сидела здесь, готовая к разговору.
— Вы прожили с нами уже неделю и, надеюсь, останетесь еще, — сказала княгиня, пока Шестая наливала им кофе, сваренный из горького корешка. — Дорогу на север замело снегом, путь в долину закрыт. Зимы у нас суровые, а мы, хоть и справляемся своими силами, всегда рады новым людям. Добавить молока? Я ведь даже не знаю ваших… м-м… дальнейших планов. После того как вы решите, что пробыли здесь достаточно.
— Говорят, в горах есть пещеры, — тихо сказала Бастинда, будто беседовала сама с собой. — Я несколько лет прожила в монастыре неподалеку от Изумрудного города. Иногда к нам приезжали важные гости, и хоть многие из нас были связаны обетом молчания, новости все равно просачивались. Кто-то рассказывал об отшельнических кельях. Вот я и подумала тогда, что, покончив с делами, облюбую себе какую-нибудь пещеру и…
— …И устроитесь в ней жить, — подхватила Сарима, словно для здешних женщин это было таким же обычным занятием, как выходить замуж и рожать детей. — Некоторые действительно так поступают. Например, на западном склоне Разбитой Бутыли — это одна из вершин неподалеку — вот уже несколько лет обитает один отшельник, пытаясь приблизиться к самой простой форме существования.
— Жизнь без слов, — сказала Бастинда, рассматривая чашку с кофе, но не притрагиваясь к нему.
— Говорят, он совершенно забыл об элементарной гигиене, — сказала Сарима. — Учитывая, как пахнут мальчишки, если пару недель не помоются, это должно здорово отпугивать хищников.
— Я не рассчитывала надолго здесь задержаться, — сказала Бастинда, по-птичьи склонив голову и пристально взглянув на Сариму.
«Берегись, — предупредила себя Сарима, хотя ей скорее нравилась эта странная женщина. — Она переводит разговор на свою тему. Так не пойдет».
Тем временем Бастинда продолжала:
— Я думала, что проведу здесь ночь или две, от силы три, а потом найду себе пристанище где-нибудь поблизости и там перезимую. Я строила планы не по тому календарю. Мне казалось, что зима здесь начинается тогда же, как в Шизе и Изумрудном городе, но оказывается, у вас тут все на полтора месяца раньше.
— Осень — да, а весна, увы, позже, — сказала Сарима. Она сняла ноги со скамеечки и твердо поставила их на пол, показывая, что переходит к серьезному разговору. — Ну а теперь, дорогая моя Бастинда, я должна вам кое-что сказать.
— И я вам, — начала гостья, но хозяйка ее опередила.
— Вы, наверное, сочтете меня дикаркой, невежей — и будете правы. Да, выбрав меня еще девочкой на роль будущей княгини, мне наняли воспитательницу из Горделика, чтобы она учила нас с сестрами правильно пользоваться пером, чернилами и столовыми приборами. Да, позже я стала читать. Но все мои представления об этикете ограничены тем, чему научил меня Фьеро, вернувшись из университета. Наверняка я поступаю неуклюже. У вас есть все основания смеяться за моей спиной…
— Я не из смешливых, — отрезала Бастинда.
— Возможно. Но даже при всем своем невежестве и ограниченности, при том, что растили меня, выдав замуж семилетней девочкой, я умею мыслить и наблюдать и привыкла доверять своим суждениям. Так что позвольте сперва высказаться мне. Времени у нас предостаточно, а здесь так светло и приятно — сиди себе да разговаривай, не правда ли? Мое любимое местечко. Ну так вот. У меня сложилось впечатление, что вы приехали сюда, чтобы… как бы это сказать… покончить с каким-то неприятным делом. Не смотрите на меня с таким удивлением — у вас очень характерный вид, вид человека, которого гнетет тяжелая ноша. Он мне очень хорошо знаком, вот уже сколько лет я наблюдаю его у сестер, когда те любезно объясняют все причины, по которым ненавидят меня. — Сарима улыбнулась собственной шутке. — Вы хотите сбросить свой груз, кинуть его к моим ногам или даже взвалить на мои плечи. Всплакнете чуток, попрощаетесь и уйдете. После чего оставите этот мир.
— Вовсе нет! — попыталась возразить Бастинда.
— Нет-нет, именно так, даже если вы сами пока этого не понимаете. Вас ничего не будет связывать с жизнью. Но я знаю, что готова выслушать, а чего нет, и вы, тетушка гостья, сами сказали, о чем собираетесь мне поведать. При первой встрече вы заявили, что считаете себя повинной в гибели Фьеро.
— Я…
— Пожалуйста, помолчите. Это мой дом, а в доме у себя я привыкла слушать только то, что хочу.
— Но я…
— Даже не пытайтесь.
— Да не хочу я ничего на вас взваливать, Сарима! Наоборот, я пытаюсь снять груз с вашей души. Вы больше и выше меня, поэтому вправе простить, а прощение — оно ведь помогает не только прощенному, но и прощающему.
— Я прощу вам замечание о моем размере, так и быть, — сказала Сарима. — Но больше я не желаю ничего об этом слышать. Такое чувство, будто вы специально хотите сделать мне больно — может, вы даже не отдаете себе в этом отчет. Вы как будто пытаетесь за что-то наказать меня. Вероятно, за то, что я была не лучшей женой для Фьеро. Вы хотите сделать мне больно и обманываете себя, будто мне это как-то поможет.
— Знаете ли вы хотя бы, как он погиб?
— Я знаю, что его убили, а тело так и не нашли, — выпалила Сарима, на миг поддавшись напору Бастинды. — Я знаю, что это случилось в любовном гнездышке. Не знаю и знать не хочу имени убийцы, но я столько слышала про подлого лорда Чафри, что почти уверена…
— Про лорда Чафри?!
— Довольно! Ни слова больше! У меня есть для вас предложение, тетушка гостья, от которого вы вряд ли откажетесь. Вы с мальчиком можете поселиться в юго-восточной башне. Там есть пара просторных круглых комнат с высокими потолками и хорошим освещением. Из главного зала наверх ведет отдельная лестница: вы не будете беспокоить моих сестер, а они не будут донимать вас. Все равно вам нельзя зимовать в холодном сарае. Я видела вашего мальчика: он такой бледный и съеженный — наверняка постоянно мерзнет. Я пущу вас в башню, но на одном условии — чтобы ни слова больше от вас не слышала ни о моем муже, ни о том, как он умер.
Бастинда в ужасе смотрела на княгиню.
— Я вынуждена принять ваши условия, — смирилась она. — По крайней мере, пока. Но потом, вот увидите, мы станем такими близкими подругами, что вы передумаете. Я уверена, вам нужно это выслушать и обсудить. Я не могу уйти и оставить вас, пока не получу…
— Достаточно. Попросите привратника перенести ваши вещи в башню. Идемте, я покажу. Но вы совсем не притронулись к кофе!
Сарима подозрительно посмотрела на Бастинду и после неловкого молчания ласково продолжила:
— Пойдемте. Тепло-то вам точно нужно. Мы знаем по себе.

3

Предложенная комната сразу приглянулась Бастинде. Подобно жилищу всякой порядочной ведьмы из детской сказки, стены здесь суживались кверху, повторяя изнутри форму башни. Единственное широкое окно смотрело на запад, прочь от ветра, поэтому его можно было открывать без страха оказаться тут же занесенной снегом. Из окна строем часовых виднелась гряда горных вершин, фиолетово-черных на рассвете, белевших по мере того, как солнце поднималось, и становившихся золотисто-розовыми к закату. Иногда с них, гулко потрясая замок, сходили лавины.
Зима уже полностью вступила в свои права. Бастинда вскоре уяснила, что выходить из башни стоит только по особой нужде и то лишь туда, где лучше натоплено. Помимо Саримы никто из обитателей замка ее не интересовал. Княгиня с тремя детьми жила в западном крыле, а ее пятеро сестер — в восточном. Сестер звали только по номерам — со Второй по Шестую, — если у них когда-то и были имена, то теперь об этом никто и не вспоминал. По праву обиженных (брак Саримы с арджиканеким князем запрещал сестрам выходить замуж) они заняли лучшие спальни в замке, оставив, правда, Сариме Солнечную комнату. Где проводил ночь Лир, Бастинда не знала, но каждое утро мальчик появлялся у нее, чтобы сменить свои лохмотья. Он же приносил ей горячий шоколад.
Близилась Гуррикапида, и из чуланов были извлечены старые украшения, с которых почти полностью облезла позолота. Дети весь день развешивали под потолком игрушки, достаточно низко, чтобы неосторожный взрослый стукнулся о них головой. Манек и Иржи раздобыли пилу и без разрешения отправились за ворота разыскивать подходящую ель. Нор осталась вместе с Лиром и принялась обследовать пустовавшую комнату тетушки ведьмы. Она нашла листы бумаги, на которых тут же намалевала сцены из местной жизни. Лир сказал, — что не умеет рисовать, и куда-то ушел — видимо, чтобы не попадаться на глаза Манеку и Иржи. Все было тихо в замке, пока вдруг внизу, на кухне, не загромыхали медные кастрюли. Нор побежала смотреть. Вскоре из своего убежища появился и Лир.
Виновником переполоха оказался подросший Уорра. Он как полоумный носился по кухне и забрался на висящую над столом вешалку для посуды, а сестры, пекшие имбирное печенье, кидали в него кусками теста.
— Как он сюда попал? — удивилась Нор.
— Заберите его отсюда! Лир, позови его! — крикнула Вторая, хотя у Лира было не больше влияния на обезьяну, чем у сестер.
Уорра перескочил на шкаф, оттуда — на другой, с сухофруктами, где, открыв верхний ящик, нашел драгоценный запас изюма и начал огромными пригоршнями запихивать его себе в рот.
— Несите скорее лестницу из коридора, — крикнула Шестая двум сестрам. Когда стремянку притащили, баламут уже снова качался на вешалке над столом, кружась на ней, как на карусели.
Тогда решили пойти на хитрость. Четвертая отрезала кусок дыни и положила его в миску на столе, а Третья и Пятая сняли фартуки, приготовившись навалиться на обезьяну, когда та спустится. Уорра, свесившись с вешалки, жадно рассматривал новое лакомство, когда дверь распахнулась, и в кухню ворвалась Бастинда.
— Что происходит, что за шум? — воскликнула она. — Вы свои мысли-то слышите?
И тут же увидела Уорру, внезапно понурого и виноватого, и сестер, изготовившихся ловить его белыми от муки фартуками.
— Это еще что такое?! — вскричала она.
— Не надо кричать, — холодно заметила Вторая, но фартук опустила.
— Что здесь происходит? — уже спокойнее повторила Бастинда. — Что вам сделал несчастный зверь? У вас вид как у моего Килиджоя — будто вы его растерзать готовы. Аж побелели от злости.
— Скорее от муки, — сказала Пятая, и сестры захихикали.
— Бездушные дикарки! Уорра, иди сюда. Иди, кому говорят! Хорошо, что вы не замужем, а то нарожали бы на свет новых варваров. Не смейте трогать обезьяну, слышите? Как он вообще выбрался из моей комнаты? Дверь была закрыта, я разговаривала с вашей сестрой в Солнечной комнате.
— Ой, — Нор вдруг вспомнила. — Тетушка, простите, пожалуйста. Это мы, наверное…
— Вы? — Бастинда обернулась и пристально посмотрела на девочку, как будто впервые ее заметила. — Зачем вы влезли в мою спальню?
От ее взгляда Нор отпрянула и вжалась в дверь погреба.
— За бумагой, — пролепетала она и в отчаянной попытке исправиться добавила: — Я нарисовала всем картинки — хотите покажу? Пойдемте.
Бастинда с обезьяной за руку проследовала за девочкой в коридор, где гуляли сквозняки и кружили листьями бумаги, раскиданными по каменному полу. Сестры тоже вышли, держась на безопасном расстоянии.
— Это моя бумага, — очень тихо сказала Бастинда после долгого молчания. — Я не разрешала тебе ее брать. Видишь, здесь даже слова написаны. Ты хоть знаешь, что такое слова?
— Конечно, знаю! — презрительно сказана Нор. — Что ж я, по-вашему, совсем дурочка?
— Не трогай больше мои вещи, — сказала Бастинда и, подобрав листки, взбежала по лестнице. Было слышно, как за ней хлопнула дверь.
— Ну, пострелята, кто хочет помочь нам лепить печенья? — спросила Вторая, довольная, что все обошлось. — А коридор-то как наряжен! Вот Принелла с Гуррикапом обрадуются!
Лир и Нор вернулись на кухню и стали лепить из теста человечков, ворон, обезьянок и собак. Вот только пчелы не получались, они были слишком маленькие. Потом пришли Иржи и Манек, запорошенные снегом и усыпанные зелеными иголками. Мальчики присоединились к лепке, но стали делать неприличные фигурки, над которыми громко смеялись, но младшим не показывали, а прямо сырыми засовывали в рот, чем всем надоели.

Как только дети проснулись, то первым делом побежали вниз проверять, приходили ли ночью Гуррикап с Принеллой. В главном зале стояла плетеная корзина с золотисто-зеленой ленточкой (эту корзину и эту ленточку они видели вот уже много лет), а в корзине лежали три цветные коробочки. В каждой были апельсин, кукла, несколько мраморных шариков и печенье в виде мышки.
— А где моя? — спросил Лир.
— Не знаю, твоего имени нигде нет, — сказал Иржи. — Вот видишь, написано «Иржи», «Манек», «Нор». Твою Принелла, наверное, оставила в твоем прежнем доме. Где у тебя дом?
— Не зна-аю, — захныкал Лир.
— Хочешь я дам тебе хвостик моей мышки, — щедро предложила Нор. — Но только хвостик. Для этого ты должен сказать: «Дай мне, пожалуйста, хвостик своей мышки».
— Дай мне, пожалуйста, хвостик своей мышки, — сквозь всхлипывания невнятно произнес Лир.
— …И я обещаю во всем тебя слушаться.
Лир повторил. Наконец вручение хвостика состоялось. От стыда Лир не упомянул никому из взрослых, что Принелла его забыла, а Сарима с сестрами этого даже не заметили.
Бастинда не показывалась на глаза, передав через Лира, что болеет, хочет несколько дней провести в одиночестве и просит не беспокоить ее ни посещениями, ни едой, ни шумом.
Поэтому когда Сарима ушла в часовню помянуть мужа, сестры и дети принялись горланить праздничные песни во весь голос.

 Отправлено: 08.02.11 19:57. Заголовок: Интересно, но не дум..

Интересно, но не думаю что примут. Бастинда не имела зелёный кожи, имела один глаз и летала на зонтике.

 Отправлено: 08.02.11 20:04. Заголовок: И вообще была высохш..

И вообще была высохшая многовековая старуха. Как и Колдунья Запада (у Ф.Б.)

 Отправлено: 08.02.11 20:05. Заголовок: 4 Через несколько н..

4

Через несколько недель, когда дети сражались в снежки на улице, а Сарима готовила на кухне какую-то лекарственную настойку, Бастинда покинула наконец свою спальню, тихо спустилась по лестнице и постучалась в диванную, где сидели сестры. С плохо скрываемой неприязнью они сделали вид, что рады видеть гостью. Серебряный поднос с бутылками спиртного на столе, дорогой самоцвет, который привезли аж из Горделика, лучший красный ковер на полу, два пылающих камина по обеим сторонам комнаты — если бы их предупредили, они бы встретили Бастинду хоть чуточку скромнее. Теперь же Четвертая едва успела спрятать под подушками кожаную книгу, которую читала вслух, — откровенный роман о бедной девушке, окруженной толпой красавцев-ухажеров. Книга досталась им в подарок от Фьеро — его лучший и единственный подарок свояченицам.
— Не хотите ли ячменной воды с лимоном? — спросила Шестая, вечная слуга до самой смерти или, если повезет, до упокоения остальных сестер.
— Пожалуй, — сказана Бастинда.
— Да вы садитесь — вон туда, там очень уютненько.
Бастинда явно не заботилась о том, чтобы ей было «уютненько», но села, куда показали, прямая и чужая в этой увешанной коврами комнате. Она отпила крохотный глоток из предложенного стакана, как будто подозревала в нем подмешанную отраву.
— Хочу извиниться за то, что наговорила вам во время того происшествия с Уоррой, — сказала она. — Я вела себя непростительно. На меня будто какое-то помрачение нашло.
— Вот-вот, оно самое… — начала Пятая, но остальные перебили ее.
— Ах, да что вы, не волнуйтесь, ничего страшного, иногда и не такое находит…
— Все это очень сложно, — сказала Бастинда с заметным усилием. — Я не один год прожила в безмолвии и все еще не привыкла к тому, как… громко иногда бывает вокруг. К тому же у вас совсем другая страна, другая культура.
— Мы, арджиканцы, издревле славимся тем, что легко находим общий язык с другими народами, — похвасталась Вторая. — Мы одинаково свободно чувствуем себя и с нашими южными соседями, голодранцами-скроулянами, и с утонченными жителями Изумрудного города.
При этом она, правда, забыла упомянуть, что ни одна из сестер еще ни разу не покидала Мигуней.
— Угощайтесь, — предложила Третья, подвинув Бастинде блюдо с фруктами из марципанов.
— Нет, спасибо, — ответила та. — Я хотела кое о чем вас расспросить. Это касается Саримы.
Они насторожились.
— Мы с ней много беседуем, но я заметила, что всякий раз, когда разговор заходит о ее покойном муже, которого, как вы понимаете, я тоже знала, она отказывается меня слушать.
— Ах, все это было так ужасно, — сказала Вторая.
— Настоящая трагедия, — поддакнула Третья.
— Для Саримы, — добавила Четвертая.
— Для нас, — поправила Пятая.
— Тетушка гостья, не хотите ли добавить немного апельсинового ликера к ячменной воде? Большая редкость — его привезли с солнечных склонов Малых Келийских гор.
— Разве что капельку, — сказала Бастинда, но не притронулась к стакану. Опершись локтями о колени, она нагнулась вперед, ближе к сестрам, и попросила: — Расскажите, пожалуйста, как она узнала о смерти Фьеро?
Наступило молчание. Сестры, не решаясь взглянуть ни на Бастинду, ни друг на дружку, разглаживали складки на своих платьях. Наконец Вторая произнесла:
— О, этот страшный день! Как больно его вспоминать…
Остальные сестры устроились поудобнее, слегка повернувшись к гостье. Бастинда пару раз мигнула, как одна из своих ворон.
Вторая рассказывала просто, отстраненно, без всяких эмоций. Как только сошел зимний снег, в Киамо-Ко приехал арджиканский купец, деловой партнер Фьеро. Он попросил встречи с Саримой и настоял, чтобы сестры на ней присутствовали и поддержали княгиню, потому что он привез горестное известие. Купец поведал, что, когда он в клубе встречал с друзьями Гуррикапиду, ему принесли анонимную записку, в которой сообщалось, что Фьеро убит. Там же прилагался адрес — сомнительный район города, вдали от жилых домов. Купец нанял пару громил и вместе с ними выбил дверь какого-то склада. Вверху, под крышей, была потайная комнатка — очевидно, место убийства (купец рассказывал об этом спокойно, видимо, чтобы передать Сариме хоть сколько-то мужества). Повсюду были следы борьбы и большие пятна местами еще не засохшей крови. Тела нигде не было. Так его потом и не нашли.
Бастинда печально кивнула.
— Около года, — продолжала Вторая, — наша дорогая сестра отказывалась верить, что Фьеро убит. Мы бы не удивились письму с требованиями выкупа. Но время шло, к следующей Гуррикапиде от него по-прежнему не было никаких известий. Пришлось смириться с неизбежным. К тому же народ устал от неопределенности и требовал правителя. Предложили нового вожака, и до сих пор он хорошо справляется. Когда Иржи достигнет совершеннолетия, он может потребовать власть по праву наследника, если осмелится, но пока он смелостью не блещет. Манек — тот бы точно поборолся, но он второй по старшинству.
— А как, по мнению Саримы, погиб Фьеро? — спросила Бастинда.
Теперь, когда самая тяжелая часть истории была рассказана, сестры оживились и заговорили наперебой. Оказалось, Сарима давно подозревала, что Фьеро крутит роман со старой университетской подругой Стеллой, горделикской девушкой небывалой красоты.
— Прямо уж небывалой? — хмыкнула Бастинда.
— Он нам все уши прожужжал о том, как она мила, очаровательна и необыкновенна…
— Разве Фьеро стал бы так ее расхваливать, тем более жене, будь Стелла его любовницей?
— Мужчины, — назидательно сказала Вторая, — хитры и жестоки, как все мы прекрасно знаем. Разве есть уловка лучше, чем открыто восхищаться красотой другой женщины. Сариме не в чем было его упрекнуть: Фьеро оставался образцовым мужем…
— Холодным, невнимательным и раздраженным, — вставила Третья.
— Совсем не похожим на героев романа, — добавила Четвертая.
— Если, конечно, читать романы, — сказала Пятая.
— Чего мы не делаем, — завершила Шестая и откусила кусок от марципановой груши.
— И Сарима полагает, что ее муж встречался с этой… этой…
— Обольстительницей, — подсказала Вторая. — Вы ведь ее знали, не правда ли? Вы ведь вместе учились в Шизе?
— Да, мы были знакомы, — сказала Бастинда прежде, чем успела себя остановить. Ей было сложно уследить за всеми этими голосами с разных сторон. — Мы уже много лет не виделись.
— Так что Сариме все ясно как божий день. Стелла эта была и, насколько я знаю, остается замужем за богатым стариком, лордом Чафри. Он, видно, заподозрил что-то неладное, начал следить за ней и выяснил, что происходит. После чего нанял бандитов и приказал им прикончить ублюдка. В смысле, несчастного Фьеро. Разве не логично?
— Очень даже, — медленно проговорила Бастинда. — Но есть ли какие-нибудь доказательства?
— Ровным счетом никаких, — сказала Четвертая. — Если бы они нашлись, семейная честь потребовала бы кровной мести, то есть убийства лорда Чафри, а на его жизнь, насколько нам известно, еще никто не посягал. Нет, это всего лишь догадка, но догадка, в которую твердо верит Сарима.
— И не хочет слышать никаких других, — сказала Шестая.
— Имеет право, — добавила Пятая.
— Безусловно, — подтвердила Третья.
— Как и на все остальное, — грустно заметила Вторая. — Сами посудите: если бы вашего мужа убили, разве не легче вам было бы думать, что он сам это заслужил? Хотя бы немножко?
— Нет, — сказала Бастинда.
— Вот и мы так считаем, — согласилась Вторая, — но Сарима рассуждает иначе.
— Ну а вы? — спросила Бастинда, опустив глаза и рассматривая узоры на ковре: кроваво-красные ромбы с колючими краями, диковинных зверей и листья аканта. — Вы-то что думаете?
— Мы-то? Вряд ли мы думаем одинаково, — сказала Вторая. — Разумно предположить, что Фьеро тайком от нас был вовлечен в какую-то опасную политическую игру в Изумрудном городе.
— Он уезжал туда на месяц, а остался на четыре, — поддакнула Четвертая.
— А что, он интересовался политикой? — спросила Бастинда.
— Он был арджиканским князем, — напомнила Пятая. — У князей свои мотивы, нам непонятные. Само положение обязывало его иметь собственное мнение о множестве вещей, которые не должны были нас волновать.
— Поддерживал ли он Гудвина? — спросила Бастинда.
— То есть участвовал ли в его программах? В… погромах? Сначала против Болтунов, потом против Зыверей? — уточнила Третья. — Вы, кажется, удивлены, что мы в курсе событий. Вы думали, мы совсем изолированы от остальной страны?
— Наш край далек, это правда, — сказала Вторая. — Но земля слухами полнится. Иной раз к нам наведываются путники, мы их кормим и расспрашиваем. Мы знаем, что жизнь за горами не сахар.
— Гудвин — тиран, — сказала Четвертая.
— Наш дом — наша крепость, — в один голос с ней сказала Пятая. — Хорошо, что мы от всего этого в стороне. Хотя бы здесь можно оставаться человеком.
Обе сестры улыбнулись.
— Да, но как, по-вашему, Фьеро относился к Гудвину? — настойчивее спросила Бастинда.
— Он нам не докладывал, — отрезала Вторая. — Великий Гуррикап, он же был князь, я уж не говорю мужчина, а мы — молоденькие, сидящие у него на шее свояченицы. Неужели вы всерьез полагаете, тетушка, что он бы стал поверять нам свои тайны? Может, они с Гудвином были закадычными друзьями, откуда нам знать? Фьеро регулярно бывал во дворце — как без этого? Он представлял пусть маленький, но народ. Что он там во дворце делал, нам неведомо. Однако мы не считаем, что Фьеро пал жертвой ревнивого мужа, что бы там Сарима ни говорила. Мы думаем, его вовлекли в политическую борьбу или, может, он кого-нибудь предал. Он был красавец, — вздохнула Вторая. — Мы никогда этого не отрицали. Но еще он всегда был слишком замкнут и увлечен делом. Вряд ли он завел с кем-нибудь роман.
Едва заметным жестом — приосанившись и расправив плечи, — Вторая показала, на чем основано ее мнение. Как Фьеро мог поддаться на чары какой-то там Стеллы, когда он устоял перед сестрами своей жены?
— Но, — тихо спросила Бастинда, — неужели вы и вправду думаете, что он вмешался в политическую игру? Что он кого-то предал?
— А иначе почему тело до сих пор не нашли? — спросила в ответ Вторая. — Если его убили из ревности, то какой был резон скрывать труп? Может, он и не умер на самом деле? Может, его схватили и пытали? Нет, наш опыт подсказывает, что здесь пахнет не любовным, а политическим вероломством. Но вы так побледнели. Шестая, скорее воды!
— Нет-нет, не надо, — натужно сказала Бастинда. — Все дело в том, что… Никогда не разберешь… Хотите я расскажу вам то немногое, что мне известно? А вы, может, потом передадите это Сариме? — Она заторопилась. — Я увидела Фьеро…
Но вдруг нежданно-негаданно в сестрах проснулась семейная солидарность.
— Дорогая тетушка гостья, — важно сказала Вторая. — Сестра строго-настрого наказала нам следить, чтобы вы не расстраивали себя рассказами о Фьеро и о трагических обстоятельствах его гибели. — Вторая говорила с очевидным трудом, ей явно не терпелось услышать историю Бастинды; животы у сестер буквально стонали от соблазна, но долг — или страх — перед Саримой взяли верх. — Нет, — повторила Вторая. — Боюсь, нам непозволительно проявлять излишний интерес. Мы не станем слушать и передавать княгине ваши слова.
Пришлось Бастинде смириться.
— Ладно, ладно, — повторяла она, понурившись. — В другой раз. Когда вы все будете готовы. Понимаете, ей это необходимо, это избавит ее от стольких страданий…
— Прощайте, до следующей встречи, — хором сказали сестры и выпроводили Бастинду за дверь, исполнив свой долг по отношению к старшей сестре, чтоб ей пусто было.

5

Лед коростой выступил на крышах, зарылся под черепицы, и теперь со всех потолков в замке капала вода. Бастинда стала носить островерхую шляпу, чтобы уберечься от случайных сосулек. От сырости у ворон на клювах и лапах образовался какой-то налет. Сестры закончили читать роман, дружно вздохнули — вот ведь жизнь! — и принялись читать его сначала, как делали вот уже восемь лет. Снизу, из долины, дул сильный ветер, и временами казалось, будто снег не падает, а поднимается. Это приводило детей в восторг.
Одним таким хмурым днем Сарима завернулась в шерстяные кофты и, чтобы развеять скуку, пошла бродить по пустым пыльным комнатам. В одной из них она нашла узкую лестницу, ведущую наверх — видимо, в какой-то чулан на чердаке — Сарима плохо представляла себе пространственное устройство замка. Она поднялась и сквозь грубую решетку увидела знакомую фигуру, которая согнулась над огромной книгой, раскрытой на плотницком столе. Бастинду.
Сарима кашлянула, чтобы не испугать ее. Бастинда обернулась, удивленная, но не слишком.
— Вот и вас что-то сюда привлекло, — сказала она. — Странно, правда?
— А, это книги. Я совсем про них забыла. — Сарима плохо читала, и книги всегда вызывали у нее чувство неполноценности. — Я даже не знаю, о чем они. Столько всяких слов… И не лень кому-то было их писать.
— Вот это — древняя география, — сказала Бастинда. — А тут — сборник договоров между арджиканскими родами — наверняка найдутся вожди, которые многое бы отдали, чтоб их заполучить. Если они, конечно, не устарели. Вот несколько учебников из Шиза, я тоже по ним училась. По этой «Биологии», например.
— А вон та огромная, с багряными листами, исписанными серебряными чернилами? Дорогая, должно быть…
— Эта? Я нашла ее на самом дне шкафа. По-моему, это «Гримуатика».
Бастинда провела рукой вдоль страницы — зеленая волна по пурпурному пергаменту.
— Красивое слово для красивой книги. Но что оно значит?
— Насколько я понимаю, — сказала Бастинда, — это что-то вроде энциклопедии обо всем: о магии и мире духов, о видимом и невидимом, о прошлом и будущем. Ее почти невозможно читать: я выхватываю по одной строчке то тут, то там. Смотрите: она не дается глазу.
Бастинда показала на абзац рукописного текста. Сарима пригляделась и ахнула. Буквы, словно живые, поплыли, меняя форму. Страница будто хотела что-то показать, но потом передумала, и буквы сползлись в одну серебристую кучу, точно в муравейник.
Бастинда перевернула страницу.
— Вот этот раздел — бестиарий, свод знаний обо всех живых существах.
На странице были аккуратные рисунки Кого-то, фигурой и крыльями отдаленно напоминающего ангела. Вокруг располагались подробные примечания, повествующие убористым почерком об аэродинамических аспектах святости. Рисунки показывали, как движутся крылья у ангела, улыбающегося плотоядной улыбкой.
— Тут еще приведен какой-то рецепт, — сказала Бастинда и прочитала: — «О черных яблоках, возбуждающих жадность смертельную».
— Ах да, теперь вспомнила! Я ведь сама положила эту книгу в шкаф, — сказала Сарима. — И как только я могла забыть? Хотя книги — они такие, о них так быстро забываешь, правда же?
Глаза Бастинды вспыхнули.
— Как, Сарима? Как она сюда попала? Пожалуйста, расскажите.
Хозяйка Киамо-Ко смутилась, покраснела, попыталась открыть окно и, убедившись, что оно намертво вмерзло в раму, грузно села на ящик. Давным-давно, начала она, еще в те времена, когда все были молоды и стройны, Фьеро с соплеменниками ушли на охоту в Тысячелетние степи, а Сарима, сославшись на головную боль, осталась одна-одинешенька в замке. Тут раздался звонок у ворот.
— Кто же это был? — не выдержала Бастинда. — Мадам Виллина? Или Кембрийская ведьма?
— Нет, никакая не мадам. Это пришел старик в рваном плаще и представился волшебником, хотя по виду — обычный сумасшедший. Он попросил поесть и помыться, а потом сказал, что хочет подарить мне в награду вот эту книгу. Я пыталась объяснить, что мне как хозяйке замка некогда читать всякие там книжки, но он настоял.
Сарима плотнее завернулась в кофты и провела пальцем по стопке пыльных книг.
— Он рассказал мне удивительную историю и уговорил принять подарок. Он сказал, это книга знаний из другого мира, но там за ней охотятся, поэтому он принес ее сюда в надежде хорошенько спрятать.
— Глупости, — возразила Бастинда. — Если бы это и правда была книга из другого мира, я не разобрала бы ни слова, а так я кое-что понимаю.
— Ну, это волшебная книга, — сказала Сарима. — Я ведь, знаете, поверила старику. Он сказал, между нашими мирами гораздо больше общего, чем кажется, и что в нашем мире есть отголоски его мира, а в его — нашего; что они как будто выплескиваются друг в друга. Старичок был с виду добрый и немного рассеянный, с длинной, косматой, совсем почти белой бородой, и пахло от него чесноком и сметаной.
— И это неоспоримо доказывает его прибытие из другого мира!
— Не смейтесь, — сухо сказала Сарима. — Вы спросили, я и отвечаю. Он сказал, эта книга слишком сильна, чтобы ее уничтожить, но слишком опасна для того, другого, мира, чтобы ее хранить. Так что он каким-то волшебным способом проник к нам и принес книгу сюда.
— Почему именно сюда? Киамо-Ко воззвал к нему своей прелестью, и он не смог устоять?
— С одной стороны, Киамо-Ко — это крепость, с другой — одно из самых отдаленных мест в стране. Так рассуждал старик, и я с ним полностью согласна. И какая мне разница: одной книгой больше, одной меньше. Он хотел ее оставить, я и исполнила его желание. Мы затащили книгу сюда и положили вместе с остальными, потом он благословил меня и ушел по Хромой тропе. Я никому и не говорила про это.
— Вы действительно думаете, что старик был волшебником? — спросила Бастинда. — И что книга написана… в Ином мире? Вы вообще верите в другие миры?
— Я и в этот мир не очень-то верю, — сказала Сарима, — а он существует. Так какая разница другим мирам, верю я в них или нет? Вы вот разве не верите?
— Пыталась, когда была маленькой, В невнятный, бесформенный мир спасения, в Иную землю — но сколько ни старалась я ее себе представить, все впустую. Теперь мне кажется, что другой мир — это мы сами, живущие неведомой нам жизнью, как отражение в зеркале. От одной мысли голова идет кругом.
— В общем, кем бы он ни был — волшебником из другого мира, сумасшедшим из этого или кем-то еще, — а человек он хороший.
— Может, кто из роялистов? — предположила Бастинда. — Давний последователь регента Пасториса, мечтающий о дворцовом перевороте и пробуждении спящей Принцессы. Принес сюда древний гуррикапийский трактат, чтобы, когда придет время, забрать его обратно?
— Вам везде мерещатся заговоры, — сказала Сарима. — Я знаю только, что это был очень древний старик, наверняка странствующий волшебник, пришедший, судя по акценту, издалека. И если он хотел схоронить свою драгоценную книгу, то выбрал самое подходящее место. Книга лежала здесь уже лет десять, не меньше, и никто ничего о ней не знал.
— Можно я возьму ее почитать?
— Да пожалуйста! Старик не запрещал ее читать, а я тогда и не умела. Но вы только посмотрите на этого изумительного, ангела. Неужели один его вид не пробуждает в вас веру в Иную землю? В загробный мир?
— Загробного мира нам только не хватает, — фыркнула Бастинда, захлопнув книгу. — Из нашей юдоли скорби в новую.

 Отправлено: 08.02.11 20:07. Заголовок: 6 Как-то утром, ког..

6

Как-то утром, когда Шестая в очередной раз начала и тут же бросила чему-то учить детей, Иржи предложил играть в прятки. Стали тянуть жребий, кому водить, и он пал на Нор, так что пришлось ей закрыть глаза и считать. Когда ей наскучило, она громко выкрикнула: «Сто!» и пошла искать.
Первым она осалила Лира. Он мог часами пропадать невесть где, но специально прятаться не умел. Вместе они пошли искать остальных и обнаружили Иржи в Солнечной комнате, где он притаился на корточках за бархатным пологом, свешивающимся с перекладины, на которой сидело чучело грифона.
Но Манека, чемпиона по пряткам, они нигде не могли найти: ни в кухне, ни в музыкальной комнате, ни в башнях. Исчерпав все возможности, дети осмелились даже спуститься в сырой подвал.
— Здесь есть подземные ходы, которые ведут прямиком в ад, — сказал Иржи.
— Как? Где? Зачем? — наперебой стали спрашивать Нор и Лир.
— Не знаю, они ведь тайные. Можете сами спросить у тети Шестой. Демонам в аду хотелось пить, а здесь когда-то размещался Водный совет, вот они и прорыли сюда ходы за водой.
— Смотри, Лир, колодец! — сказала Нор.
Посреди низкой подвальной комнаты, поблескивая капельками воды на камнях, стоял невысокий колодец с деревянной крышкой и простым механизмом с грузом и цепью, чтобы сдвигать крышку в сторону. Дети без труда открыли его.
— Здесь, — сказал Иржи, — ловят рыбу. Никто толком не знает, что внизу: подземное озеро или путь прямиком в ад.
Он посветил в колодец свечой, и холодные белые отблески заиграли на поверхности черной воды.
— Тетя Шестая говорит, здесь водится золотой карп, — сказала Нор. — Она его один раз видела. Огромная такая рыбина. Тетя сначала подумала, что это всплыл какой-то медный чайник, пока не заметила глаза.
— Может, это и был медный чайник, — сказал Лир.
— У чайников нет глаз, — резонно возразила Нор.
— Манека-то хоть здесь нет? — спросил Иржи. — Эй, Манек, — крикнул он в колодец, но только эхо ответило ему из мокрой черноты.
— Может, он нашел тайный ход в ад? — предположил Лир.
Иржи задвинул крышку.
— Сами его там ищите, — сказал он. — Мне надоело.
Как это часто бывает, на детей ни с того ни с сего напал страх, и они стремглав понеслись к выходу из темного подвала. Четвертая отчитала их за шум.
Наконец Манека нашли возле двери в комнату тетушки гостьи. Он смотрел в щель между досками.
— Тс-с, — сказал он, оглянувшись.
Нор подбежала и осалила его.
— Попался!
— Тс-с! — настойчивее повторил брат.
Они стали по очереди смотреть в щель. Тетушка, водя пальцем по странице, что-то неразборчиво бормотала. На тумбочке рядом с ней с заметным беспокойством восседал Уорра.
— Что происходит? — спросила Нор.
— Обезьяну учат разговаривать, — сказал Манек.
— Покажите! — попросил Лир.
— Скажи «дух», — говорила тетушка обезьяне. — Ну, скажи: «дух».
Уорра скривил рот, будто обдумывая предложение.
— На свете все едино, — сказала тетушка обезьяне, а может быть, себе. — Стихии одинаковы, связи те же. Камень помнит, вода память держит, воздух хранит прошлое, а в огне оно возрождается, как птица феникс. Зывери и звери состоят из одинаковых начал. Вспомни, как надо разговаривать, Уорра! Да, ты зверь, но Зывери — твои ближайшие родственники, черт тебя дери. Скажи «дух»!
Обезьяна поковырялась в шерсти, выловила блоху и отправила ее в рот.
— Ду-ух, — пропела тетушка. — Скажи «дух». В тебе есть Дух, я знаю. Ну! «Дух»!
— Ух, — выдавил Уорра.
Дети чуть не проломили дверь, пытаясь разглядеть, как смеется и поет тетушка, приплясывая вприскочку вокруг обезьяны.
— Дух, ну, Уорра, дух! У тебя почти получилось. Дух! Скажи «дух»!
— Ух, ух, ух, — продолжал ухать Уорра, не особо удивившийся своей новой способности. — Фух.
Килиджой встрепенулся от звуков незнакомого голоса.
— Дух, — повторила тетушка.
— Хух, — терпеливо ответил Уорра. — Тух. Пух. Ух-ух-ух. Пух фух ух ух нюх.
— Дух, — сказала тетушка. — Ах, дорогой мой Уорра, мы на практике докажем правоту профессора Дилламонда. Все мы устроены одинаково, надо только пристально взглянуть, чтобы увидеть. Его труды не прошли напрасно. Дух, мой дружок, дух!
— Плюх, — сказал Уорра.
Дети не выдержали. С громким хохотом они побежали вниз по ступеням, потом к себе в комнату и еще долго смеялись в подушки.
Ни матери, ни тетям они не стали рассказывать об увиденном, боясь, как бы те не запретили тетушке гостье учить обезьяну разговаривать. Чем умнее станет Уорра, решили они, тем интереснее будет с ним играть.

В один погожий зимний день, когда казалось, что если они не выберутся из замка, то умрут со скуки, Сарима предложила пойти на каток. Сестры согласились, достали ржавеющие коньки, которые привез им Фьеро из Изумрудного города, напекли карамельных печений, налили в термосы горячий шоколад и даже украсили одежду зелеными и желтыми ленточками, как будто пришла вторая Гуррикапида. Сарима надела теплое коричневое платье с пушистым воротником, а детей облачила в дополнительные штаны и свитера. Даже Бастинда, в толстом фиолетовом плаще, арджиканских сапогах на козьем меху и варежках, с метлой под мышкой присоединилась к остальным. Вслед за ней, волоча корзину с сушеными абрикосами, шел вперевалку Уорра. Процессию замыкали сестры в скромных мужских шубах.
Они спустились к замерзшему пруду рядом с замком. Крестьяне расчистили его и превратили в серебристую гладь, изрезанную причудливой коньковой вязью и окруженную мягкой снежной подушкой для тех, кто вдруг забудет притормозить или развернуться. В ярком солнечном свете на фоне синего неба снежными аистами и ледяными грифонами вырисовывались величественные горные вершины. Каток был уже заполнен визжащей детворой и мечущимися подростками, которые поминутно врезались друг в дружку и падали в нелепых позах. Медленно и важно двигались по льду взрослые. Завидев владельцев замка, деревенская толпа притихла — но дети есть дети, и тишина надолго не задержалась.
Отчаянно боясь упасть, Сарима грузно ступила на лед, но вскоре в ней проснулись прежние навыки: сначала один размашистый шаг, потом другой — и вот она уже катилась среди крестьян и их детей. Рядом, держась за руки, гурьбой ехали сестры. Бастинда напоминала своих ворон: колени вывернуты, руки шумно машут темными складками плаща, хватаясь за воздух.
Когда взрослые накатались (а дети еще только разогревались), Бастинда, Сарима и сестры уселись на медвежьих шкурах, заботливо расстеленных для них крестьянами.
— Летом, прежде чем мужчинам уходить на охоту, а мальчишкам — в горы пасти коз и овец, мы разводим огромный костер, зажариваем свиней, выставляем бочку пива и приглашаем здешних жителей на праздник. Ну и конечно, ворота замка открыты для них, если в округе появится какой-нибудь горный лев или злой медведь: народ пережидает у нас, пока охотники выследят и убьют зверя или он сам уберется восвояси. — Сарима самодовольно улыбнулась, потом фыркнула. — Ну и видок у вас был, тетушка, в этом плаще с метлой под мышкой.
— Лир говорит, это волшебная метла, — сказала подъехавшая Нор и бросила в Сариму пригоршню сухого рассыпчатого снега. Бастинда дернулась и подняла воротник, защищаясь от разлетевшихся морозных брызг. Нор злорадно захихикала и укатила прочь.
— Ну-ка расскажите, что это еще за волшебная метла, — сказала Сарима.
— Я не говорила, что она волшебная. Мне дала ее старая настоятельница, матушка Якуль. Она взяла меня под свое крыло и, когда приходила в себя, давала мне наставления.
— Наставления? — переспросила Сарима.
— Она говорила, что метла — ключ к моей судьбе. Видно, имела в виду участь домохозяйки.
— Нашего полку прибыло, — зевнула Сарима.
— За все время в монастыре я так и не смогла понять матушку Якуль, — сказала Бастинда. — Кто она: выжившая из ума старуха или мудрая пророчица.
Увидев, что ее уже не слушают, она замолчала.
Скоро вернулась Нор и плюхнулась матери на колени.
— Эти мальчики такие противные, — пожаловалась она. — Расскажи мне сказку, мама.
— Да, с ними бывает сложно, — согласилась Сарима. — О чем же тебе рассказать? Может, о том, как ты родилась?
— Фу, не надо! — Нор состроила гримасу. — Лучше настоящую сказку. Про лисят и ведьму.
Сарима стала было возражать, зная, что дети считают ведьмой Бастинду, но дочь заупрямилась, и пришлось уступить. Бастинда прислушалась. Отец объяснял ей нравственные законы, няня сплетничала, Гинга хныкала, но никто и никогда не рассказывал ей сказок. Она пододвинулась к Сариме, чтобы лучше слышать.
Сарима рассказывала без особого артистизма, но у Бастинды все равно мороз прошел по коже, когда она услышала заключительное: «Там злая ведьма навсегда и осталась».
— И не вылезла? — с лукавым блеском в глазах задала Нор ритуальный вопрос.
— Пока что нет, — сказала Сарима и подалась вперед, делая вид, что хочет укусить дочку за шею. Нор взвизгнула, вскочила и побежала к мальчишкам.
— По-моему, вредно, пусть даже в сказках, предполагать, будто злу тоже уготована загробная жизнь, — сказала Бастинда. — Сама идея глупая. А уж угрожать адом за зло и обещать счастливую Иную землю за добро — просто стыдно.
— Не надо об этом, — сказала Сарима. — Там меня ждет Фьеро.
— На том свете? — недоверчиво переспросила Бастинда.
— Вам лишь бы высмеять все и обругать, — продолжала княгиня. — Мне жаль ту загробную страну, в которую вы попадете. Сразу нагоните на всех тоску, как вы умеете.

7

— Она ненормальная, — авторитетно сказал Манек. — Любой дурак знает, что животных нельзя научить разговаривать.
Они играли в пустующей летней конюшне, прыгая из-под крыши в сено и поднимая брызги снега, который искрился в тусклом свете.
— Тогда что она, по-твоему, делает с Уоррой? — спросил Иржи. — Раз ты такой умный.
— Учит повторять слова, как попугая, — сказал Манек.
— А по-моему, она волшебница, — сказала Нор.
— У тебя все кругом волшебное, — презрительно фыркнул Манек. — Одно слово, девчонка.
— Потому что правда волшебное, — ответила Нор и обиженно отодвинулась от брата.
— Ты тоже думаешь, что она волшебница? — спросил Манек Лира. — Она все-таки твоя мама.
— Неправда, она моя тетя, — поправил Лир.
— Это нам она тетя, а тебе мама, — не уступал Манек.
— Знаю! — сказал Иржи, пытаясь отвлечь остальных разговором, лишь бы больше не прыгать. — Лир — брат Уорры. Он был таким же, а потом тетушка научила его разговаривать. Ты — заколдованная обезьяна, Лир!
— Никакая я не обезьяна, — возмутился Лир. — И вовсе я не заколдованный.
— Вот мы сейчас и проверим, — сказал Манек. — Сегодня ведь тетушка пьет кофе с мамой? Тогда пойдемте и спросим Уорру. Заодно посмотрим, чему он научился.
Они взбежали по винтовой лестнице к комнате ведьмы. Ее действительно не было. Уорра грыз орехи, Килиджой спал у камина, ворча во сне, пчелы без устали пели. Ни насекомые, ни пес детей не занимали: даже Лир потерял интерес к собаке, когда оказался в компании ребят, — зато Уорра был всеобщим любимцем.
— Mи-иленький, хоро-ошенький, — принялась звать его Нор. — Иди сюда. Иди к тете Нор.
Уорра недоверчиво поглядел на нее, но потом, помогая себе руками, перебежал через комнату и проверил ее уши — нет ли в них угощения — а через плечо посмотрел на мальчиков.
— Скажи-ка, Уорра, правда ли, что тетушка ведьма — волшебница? — спросила Нор. — Расскажи нам про нее.
— Ее нее? — вопросительно отозвался Уорра и наморщил лоб.
— Тебя заколдовали? — спросил Манек.
— Вали брали крали, — пробормотала обезьяна.
— Кто брал? Что крал? Как тебя в мальчика превратить? — спросил Иржи. — Есть какой-нибудь способ?
— Способ носом, — объяснил Уорра. — Сосен возим лосем. Осень просим.
— Что же нам делать-то? — огорчилась Нор, поглаживая обезьяну. — Как перехитрить ведьму?
— Дему тему, — рассудил Уорра.
— Очень интересно, — сказал Иржи. — То есть помочь мы тебе не можем?
— Да он сам не понимает, что говорит, — послышался сзади Бастиндин голос. — Ба, какие гости! И без приглашения.
— Здравствуйте, тетушка, — заискивающе сказали дети. — Смотрите, Уорра разговаривает. Он заколдован, да?
— Просто повторяет чужие слова, — сказала Бастинда и приблизилась к детям. — Не лезьте к нему. И вообще вам сюда нельзя.
— Простите, — сказали они и вышли.
Потом, в детской, они катались по кроватям и хохотали, пока слезы не потекли из глаз. Они и не сами не знали почему. Видимо, от сознания, что легко отделались. Надрывая животы, дети решили, что больше не боятся тетушку ведьму.

 Отправлено: 08.02.11 20:08. Заголовок: 8 Наступила весна, ..

8

Наступила весна, и на смену снегу пришел дождь. Дети подолгу играли в прятки в ожидании, когда можно будет пойти погулять. Одним утром водила Нор. Она легко находила Манека: всякий раз его выдавал прятавшийся рядом Лир. Наконец Манеку это надоело.
— Слушай, ты или прячься нормально, или води, — сказал он Лиру.
— Как же я спрячусь в воде? — не расслышал тот.
Глаза у Манека озорно сверкнули.
— Я покажу.
Начали играть заново, и Манек повел Лира за собой в подвал. Там было еще сырее обычного: подземная влага сочилась сквозь стены. Подняв крышку колодца, мальчики увидели, как резко поднялся уровень воды. И все равно до нее было еще футов двенадцать — четырнадцать.
— Вот смотри, что я придумал, — начал Манек. — Мы перекинем веревку через этот крючок — она должна тебя удержать, — ты сядешь в ведро, и я медленно спущу тебя в колодец. Не бойся, не до воды. Потом задвину крышку, а дальше пусть Нор ищет, сколько хочет, — все равно никогда не найдет.
Лир боязливо заглянул в мокрую черноту.
— А вдруг там пауки?
— Они боятся воды. Не волнуйся, — деловито сказал Манек.
— Почему тогда ты сам не залезешь?
— Потому что у тебя не хватит сил меня вытащить, неужели не понятно?
— Только ты далеко не уходи, — попросил Лир. — И слишком глубоко меня не опускай. И крышку до конца не закрывай, оставь щелочку. Я темноты боюсь.
— Вечно ты жалуешься, — сказал Манек, подсаживая Лира. — Поэтому тебя никто и не любит.
— Злые вы потому что.
— Ну что, залез? Теперь садись и крепко держись за веревку. Если ведро будет царапать по стенке колодца, оттолкнись от нее рукой. Я тебя сейчас спущу.
— А сам где спрячешься? — спросил Лир. — Здесь больше негде.
— Под лестницей. Нор туда не полезет, она пауков боится.
— Ты же сказал, их здесь нет.
— Она-то не знает. Ну, раз, два, три. План превосходный. Молодец, что согласился.
Манек взялся за рукоятку и крякнул от напряжения: Лир оказался тяжелее, чем он думал. Рукоятка завертелась, вырываясь у него из рук, но, по счастью, веревку зажало, и ведро остановилось, гулко ударившись о стенку колодца.
— Слишком быстро, я так не играю, — донесся из темноты замогильный голос Лира.
— Да ладно тебе, не будь девчонкой, — ответил Манек. — А теперь тихо, не шуми, я привалю крышку, чтобы Нор не догадалась.
— По-моему, там внизу рыба.
— Конечно, рыба. Это же рыбный колодец.
— А она не прыгнет? Вода совсем близко.
— Обязательно прыгнет и вопьется острыми зубами. Такие увальни, как ты, — их любимая еда. Да не дрейфь, я шучу. Не будут они прыгать. Неужели я бы тебя туда опустил, если бы они прыгали и кусались? Честное слово, ты мне совсем не доверяешь!
Со вздохом разочарования Манек закрыл колодец крышкой, но не наполовину, как обещал, а полностью. К его удивлению, Лир даже не стал жаловаться. Наверное, обиделся, подумал Манек.
Он посидел чуть-чуть под лестницей, но потом подумал, что лучше спрятаться за алтарем в старой часовне.
— Я скоро вернусь, — шепнул он.
Лир не ответил, и, решив, что он все еще дуется, Манек шмыгнул наверх.

В кои-то веки Сарима готовила ужин, а сестры разучивали новый танец в музыкальной комнате над кухней.
— Топают, как слонихи, — сказала Сарима вошедшей Бастинде и кивнула на потолок.
— А, это вы, не ожидала вас здесь увидеть, — сказала Бастинда, выискивая, чем бы перекусить. — Кстати, я хочу пожаловаться на ваших детей.
— На этих маленьких разбойников? — спросила хозяйка, помешивая тушившиеся в кастрюле овощи. — Опять подложили вам пауков в постель?
— Если бы пауков — можно хотя бы скормить их воронам. Нет, они роются в моих вещах, бесконечно дразнят Уорру и не слушаются. Разве нельзя с ними что-нибудь сделать?
— Что, например? Попробуйте лучше брюкву — она совсем псу под хвост?
— Хуже, — поморщилась Бастинда. — Даже Килиджой ее есть не станет. Пусть лучше будет морковка. Но дети, Сарима, — они совсем неуправляемые. Разве им не нужно ходить в школу?
— Нужно, конечно, но как их отправишь? — терпеливо принялась объяснять Сарима. — Они заветная мишень для честолюбивых арджиканцев. Мне и так страшно, когда они летом убегают за ворота — никогда не знаешь, вернутся домой живыми или их найдут в какой-нибудь канаве со вспоротым животом. Такова доля вдовствующей княгини, тетушка.
— Я в свое время была примерным ребенком, — гордо сказала Бастинда. — Заботилась о больной сестренке, слушалась родителей. Я путешествовала с отцом как божья посланница, хотя не верила ни в какого бога. Я верила в дочернее послушание, и это мне не повредило.
— Что же тогда повредило? — хитро спросила ее Сарима.
— Я бы рассказала, да вы отказываетесь слушать. Но я не о том. Ваши дети неуправляемые. Вы их совсем распустили.
— Ах, дети-дети, — вздохнула Сарима, взявшись за терку. — Они добрые: если что и выкинут, так ведь не со зла. Они такие веселые и счастливые. До чего радостно смотреть, когда они носятся по замку со своими играми. Скоро пролетят эти драгоценные дни, тетушка, и тогда останется только с горечью вспоминать, как когда-то здесь звенел детский смех.
— Дьявольский смех.
— В детях есть искра божья, — убежденно сказала Сарима. — Вы, конечно, слышали о маленькой Принцессе, которую Гудвин лишил трона? Говорят, он усыпил ее и заточил в какой-то пещере. Возможно, даже в наших горах. У Волшебника не поднялась рука убить девочку. Когда-нибудь Принцесса вернется на престол и станет самой лучшей и мудрой правительницей — и все благодаря своей юности.
— Не верю я что-то в детей-спасителей, — сказала Бастинда. — Их самих вечно надо спасать.
— Признайтесь, вам просто завидно, что ребята веселятся.
— Скорее бесятся, — фыркнула Бастинда. — Злые чертенята.
— Мои дети не злые, — ледяным тоном произнесла княгиня. — Как и мы с сестрами не были злыми в детстве.
— Но уж точно не добрые.
— Что вы тогда скажете о Лире?
Бастинда поморщилась и отмахнулась. Сарима хотела было поднажать — ее давно интересовали отношения между гостьей и толстым мальчиком, — но тут в кухню вбежала Третья.
— Снег сошел, дороги открыты, — провозгласила она. — С севера по Хромой тропе к нам движется караван. К завтрашнему дню он сюда доберется.
— Надо же! — всплеснула руками Сарима. — А у нас такой кавардак! Как всегда. Когда только мы чему-нибудь научимся? Зови скорей ребят, начнем уборку. Вдруг это важные гости?
Прибежали Манек, Нор и Иржи. Третья рассказала им о приближающихся гостях, и они тут же помчались на самую высокую башню рассматривать их сквозь моросящий дождь и махать платками и фартуками. К замку медленно, борясь со снегом, грязью и текущими с гор ручьями талой воды, приближался караван из пяти-шести вьючных скарков и небольшого фургона. Он то и дело останавливался: то починить треснувшее колесо, то покормить животных. За ужином, хлебая овощной суп, дети только и говорили о том, какие сюрпризы готовит им караван.
— Они все еще думают об отце, — сказала Сарима на ухо Бастинде. — Их возбуждение — от надежды, что когда-нибудь он вернется.
— А где Лир? — спросила Четвертая. — Такой суп пропадает. Пусть не жалуется потом, что ему не досталось. Где он?
— Он играл с нами, а потом куда-то пропал, — сказал Иржи. — Может, уснул где-нибудь?
— Пойдемте разожжем костер и дымом поприветствуем гостей, — сказал Манек и выскочил из-за стола.

9

Близилось время обеда, когда караван начал последний крутой подъем к яшмовым воротам замка. Из лачуг высыпали добронравные крестьяне и стали помогать фургону подняться через лед и грязь, пока, наконец, он не взобрался наверх и не проехал по подъемному мосту. Бастинда, чье любопытство было также растравлено, как у остальных, стояла вместе с вдовствующей арджиканской княгиней и ее сестрами на балкончике над парадным входом. Дети собрались во дворе — все, кроме Лира.
Вожак каравана, молодой мигун, чьи волосы уже посеребрила седина, едва заметно поклонился Сариме. Скарки начали испражняться на мостовую, чем ужасно развеселили детей, еще не видевших скарков за этим деликатным занятием. Покончив с формальностями, вожак забрался в фургон, откуда послышался его голос — громкий, как будто он говорил с кем-то тугим на ухо.
Небо было ярко-голубое, совсем уже весеннее. С карнизов острыми кинжалами свешивались сосульки и таяли прямо на глазах, заливая двор капелью. Сестры подобрали животы, проклиная каждое лишнее печенье и ложку сливок с медом в горьком кофе и обещая себе исправиться. Лишь бы только гость оказался мужчиной. Пожалуйста, всемилостивый Гуррикап, пусть он будет мужчиной!
Но вот вожак вылез, протянул руку и помог спуститься скрюченной старухе в унылом темном платье и чепчике, жутко устаревшем даже для провинции.
Сестры сразу поскучнели. Только Бастинда перегнулась через перила, рассекая воздух орлиным носом и острым подбородком и по-звериному принюхиваясь. Посетительница повернулась, и солнце осветило ее лицо.
— Не может быть! — выдохнула Бастинда. — Это же моя старая няня!
И, выбежав с балкона и слетев по лестнице, она заключила старуху в объятия.
— Надо же, — ехидно усмехнулась Четвертая, глядя, как Бастинда чуть не плачет от радости. — Вы только посмотрите на нее. Человеческие чувства. Вот уж не думала, что она на них способна!

Проводник каравана не захотел остаться на обед, зато няня, выгрузив свои сумки и чемоданы, явно не собиралась ехать дальше. Ее поселили в пыльной комнатушке прямо под Бастиндиной комнатой, где няня по-старчески долго приводила себя в порядок. К тому времени, когда она предстала перед обществом, уже подали обед. На серебряном блюде лежала тощая курица, в которой остались одни жилы вместо мяса. Детей одели в лучшие наряды — им впервые разрешили присутствовать на торжественном обеде. Бастинда ввела няню под руку в зал и посадила по правую руку от себя. Поскольку старуха приехала к ней, сестры великодушно отвели Бастинде почетное место в конце стола напротив Саримы — место, которое всегда оставалось свободным в память о Фьеро. Впоследствии им не раз придется раскаяться в своей доброте, потому что теперь уже Бастинда никому не уступит это место, но пока хозяйки замка были само гостеприимство и доброжелательность. Единственное, что омрачало обед (не считая того, что вместо молодого неженатого принца к ним приехала старая няня), было отсутствие Лира. Никто из детей не знал, где он пропадает.
Няня заметно подряхлела. Ее кожа огрубела и потрескалась, как сухое мыло, седые с желтизной волосы поредели, на руках выступили вены, толстые, как веревки вокруг доброго круга арджиканского козлиного сыра. С частыми паузами, чтобы собраться с мыслями и перевести свистящее дыхание, она рассказала, как в Изумрудном городе услышала от какого-то Крёпа, что ее воспитанница Бастинда ухаживала за неким умирающим Тиббетом в расположенном неподалеку монастыре Святой Стеллы. Родные уже долгие годы не слышали об Бастинде, и няня решила ее разыскать. Сперва монтии упорно молчали, но няня выпытала из них, куда делась Бастинда, и как только наступила весна, с очередным караваном поехала вслед. Так она здесь и оказалась.
— А что происходит в мире? — спросила Вторая. Пусть о своих родственниках болтают где-нибудь в другом месте.
— В каком смысле? — не поняла няня.
— Ну, в политике, в науке, в моде, в искусстве. Какие последние новости?
— А. Ну вот хотя бы наш Гудвин, великий и ужасный, Гудвин провозгласил себя императором. Слыхали?
Сестры дружно покачали головами.
— Зачем? — поморщилась Пятая. — И какой империей он собирается управлять?
— Разве он станет объяснять? Он ежегодно раздает новые титулы, вот и себя не обделил. Поговаривают, это попахивает будущими завоеваниями. Только что ему завоевывать, не пойму. Через пустыню, что ли, потащатся?
— Может, Гудвин планирует крепче взяться за земли, которые подчиняются ему лишь формально? — спросила Бастинда, и в груди у нее все заныло, как растревоженная рана. — Например - Мигуней?
— В общем, никого не радуют происходящие перемены, — сказала няня. — Гудвин ввел обязательную воинскую повинность, и его штурмовиков скоро станет больше, чем солдат в старой армии. Видно, заговоров против себя боится — не знаю. Да и откуда нам, старухам, такое знать?
Она простодушно подмигнула, приглашая Сариму с сестрами в свой старушечий клуб. Те сдержанно улыбнулись в ответ.

 Отправлено: 08.02.11 20:09. Заголовок: 10 Утро следующего ..

10

Утро следующего дня выдалось хмурым из-за дождя и затянувших небо бесформенных туч.
Ожидая, когда спустится няня и продолжит развлекать их новыми историями, Сарима с сестрами обсуждали новости о своей тетушке гостье.
— Бастинда, — размышляла вслух Вторая. — Красивое имя. Откуда оно, интересно?
— Я, кажется, знаю, — сказала Пятая. Когда-то, впервые осознав, что замуж ей не выйти, она увлеклась религией. — Была такая святая Баста-Инда из водопада. Я читала о ней в «Житиях». Жевунья-мистик, жившая то ли шесть, то ли семь веков назад. Она хотела провести жизнь в молитвах, но из-за удивительной красоты ее беспрестанно домогались все окрестные мужчины.
Сестры хором вздохнули.
— Чтобы сохранить свою непорочность, она отправилась в путь, взяв с собой только Писание и одну веточку винограда. Хищные звери и прилипчивые мужчины угрожали ей, но Баста-Инда неизменно избегала опасности. Наконец она пришла к водопаду, свергавшемуся с высокой скалы. «Здесь и будет мое жилище», — решила она, сняла одежду и прошла сквозь стену падающей воды. Там оказалась пещера, которую вода выточила в скале. Баста-Инда села на камень, раскрыла Писание и стала читать. Иногда она съедала по виноградинке. Когда ягоды закончились, она вышла из грота. Оказалось, что минули столетия. На берегу реки выросла деревня; неподалеку виднелась мельничная плотина. Заметив вышедшую из водопада обнаженную деву, крестьяне в ужасе отпрянули. Они знали про пещеру. Там играли дети, встречались влюбленные, разбойники проворачивали свои темные дела: хоронили мертвецов и закапывали клады. Но никто никогда не видел этой красавицы. Стоило Басте-Инде раскрыть рот и заговорить на древнем наречии, как жители упали перед ней на колени. Она благословила стариков и детей, выслушала исповеди, исцелила больных, накормила голодных — в общем, сделала все, что полагается святой, после чего снова ушла в водопад с новой кистью винограда. Видимо, на этот раз кисть была побольше, потому что с тех пор никто деву не видел.
— Значит, случается, что люди исчезают, но не умирают, — задумчиво глядя в окно, в дождливую даль, сказала Сарима.
— Только если они святые, — напомнила Вторая.
— И если вообще этому верить, — сказала Бастинда, заставшая конец рассказа. — Вышедшая из водопада красавица могла быть девчонкой из соседней деревни, решившей подшутить над суеверными крестьянами.
— Вот так рушатся надежды, — вздохнула Сарима. — Честное слово, тетушка, иногда вы меня убиваете.
— А давайте будем звать вас Бастиндой? — предложила Шестая. — Имя такое красивое, и связанная с ним история тоже.
— Только попробуйте. Няне можно — она стара, ее не переучишь, — но вам я так себя звать запрещаю.
Шестая сжала губы, будто собираясь что-то возразить, но внизу послышались чьи-то шаги, и в комнату ворвались Нор с Иржи.
— Мы нашли Лира! — закричали они. — Пойдемте скорее. Он упал в колодец и утонул!
Все сразу бросились в подвал. Лира, как выяснилось, нашел Уорра. Когда, играя с обезьяной, Нор и Иржи спустились в подвал, Уорра начал бешено повизгивать и скакать вокруг колодца. Ребята решили помочь ему в него попасть, но, сдвинув крышку, к своему ужасу увидели мертвенно-бледное тело Лира.
На общий шум прибежал Манек. Лира вытащили — благо после дождей и таяния снегов вода сильно поднялась. Он весь раздулся, как утопленник.
— Так вот где он был! — странным голосом сказал Манек. — Он ведь говорил когда-то, что хочет залезть в колодец.
— Идите к себе, дети, вам тут не место, — вдруг опомнилась Сарима, заметив, что стоявшие поодаль Иржи и Нор испуганно жмутся друг к другу. — Ступайте, ступайте наверх!
— Ах, это ужасно! — трагически воскликнул Манек.
Бастинда бросила на него испепеляющий взгляд.
— Делай, что мать велела, — цыкнула она.
Мальчишка состроил гримасу, но вместе с Иржи и Нор нехотя поднялся по лестнице. Дети сгрудились возле открытой двери смотреть и слушать, что происходит внизу.
— Вы ведь умеете врачевать, тетушка? — спросила Сарима. — Раз вы изучали биологию. Помогите ему скорей. Вдруг еще не поздно!
— Иржи! — крикнула Бастинда. — Беги зови няню. Скажи, что дело срочное! А мы пока перенесем его на кухню. Осторожно — раз, взяли. Нет, Сарима, я плохо умею врачевать.
— Тогда наколдуйте! — воскликнула Пятая, и остальные сестры подхватили.
— Оживите его! — просила Шестая.
— Вам ведь раз плюнуть! — добавляла Третья.
— Не могу я его оживить, как вы не поймете! — воскликнула Бастинда. — Я и колдовать-то не умею, это лишь дурацкое предположение мадам Виллины, которое я отвергла!
Сестры недоверчиво смотрели на нее.
Иржи привел на кухню няню, Нор принесла метлу, Манек притащил «Гримуатику», а Сарима с сестрами внесли мокрое, раздутое тело Лира и положили его на стол для разделки мяса.
— Это еще кто? — промурлыкала старуха и тут же взялась за дело. Принялась растирать Лиру руки и ноги, а Сариме показала, как давить на живот.
Бастинда раскрыла «Гримуатику», перевернула несколько страниц, всмотрелась в слова и со стоном отчаяния стукнула себя по голове.
— Я никогда не видела души! — воскликнула она. — Как я ее найду, если не знаю, как она выглядит?
— Он теперь даже толще, чем был, — заметил Иржи.
— Попробуйте выколоть ему глаза прутиком из волшебной метлы, — посоветовал Манек. — Душа сразу вернется.
— Зачем он, интересно, полез в колодец? — спросила Нор. — Я бы ни за что туда не спустилась.
— Великий Гуррикап, смилуйся над нами! — воскликнула Сарима, а сестры начали вполголоса читать заупокойную молитву, прося Безымянного Бога призреть отбывшую к нему душу.
— Что мне, одной все делать? — раздраженно сказала няня. — Бастинда, ты прямо как покойная матушка в трудную минуту. Не стой ты там, глупая, иди сюда, приложи губы к его рту и вдыхай в него воздух. Давай!
Бастинда обтерла мокрое, опухшее лицо мальчика краем рукава. Голова повернулась набок. Она поморщилась, борясь с тошнотой, плюнула на пол, а потом прижалась губами к его губам и выдохнула что было силы, наполняя легкие мальчика своим дыханием. Ее пальцы сжались, царапая край стола, будто в любовном экстазе. Завороженный Уорра пыхтел вместе с хозяйкой.
— От него рыбой воняет, — тихо сказала Нор, сморщив носик.
— Вот, значит, как выглядят утопленники, — добавил Иржи. — Я бы лучше заживо сгорел, чем вот так.
— А я вообще не умру, — заявил Манек. — И никто меня не заставит.
Тело Лира содрогнулось. Все удивленно уставились на мальчика, не веря своим глазам. Может, это Бастиндино дыхание что-то надорвало внутри? Но вот тело дернулось еще раз, изо рта потекла желтоватая жидкость, веки задрожали, пальцы пошевелились.
— Чудо! — выдохнула Сарима. — Настоящее чудо. Спасибо тебе, Гуррикап!
— Рано радоваться, — сказала няня. — Его жизнь все еще в опасности. Ну-ка разденьте его!
Дети удивленно наблюдали, как взрослые тетки срывают с Лира рубашку и штаны. Они растерли его салом, что насмешило ребят, а у Иржи впервые возникло какое-то странное ощущение внизу живота. Потом Лира завернули в шерстяное одеяло и собрались уложить в кровать.
— А где он спит? — спросила Сарима.
Все переглянулись. Сестры посмотрели на Бастинду, а та на детей.
— Да когда как, — сказал Манек. — Иногда на полу в нашей комнате, а иногда — в спальне Нор.
— Он еще хотел лечь в моей кроватке, — пожаловалась девочка, — только я его спихнула. Он такой толстый, что куклам места не оставалось.
— Это что же получается, у него даже кровати своей нет? — ледяным голосом осведомилась Сарима у Бастинды.
— Я-то тут при чем? Замок ваш, кровати тоже.
Лир пошевелился и пробормотал:
— Золотая рыба. Я разговаривал с ней. Она сказала, что…
— Тс-с, тихо, маленький, потом, — шепнула няня и сверкнула глазами на собравшихся в кухне. — Не мне, конечно, судить. Но если мальчику так и не найдут кровать, я положу его на свою, а сама буду спать на полу!
— Да что вы, что вы, как можно, — начала Сарима, поспешив из кухни.
— Тьфу, дикари паршивые! — плюнула няня.
За что в Киамо-Ко ее так и не простили.

Сарима завела с Бастиндой воспитательную беседу о Лире, но та ее не слушала.
— Это все мальчишки и их дурацкие игры, — говорила она.
Устав от споров, они перевели разговор на характеры мальчиков и девочек. Сарима рассказала про то, как арджиканских подростков посвящают в мужчин.
— Их выводят в степь и оставляют на ночь одних, в набедренной повязке и с музыкальным инструментом на выбор. Своей игрой они должны вызвать зверей и духов, поговорить с ними, поучиться у них, успокоить их, если нужно, и сразиться с ними, если придется. Если ребенок не доживет до утра, значит, ему не хватило смекалки, чтобы остановить, или сил, чтобы победить врага. Лучше, если он погибнет молодым и не станет обузой для племени.
— А что они потом рассказывают про ночных духов?
— Мальчики вообще неохотно делятся переживаниями, а уж такими тем более, — ответила Сарима. — Так по крохе из них и вытягиваешь. Духи бывают разные. Попадаются упрямые и настырные. Считается, что должна быть вражда, ссора или схватка, но мне кажется, в противостоянии таким духам мальчику просто нужно побольше холодной злобы.
— Чего-чего?
— Ну да, разве вы не знаете об этом различии? У нас исстари говорят, что злоба бывает пламенной и холодной. У детей есть и та, и другая, но с возрастом одна начинает преобладать. Чтобы выжить, мальчикам нужна пламенная злоба: готовность драться, желание вонзить нож в чужую плоть, опьянение яростью. Все это пригодится на охоте, в бою и даже в любви.
— Да, это правда, — задумчиво сказала Бастинда.
Сарима вспыхнула, потупилась и продолжала.
— А девочкам нужна холодная злоба — расчетливая ненависть, позволяющая избегать компромиссов и не давать прощения. Если они что-нибудь скажут, то уже никогда не отступятся от своих слов. Такова их природа. Встань на пути у мужчины — и будет открытая схватка: один победит, а другой падет. Встань на пути у женщины и не сомневайся: она не забудет обиды и будет вынашивать месть хоть вечность, если это понадобится.
Она буравила Бастинду взглядом, в котором читался немой вопрос о Фьеро и Лире.
Бастинда еще долго думала об этом. О пламенной и холодной злобе, о разнице между мужчинами и женщинами и о том, какая именно злоба присуща ей самой. Она вспоминала рано умершую мать и полоумного отца, размышляла о злобе профессора Дилламонда, толкавшей его на исследования, и о плохо скрываемой злобе мадам Виллины, предлагавшей студенткам тайную государственную службу.
Она думала об этом и на следующее утро, глядя, как набирающее силу солнце расчищает покатые крыши от снега, превращая его в сосульки. Холод и жар, действуя вместе, образуют лед. Холод и жар заостряют лед, превращая его в смертельное оружие.
Копаясь в себе, Бастинда решила, что злится так же яростно, как мужчины. Но чем больше она думала, тем больше склонялась к мысли, что для успеха нужно сочетать в себе оба рода злобы…
Лир выжил, а Манек погиб.
Сосулька, на которую так долго смотрела Бастинда, ища оружие для борьбы притеснением, сорвалась с карниза и копьем вонзилась в темя Манеку, когда тот выходил из замка, придумывая новые издевательства над Лиром.

ВОЛНЕНИЯ

1

— Тебя тут ведьмой считают, знаешь? — спросила няня. — Отчего бы?
— От глупости. Пока я жила в монастыре, меня звали сестрой Бастой-Индой. «Бастинда» казалось мне именем из далекого прошлого, поэтому когда я приехала сюда, то предпочла, чтобы меня звали тетушкой. Хотя я вовсе не чувствовала себя ничьей родней и вообще не знаю, каково это. У меня ведь ни дядей, ни тетей не было.
— Хм-м-м, — протянула старуха. — По-моему, никакая ты не ведьма. Но как возмутилась бы твоя мама! А уж отец!..
Они гуляли по цветущему яблоневому саду, вдыхая цветочный аромат. Пчелы с прилежным жужжанием ползали по цветкам; у стены возле Манекова надгробия, лениво помахивая хвостом, сидел Килиджой; вороны носились туда-сюда, распугивая всех птиц, кроме орлов. Детей по настоянию няни отдали в Деревенскую школу, и в Киамо-Ко воцарилась блаженная тишина.
Няне было семьдесят восемь лет. Она ходила, опираясь на клюку, и, как прежде, пыталась приукраситься, хотя попытки эти портили ее еще больше. Слой пудры был слишком толст, помада размазывалась и ложилась криво, а тонкая кружевная шаль беспомощно болталась под порывами ветра из долины. Саму няню, впрочем, больше волновало, что Бастинда совсем не следит за собой. Бледная, скучная, прячет свои роскошные волосы под уродливую шляпу и ходит все в одном и том же черном плаще, который давно пора стирать.
Они остановились у покосившейся стены. Неподалеку сестры собирали горные цветы, а между ними круглым шаром болталась Сарима. В траурном платье она напоминала большой мрачный кокон, из которого неизвестно кто вылезет. Приятно было снова слышать ее смех. Такое странное, жизнеутверждающее действие оказывала весна на всех, даже на Бастинду и на убитую горем Сариму.
Няня рассказала Бастинде о семье. Прадед наконец преставился, и в отсутствие Бастинды, которую считают погибшей, герцогский титул передали Гингеме. Так что младшая сестра теперь сидит в Кольвенском замке и диктует указы о том, во что можно и нельзя верить. Фрек живет с дочерью и почти не проповедует, от чего значительно успокоился и образумился. Панци? Он то появляется, то исчезает. Поговаривают, будто он агитирует за отделение Жевунии. Ему немногим за двадцать: он вырос, возмужал и, на взгляд старой няни, стал жених хоть куда. Красив, речист и смел.
— А что моя дорогая сестрица думает об отделении? — спросила Бастинда. — К ее мнению прислушаются; она ведь герцогиня.
Но Гингема оказалась гораздо хитрее, чем кто-либо предполагал. Она никогда не раскрывала свои карты и время от времени выступала с речами о достижениях революции — речами, которые можно было толковать как угодно. По мнению няни, Гингема мечтала создать особое религиозное государство, добавив новые законы, отражающие ее представления об унизме.
— Даже твой святоша-отец пока не решил, согласен он с ней или нет, и все больше молчит. Правда, Фрек никогда не интересовался политикой.
Среди местных, добавила няня, нашлось немало последователей Гинги, но она тщательно следит за своими словами и не дает солдатам Гудвина, расквартированным неподалеку, повода для ее ареста.
— Хитра, спасу нет, — заключила старуха. — Шиз хорошо ее воспитал. Она теперь крепко стоит на своих ногах.
От слова «воспитал» холодок пробежал по спине Бастинды. Возможно ли, что Гингема все еще подчиняется чарам мадам Виллины, наложенным еще тогда, в Крук-хале? Не пешка ли она в руках Гудвина или этой подлой интриганки? Понимает ли, что и зачем делает? И уж если на то пошло, не стала ли сама Бастинда игрушкой в руках высшего зла?
Воспоминания о директрисе и ее страшных предложениях вернулись к Бастинде сразу после спасения Лира. Когда мальчик пришел в себя и его стали расспрашивать, как он попал в колодец, Лир отвечал только: «Меня позвала рыба». В глубине души Бастинда знала, что виноват злодей Манек, всю зиму открыто тиранивший нового приятеля. Она не жалела о смерти Манека, хоть тот и был сыном ее любимого. Мучителям одна дорога. Но от следующих слов Лира она чуть не задохнулась.
— Это была волшебная рыба. Она сказала, что Фьеро мой отец, Иржи и Манек мои братья, а Нор — сестра.
— Милый мальчик, рыбы не разговаривают, — поспешила вмешаться Сарима. — Тебе просто почудилось. Ты слишком долго пробыл под водой.
Бастинда с грустной нежностью посмотрела на Лира. Кто он такой, этот мальчуган? Нет, откуда он взялся, она худо-бедно знала, но вот кто он , как-то раньше не задумывалась. Тетушка гостья нагнулась и положила руку ему на плечо. Непривычный к ласкам, он вздрогнул и отвернулся. Бастинде стало горько.
— Хочешь посмотреть на мою ручную мышку? — спросила Нор, которая особенно сблизилась с Лиром во время его выздоровления. Мальчик предпочитал компанию сверстников расспросам взрослых, и больше от него так и не удалось ничего добиться. Лир почти не изменился после своего чудесного спасения, разве что со смертью Манека беззаботнее бегал по замку.
А Сарима пристально посмотрела на Бастинду. Казалось, час освобождения близок. Но княгиня только тряхнула головой и сказала:
— Какая нелепая мысль — вообразить, будто Фьеро его отец. У моего мужа не было ни грамма лишнего жира — а посмотрите на этого тюфяка.
Поставленные перед Бастиндой условия запрещали ей возвращаться к разговору о Фьеро, поэтому она только молча смотрела на Сариму, мысленно внушая ей смириться с фактами. Но арджиканская княгиня не желала.
— И кто тогда его мать? — продолжала она, теребя воротник. — Нет, это немыслимо.
Бастинда впервые пожалела, что кожа у Лира хоть чуточку не зеленая.
Сарима ушла оплакивать мужа и младшего сына. А Бастинда осталась все той же: невольной предательницей, изгнанной монтией, беспомощной матерью и неудачливой революционеркой.
Вот тогда она и начала размышлять, могла ли в колодце жить говорящая Рыба, которая рассказала бы Лиру всю правду. Или это ненавистная мадам Виллина обернулась золотым карпом, заплыла в ледяное горное озеро и шпионит за ней? Много раз Бастинда спускалась в подвал и заглядывала в колодец, но таинственная Рыба так и не показалась.
— Крепко стоит на ногах, значит? — повторила Бастинда, вернувшись из воспоминаний в сад к няне, обсасывающей конфету.
— Вот-вот, — прошамкала няня. — И теперь ее не нужно поддерживать — ни в прямом, ни в переносном смысле: Она сама стоит, встает, садится.
— Без рук-то? — удивилась Бастинда. — Поверить не могу.
— Честное слово. Помнишь те красивые башмачки, которые подарил ей Фрек?
Еще бы! Изумительные башмачки. Знак отцовской любви к младшей дочери, желание подчеркнуть ее красоту и отвлечь внимание от уродства.
— Ну так вот. Стелла Ардуэнская — ее-то не забыла? Кстати, она вышла за лорда Чафри и прилично подурнела. В общем, приехала она пару лет назад к нам в Кольвенский замок. Ну, понятное дело, стали они с Гингой вспоминать былые дни. Так Стелла возьми, да и заколдуй башмачки. Уж не знаю как — в колдовстве я не сильна, — только теперь Гинга и садится, и встает, и ходит — и все сама. С башмачками не расстается ни на минуту; говорит, они придают ей добродетели, хотя уж чего у нее и так хоть отбавляй… — Няня вздохнула. — Поэтому я и поехала тебя искать. Волшебные башмачки лишили меня работы.
— Пора бы уж, — сказала Бастинда. — Ты давно заслужила отдых, чтобы сидеть где-нибудь в саду да смотреть на солнышко. Хочешь, оставайся здесь со мной.
— Будто это твой дом, — проворчала старуха.
— Так и есть. Пока меня отсюда не отпустят — это и мой дом тоже.
Няня, заслонившись рукой от солнца, всматривалась вдаль, в горы, которые в полуденном свете походили на отполированные рога.
— Просто удивительно, во что вы с сестрой превратились. Одна — ведьма, вторая будто святая во плоти. Кто бы мог подумать в те давние грязные годы, когда мы шастали по болотам? Но я еще вот что у тебя не спросила. Кем тебе приходится Лир? Сыном?
Бастинда вздрогнула, как от холода.
— На этот вопрос, няня, я не могу ответить.
— Что толку скрывать, душенька? Я ведь и маму твою нянчила — а уж та была порядочная вертихвостка.
— Знаешь, я как-то не расположена об этом слушать.
— Тогда расскажи мне про Лира. Что значит «не могу ответить»? Либо ты его выносила и родила, либо нет. Насколько я знаю, ничего другого на этом свете пока не придумали.
— Хорошо, я расскажу, но больше, чур, к этому не возвращаться. Когда я только пришла в монастырь, под крыло матушки Якуль, я была сама не своя и не знала, что со мной происходит. Целый год я провела в беспробудном сне; не исключено, что за этот год я кого-то и родила. Потом я долго восстанавливала силы. Когда же достаточно поправилась, меня отправили ухаживать за больными и умирающими, а также за брошенными детьми. Одним из них был Лир — ему я уделяла не больше внимания, чем дюжинам других голодранцев. Когда я покидала монастырь, условием было, что я заберу с собой Лира. Я подчинилась — нас учили не перечить старшим. У меня нет к нему материнских чувств, — на всякий случай добавила Бастинда, словно опасаясь, что это уже не так. — Я не чувствую по себе, что когда-то рожала, и не думаю, что способна на это. Хотя кто его знает? Ну вот и все. Мне больше нечего сказать, можешь даже не спрашивать.
— Но даже если неизвестно, кто на самом деле мать Лира, не должна ли ты ее заменить?
— Все, что я должна, няня, я решаю сама.
— Строга, матушка, строга. Чувствую, злишься ты, а на что — не пойму. Но если ты думаешь, что я приехала сюда выращивать новое поколение Троппов, даже не надейся. Няня ушла на покой, как ты сама советовала.
Но в последовавшие недели Бастинда заметила, что старуха уделяет Лиру больше внимания, чем Нору и Иржи. Заметила со стыдом, потому что увидела, как охотно Лир откликается на нянину заботу.

В своих рассказах о дерзких проделках Панци (до того волнительных, что у старушки едва не выпрыгивало сердце из груди) няня подробно описывала новые ухищрения Гудвина. Этим она вконец разбередила душу Бастинды, которая мечтала забыть о том, что в мире творятся неправедные дела.
А старуха без умолку трещала за обеденным столом про то, как Волшебник создал детскую организацию с подходящим названием «Цветы Империи». Как всех ребят-жевунов с четырех до десяти лет обязательно в нее записывали и летом отправляли на месячные лагерные слеты, где те клялись хранить услышанное втайне. Настоящая шпионская игра для мальчишек! Как Панци притворялся крестьянином, везущим картошку, и пробирался через охраняемые ворота. О-ля-ля, сколько приключений! Аппетитная дочка лагерного начальника — конфетка в летнем платьице, ухаживания, выдумки, враки. Опасения, что их застукают, и кто — дети! Вот смеху-то!
«Какая же ты все-таки деревенщина, — думала Бастинда, слушая няню. — Не понимаешь, что рассказываешь о пропаганде, промывке мозгов с малых лет, вовлечении детей в своеобразную войну». Теперь, когда в ее собственной жизни появился ребенок, Лир, Бастинда с особенным отвращением слушала, какими грубыми методами действуют на восприимчивые детские умы.
Она ушла к себе, перевернула тяжелую кожаную, с золотыми застежками и серебряным узором обложку «Гримуатики» и погрузилась в чтение, выискивая, откуда в человеке берется такая жажда власти. Неужели такова человеческая природа? Неужели внутри каждого человека скрывается хищный зверь?
Бастинда стала искать рекомендации по свержению правителя. Нашлось множество рецептов, но общей тактики не было. Рассказывалось, как отравить края чаши, заговорить ступеньки, чтобы с них соскользнула нога, заставить любимую собачку впиться в хозяина смертельной хваткой. Да много чего! Описывалось, например, дьявольское изобретение — длинная и тонкая нить, наполовину червь, наполовину огненный шнур, которая вползает в человека ночью через любое естественное отверстие и вызывает особенно мучительную смерть. Сплошной карнавал жестокости и хитрости! Но особенно привлек Бастинду небольшой рисунок в разделе «Коварные подробности». Рисунок этот, сделанный искусным художником, изображал дьяволицу, вокруг которой красовалась изящная надпись: «Оскал Якаль».
Бастинда протерла глаза и снова посмотрела. Нарисованное существо было отчасти женщиной, отчасти степным шакалом. Ее рот был раскрыт в хищном оскале, а полурукой-полулапой она тянулась к запутавшемуся в паутине человеческому сердцу. При этом чудовище поразительно напоминало матушку Якуль из монастыря.
Бастинда тряхнула головой. Права была Сарима: ей повсюду мерещатся заговоры. Она перевернула страницу и продолжила чтение, но так и не нашла полезных советов о том, как сбросить тирана. Ничего, что объяснило бы ей, как люди могут быть такими подлыми. Или добродетельными — если такие все еще бывают.

 Отправлено: 08.02.11 20:11. Заголовок: 2 Гибель Манека при..

2

Гибель Манека пришлась сокрушительным ударом по всей княжеской семье. Казалось, будто его жизнью пришлось заплатить за спасение Лира. Сестры видели в Манеке будущего Фьеро и мечтали, что он вернет Киамо-Ко былую славу. И действительно, если не он, то кто? Трусливый Иржи бесполезен, как, впрочем, и Нор, которая мало того что девочка, так еще и вечно витает в облаках.
Прикрываясь словами смирения, повторяя «бог дал, бог и взял», Сарима еще больше отдалилась от сестер и ела теперь одна в Солнечной комнате. Иржи и Нор, прежде объединявшие усилия против проказника-брата, теперь реже играли вместе. Иржи пристрастился к чтению и стал ходить в старую часовенку изучать псалтыри и молитвенники. Нор побаивалась этого места: она была там, когда отпевали Манека, и считала, что там бродит его призрак. Из попытки подружиться с тетушкой ведьмой тоже ничего не вышло.
— Опять Уорру дразнить собралась? — набросилась на девочку Бастинда. — Не видишь, я занята? Иди к другим приставай.
Она сопроводила свои слова пинком, и Нор с визгом и плачем, как будто тетушка ведьма сделала ей больно, в страхе ретировалась.
Теперь, когда близилось лето, она уходила гулять: спускалась в горную долину, вдоль которой тянулся ручеек, а потом поднималась на склоны гор, где овцы лакомились сочной весенней травой, самой вкусной за год. Раньше ей ни за что не разрешили бы так далеко забираться одной; теперь же до нее никому не было дела. Уж лучше бы запрещали и ругали, чем так, когда совсем не обращают внимания. Нор было страшно одиноко!
Как-то раз она ушла особенно далеко. Ее выносливые, крепкие ноги готовы были, казалось, шагать без устали. Нор было всего десять лет, зато каких! Свою зеленую юбку она подоткнула за пояс, чтобы не путалась, а рубашку сняла из-за палящего солнца и обернула вокруг головы вместо платка. Все равно на ее груди еще только намечались те выпуклости, которыми можно кого-нибудь смутить. Да и кого тут смущать, кроме овец? Разве что пастуха. Так она его еще издалека увидит.
«И как это я здесь очутилась, — размышляла Нор, впервые открыв путь к саморефлексии. — Одинокая девочка на пустынной горе, где только ветер, овцы да травка, зеленая, как изумруд, как ленточки на праздник Гуррикапиды, мягкая, когда Вер дует в сторону замка, и шершавая, когда дуете Гор. Одна. И никого вокруг: только солнце, камни… да еще вон те солдаты, вышедшие из-за горы».
Солдаты?!
Нор нырнула в траву, надела рубашку и, приподнявшись на локтях, осторожно выглянула.
Таких солдат она еще не видела. Арджиканцы были бы в парадных латах и шлемах, со щитами и копьями, а эти носили коричневую форму с фуражкой, а за плечами у них болтались мушкеты или что-то вроде того. На ногах были тяжелые сапоги, плохо приспособленные для ходьбы по горам, такие высокие, что, когда один из солдат остановился, снял сапог и запустил туда руку — видимо, вытащить закатившийся камешек, — рука погрузилась по самый локоть. Спереди на куртках военных были крестом пришиты две зеленые полосы: одна шла вертикально от воротника до подола, вторая пересекала ее на уровне подмышек.
Нехорошее, тревожное чувство холодком пронеслось по спине, но в то же время Нор страстно желала, чтобы ее заметили. «Что бы сделал Манек? — пыталась сообразить она. — Иржи бы убежал, Лир сидел бы тут, дрожа от страха, но Манек? Манек вышел бы к солдатам и выяснил, что происходит».
Значит, так она и поступит. Нор проверила, все ли пуговицы застегнуты, встала во весь рост и пошла к отряду. К тому времени, когда ее заметили и солдат, ковырявшийся в сапоге, надел его назад, девочка начала сомневаться, правильно ли поступила. Но бежать было уже поздно.
— Приветствую вас, чужестранцы! — обратилась она к ним, старательно заменяя арджиканское просторечье официальными западными словами. — Я арджиканская княжна, и это мою долину вы топчете своими черными сапожищами.
Было уже за полдень, когда Нор привела солдат к замку. На стук сапог выбежали сестры, раскрасневшиеся и грязные, с платками на головах (не доверяя местным прачкам, они сами выбивали ковры на заднем дворе). Бастинда тоже услышала топот и высунулась из окна.
— Ни шагу дальше! — крикнула она. — Ни шагу, пока я не спущусь, или вмиг превратитесь в мышей! Нор, отойди от них! Все, все от них отойдите!
— Пойду позову вдовствующую княгиню, — промурлыкала Вторая. — Если вы не возражаете, господа.
К тому времени, как заспанная Сарима спустилась, Бастинда с метлой наперевес уже неистовствовала перед солдатами.
— Кто вас сюда звал? — возмущалась она, в своем черном платье как никогда раньше похожая на ведьму. — Чего явились? Кто у вас главный? Ты? Или ты? Где начальник?
— С вашего позволения, — сказал крепкий горделикец лет тридцати, — этим отрядом командую я, капитан Вишнекост. Мы составляем карты Тысячелетних степей и именем государя императора имеем право требовать приюта у любых жителей Келийских гор.
Он вытащил из-за пазухи пропитанную потом грамоту и показал Бастинде.
— Это я их нашла, тетушка ведьма, — похвалилась Нор.
— А ты ступай домой, — распорядилась Бастинда и снова обратилась к капитану: — Вам здесь не место. Девочка пригласила вас по ошибке. Забирайте своих солдат и уматывайте отсюда. Кругом марш!
— Но у меня приказ… — начал капитан.
— Предупреждаю, — угрожающе прошипела Бастинда. — Не уберетесь — хуже будет.
Здесь в спор вмешалась Сарима.
— Тетушка гостья, вы забываете наш горный обычай, благодаря которому вы с няней здесь живете. У нас не принято выставлять гостей за порог. Прошу вас, капитан, простите нашу вспыльчивую гостью. Мы тут слегка одичали. Давно уже не видели военных.
Сестры радушно улыбнулись, кое-как приводя себя в порядок.
— Нет, я не потерплю! — не уступала Бастинда. — Вы даже не представляете, на что способны эти люди! Я не позволю им здесь поселиться, слышите?!
— Вот чудачка, — сказала Сарима, обращаясь к солдатам. Она дорожила Бастиндиной компанией, но на этот раз тетушка зашла слишком далеко. — Не обращайте внимания, она безобидная. Сюда, пожалуйста. Я покажу, где можно умыться с дороги.

* * *

Иржи побаивался военных и предпочитал держаться от них подальше. Он даже перетащил подушку с одеялом в часовню и спал теперь там, благо весна выдалась теплая. По мнению няни, мальчик становился странным.
— Поверь мне, я достаточно насмотрелась на твоего папашу, а потом на Гингу, и чокнутых на вере сразу вижу, — говорила она Бастинде. — Ему бы, дурню, поучиться у солдат, как быть мужчиной, а он, вишь ты, прячется от них.
Зато Лир был на седьмом небе от счастья. Он неотступно следовал за капитаном Вишнекостом, пока его не прогоняли, носил солдатам воду, чистил сапоги — словом, был в них влюблен и не скрывал этого. Таскаясь за ними по пятам, пока они исследовали местные долины и помечали места, где можно перейти реки вброд и где лучше поставить маяки, Лир набегался и надышался свежим воздухом, как никогда раньше. Прежде сутулый, он стал держаться прямее. Солдаты почти не обращали на него внимания, но и не гнали,и мальчик принял это за дружбу.
Сестры, пожиравшие новых гостей голодными взглядами, остужали себя рассуждениями о том, какого рода люди идут на военную службу. Но это было непросто.
Изменилась и жизнь Саримы. Она попросила у крестьян еды для солдат. Те с ощутимым недовольством, скорее из страха, чем из гостеприимства, стали носить в замок молоко, яйца, сыр и овощи. Почти каждый вечер на столе появлялась рыба из колодца, ну и конечно, дичь: куропатки, горные фениксы, детеныши птицы рухх. Военные проявили себя искусными охотниками и никогда не возвращались с пустыми руками. Видимо, они-то и помогли Сариме отвлечься от горя, по крайней мере вернули хозяйку к столу. Глядя на это, няня одобрительно качала головой.
Одна Бастинда оставалась неумолимой. Каждый день она бранилась с капитаном: запрещала ему брать с собой Лира, а тому — крутиться возле отряда. Безрезультатно. Первые материнские чувства, которое она познала, — беспомощность и бесполезность. Бастинда не представляла, как человечеству вообще удалось выжить больше одного поколения: она готова была задушить Лира, лишь бы уберечь его от влияния солдат, которым он стремился подражать.
Чем больше Бастинда пыталась выпытать истинные цели отряда, тем вежливее и сдержаннее был с ней капитан. Она никогда не была сильна в светских манерах, а этот вояка — кто бы мог подумать? — владел ими в совершенстве. В разговорах с ним Бастинда чувствовала себя такой неотесанной деревенщиной, будто снова оказалась среди студенток Крук-хала.
— Да не расстраивайся ты так, уйдут они, куда денутся, — внушала няня, которой в ее годы все действительно казалось если не страшной катастрофой, то ничтожной мелочью.
— Сарима говорит, что прежде не видела людей Гудвина в Мигунее, этими краями раньше никто не интересовался. Если и забредал сюда какой-нибудь редкий географ, то надолго не задерживался. А теперь появился целый отряд. Думаешь, почему? Тебе не кажется, что Гудвин обращает свой жадный взор на здешние земли?
— Посмотри, какими измотанными возвращаются эти ребята из своих вылазок. Они простые исследователи: выяснят, что им надо, и уйдут. И потом, все постоянно твердят, что две трети года здешние места совершенно непроходимы. Так чего нам бояться? Кому мы нужны? Вечно ты паникуешь. В детстве цеплялась за Болтунов, будто они твои куклы! Сколько ныла — мол, мучают их, переселяют. Только мать расстраивала.
— Болтунов действительно истребляли, — не терпящим возражений тоном сказала Бастинда. — Мы там были и видели это собственными глазами. Ты тоже, между прочим.
— Я волнуюсь о близких, а не о целом мире, — проворчала няня, почесывая нос Килиджою. — Я забочусь о Лире. Ты же и этого не делаешь.
Решив, что дальнейшие препирательства со старухой бесполезны, Бастинда снова погрузилась в «Гримуатику», желая найти какое-нибудь заклинаньице, чтобы закрыть ворота от солдат. Теперь она ругала себя за то, что не ходила хотя бы на уроки госпожи Грейлен в Крук-хале.
— А уж как твоя бедная матушка извелась из-за тебя, — продолжала няня. — Конечно, ты была такой странной, такой необычной. Сколько ей пришлось перенести! Ты мне теперь ее напоминаешь, только она была помягче. У нее были такие длинные волосы. Знаешь, как она расстроилась, что ты девочка, — она-то была уверена, что родится мальчик. Даже послала меня потом в Изумрудный город найти средство, чтобы… Или это было средство, чтобы следующий ребенок не был зеленым? Да, да, именно так.
— Зачем ей, чтобы я была мальчиком? — проворчала Бастинда, оторвавшись от чтения. — Меня нехудо было бы спросить. Мне ведь и самой обидно, что я ее сразу так огорчила.
— Ты на нее не сердись, — сказала няня, спихнув клюкой туфли с опухших ног. — У нее были свои причины. Она ведь, знаешь, терпеть не могла жизни в Кольвенском замке, потому и решила выйти за Фрека и удрать оттуда. Дед ясно давал понять, что метит ее в герцогини. У жевунов ведь как: титулы передаются по женской линии, а мужчины наследуют, только если нет сестер. После смерти старика замок переходил госпоже Партре, потом Мелене, а затем ее первой дочери. Потому она и надеялась, что родит только сыновей, и им не придется возвращаться в семейное гнездо.
— Не может быть! — изумилась Бастинда. — Она всегда так тепло отзывалась о родительском замке.
— Ха, с возрастом начинаешь ценить, что потерял, — усмехнулась няня. — Но тогда, молодой девушкой, воспитанной в богатстве под гнетом ответственности, Мелена мечтала только о свободе. Бунтуя против судьбы, она рано пристрастилась к любовным играм и меняла ухажеров как перчатки. Фрек был первым, кто полюбил ее не за титул и наследство, а просто так, — с ним она и сбежала. Она думала, что ее дочерям жизнь в замке тоже покажется адом, поэтому мечтала рожать только сыновей.
— Но это же глупо! Вместо дочери наследником замка стал бы старший сын. То есть, будь я мальчиком и не будь у меня сестер, я все равно попала бы в тот же переплет.
— Вовсе необязательно, — поправила ее старушка. — У твоей матери была старшая сестра, не совсем здоровая головой, так что ее растили в специальном доме вне замка. Если бы она родила дочку первой, то та унаследовала бы и титул, и состояние, и все заботы.
— Вот те на! Значит, у меня есть безумная тетушка? Может, безумство — вообще наша семейная черта? Где же она?
— Умерла бездетной от гриппа, когда ты была еще маленькой девочкой. Тем самым разбила надежды Мелены. Вот о чем думала твоя матушка во времена своей отчаянной молодости.
Бастинда помнила мать плохо, смутными теплыми обрывками.
— А что ты там говорила про лекарство, которое будто бы принимала мама, чтобы Гинга не родилась зеленой?
— Я привезла его из Изумрудного города от одной старой знахарки. Мерзкая такая карга. Я рассказала ей, что случилось: про твой странный цвет кожи и жуткие зубы — слава Гуррикапу, они у тебя потом сменились на более приличные, — и старуха ляпнула какое-то дурацкое пророчество про двух сестер, которые сыграют важную роль в судьбе всей страны. Потом дала мне сильные таблетки. Я все спрашивала себя: не они ли причина Гингиной болезни? Ни за что не пойду теперь по знахаркам. Научена, благодарю покорно.
Она тонко улыбнулась, давно уже простив себе всякую вину.
— Гингина болезнь, — повторила Бастинда. — Значит, мама выпила народное снадобье и родила девочку без рук. Одна зеленая, другая безрукая. Не везло маме с дочками.
— Зато сынок вышел просто загляденье, — проворковала няня. — И потом, кто говорит, что это все ее вина? Тут много всего намешано. Во-первых, неизвестно, кто Гингин отец, во-вторых, таблетки от старухи Якуль, в-третьих…
— Старухи Якуль? — встрепенулась Бастинда. — Какой еще старухи Якуль? И кто мог быть отцом Гингы, если не папа?
— Ого! — сказала старушка. — А ты не знаешь? Налей-ка мне еще чаю, и я все объясню. Ты уже достаточно взрослая, а Мелены давно нет в живых.
И она пустилась в подробный рассказ о стеклодуве Черепашье Сердце, о неуверенности Мелены в том, от кого ребенок, о посещении знахарки Якуль, о которой в няниной памяти остались только имя, пилюли и пророчество. О том, каким горем стало для Мелены рождение Бастинды, она деликатно умолчала.
Бастинда слушала со всевозрастающим нетерпением. С одной стороны, это было дело прошлого, а потому несущественно, но с другой — многое теперь приобрело иной смысл. А старуха Якуль — неужели просто совпадение? Бастинда хотела даже показать няне рисунок из «Гримуатики» с «Оскалом Якаль», но переборола себя. Чего попусту пугать старушку?
Чай допивали молча. Бастинда беспокоилась о Гингеме. Вдруг она не хотела герцогского титула и была в Кольвенском замке в таком же заточении, как ее сестра здесь? Может, Бастинда должна освободить ее? Вот ведь — всем должна! Неужели этому конца-края не будет?

3

Нор была в отчаянии. Жизнь менялась так быстро, так разительно, мир становился еще волшебнее, теперь чудеса происходили внутри нее. Ее тело расцветало, а никто даже не замечал.
Лир был для солдат мальчиком на побегушках. Иржи слагал стихи во славу Гуррикапа. Сестры, не зная, как вести себя с солдатами, оставались на своей половине. Традиция запрещала им встречаться с мужчинами, пока старшая из них не выйдет замуж, а все попытки сблизить Сариму с капитаном Вишнекостом так и не принесли успеха. Сестры не сдавались. Третья даже ходила к тетушке ведьме, чтобы узнать рецепт приворотного зелья из волшебной книги. «Ха! — только и сказала ей Бастинда. — Еще чего». На этом все и кончилось.
Со скуки Нор стала крутиться возле солдатской спальни, добиваясь от мужчин всяких мелких поручений, какие еще не успел выполнить Лир. Она вывешивала проветривать их плащи, чистила пуговицы до блеска, собирала букеты горных цветов. Приносила им блюда с ягодами, фруктами и сырами, что очень понравилось воякам, особенно когда девочка сама их угощала. Одному молодому черненькому, но уже лысеющему солдатику с очаровательной улыбкой Нор клала апельсиновые дольки прямо в рот, на смех и зависть остальным. «Сядь ко мне на коленки, — говорил он. — Давай теперь я тебя покормлю». Он предложил ей клубничку, но девочка отказалась — и отказывать ей понравилось.
Однажды Нор решила сделать сюрприз и убраться в их спальне. Солдаты как раз ушли обследовать виноградники на нижних склонах гор и должны были вернуться только к вечеру. Девочка вооружилась ведрами и тряпками, прихватила метлу тетушки ведьмы и отправилась в солдатскую комнату.
Читала Нор плохо, поэтому оставила без внимания записки и карты, высыпавшиеся из повешенных на стул кожаных мешков. Она вытерла чемоданы, подмела пол, подняла тучу пыли и разгорячилась от работы. Чтобы не было так жарко, Нор сняла рубашку, потом подумала и накинула на бронзовые от загара плечи грубый солдатский плащ. Даже проветренный на солнце, он ударил в нос таким пьянящим мужским духом, что у девочки поплыло перед глазами. Она плюхнулась на чей-то тюфяк, полы плаща распахнулись. Вот так бы заснуть и пролежать, пока не придут солдаты — пусть полюбуются ее нежной кожей и восхитительной ложбинкой между растущих грудей. Но нет, нельзя. Нор недовольно села и потянулась за чем-нибудь, что первым попадется под руку, чтобы ударить, бросить, разбить…
Под руку попалась метла. Вернее, прыгнула сама собой. Так, значит, она и вправду волшебная!
Нор ощупала метлу — осторожно, с опаской, боясь обидеть, но метла тетушки ведьмы ничем не отличалась от любой другой. Вот только двигалась, как будто ею управляла чья-то незримая рука.
— Из какого же дерева тебя сделали? На каком поле вырастили? — робко спросила Нор, не надеясь на ответ. Метла молчала, только подрагивала в руках, слегка приподнявшись над полом, словно в ожидании.
Девочка запахнула плаш, накинула капюшон и, подвернув юбку до колен, перекинула ногу через метлу, как через игрушечную лошадку.
Метла приподнялась — медленно, чтобы Нор не упала и могла, стоя на цыпочках, удерживать равновесие. До чего, оказывается, неудобно сидеть, когда центр тяжести высок, а палка такая узкая. Метла задрала рукоятку, так что Нор съехала до самого веника, который пришелся вместо седла. Она крепко вцепилась в метлу и огляделась.
В конце комнаты было открыто большое окно. Метла медленно поплыла к нему, а достигнув подоконника, слегка поднялась и плавно выскользнула наружу.
У Нор душа ушла в пятки. Хорошо еще окно выходило не во двор, где ее наверняка увидели бы, а на противоположную сторону. Нор всхлипнула от необыкновенного, переполнявшего ее чувства страха и восторга. Полы плаща заиграли на ветру и обнажили грудь — неужели она так недавно мечтала, чтобы ее увидели без рубашки? «Ой-ой-ой!» — вскричала она, сжавшись от ужаса и стыда, но метла упрямо поднималась все выше и выше, пока не достигла самого верхнего окошка в ведьминой башне.
Из окна, застыв от изумления с чашками чая в руках, выглядывали Бастинда и няня.
— А ну спускайся немедленно, — прикрикнула Бастинда. Нор так и не поняла, к кому обращалась ведьма: к ней или к метле. Если к ней, то бесполезно: ведь у нее не было ни поводьев, ни волшебных слов, чтобы управлять метлой. Но команда подействовала: пристыженная метла развернулась, спикировала в окно и неуклюже приземлилась на полу солдатской спальни. Нор соскочила с нее, плача сбросила плащ и натянула рубашку. Нехотя, осторожно подняла она угомонившуюся метлу и отнесла ее ведьме, ожидая сурового выговора.
— Зачем тебе понадобилась моя метла? — рявкнула Бастинда.
— Я хотела прибраться у солдат, — отвечала Нор. — Там такой беспорядок: бумаги, одежда, мешки — все разбросано.
— Не смей больше трогать мои вещи, ясно? — пригрозила ведьма. — Какие еще бумаги?
— Карты, планы, письма… Откуда я знаю? — ответила Нор, храбрясь. — Вам интересно — сходите и проверьте, а я на них внимания не обращала.
Ведьма взяла метлу и посмотрела на девочку так, будто собиралась ударить.
— Не будь дурой, держись подальше от солдат, — процедила она ледяным тоном. — Забудь о них. Им ничего не стоит сделать такое, о чем ты всю жизнь будешь жалеть. Не лезь к ним, слышишь? И ко мне тоже!
И она взмахнула метлой, как дубиной.

Прогнав Нор, Бастинда задумалась. Метла досталась ей от матушки Якуль. Тогда дряхлая монтия казалась молодой послушнице обездвиженной и выжившей из ума старухой, но что, если Бастинда многого не разглядела в ней? Сама ли старуха заколдовала метлу или у Нор откуда-то взялась магическая сила и как-то на нее передалась? Нор ведь всегда верила в волшебные сказки: вдруг метла только и ждала того, чтобы в нее поверили? Но полетит ли метла покоманде Бастинды?
Ночью, когда все уснули, ведьма вышла с метлой во двор и, чувствуя себя идиоткой, обхватила ее ногами, как ребенок, скачущий верхом на палочке.
— Ну ты, как тебя, метелка. Лети давай! — пробормотала она.
Метла непристойно потерлась о бедра хозяйки.
— А ну прекрати, — приказала Бастинда. — Я тебе не институтка.
Метла слегка приподнялась и внезапно уронила хвост, так что ведьма шлепнулась наземь.
— Шутить со мной вздумала? — прошипела Бастинда, поднимаясь. — Вот спалю тебя, будешь знать.
Понадобилось пять или шесть ночей, чтобы подняться на высоту человеческого роста. Бастинда ругала себя на чем свет стоит. Она никогда не отличалась успехами в волшебстве. Неужели у нее так ничего и не выйдет?
Наконец упорные тренировки принесли плоды. Бастинда летала вокруг замка, распугивая сов и летучих мышей и наслаждаясь чувством обретенной свободы. Потом, набравшись смелости, сгоняла к остаткам плотины, которую так и не достроил регент Пасторис. Там она передохнула, надеясь, что не придется обратно идти пешком. Так и вышло: метла капризничала, но всегда исправлялась, когда ей грозили огнем.
Бастинда чувствовала себя ночным демоном.

В разгар лета приехал арджиканский купец и вместе с товаром — горшками, ложками, мотками шерсти — привез письма с почтовой станции. Одно из них было от Фрека. Видно, няня рассказала ему о первых плодах своих поисков, потому что послание было адресовано в монастырь Святой Стеллы и уже оттуда перенаправлено в Киамо-Ко. Фрек писал, что младшая дочь организовала восстание, в результате которого Жевуния откололась от Гудвина, а саму Гингему как единственную герцогиню поставили во главе независимого государства. По-видимому, Фрек считал, что это место по праву принадлежит Бастинде, и уговаривал старшую дочь отобрать его у сестры. «Я опасаюсь, не наделала бы она беды», — писал Фрек. Это удивило Бастинду. Разве не Гинга была его любимой, глубоко духовной «лапочкой», какой Бастинде никогда не стать?
Сама Бастинда не испытывала никакого желания ни править жевунами, ни ссориться ради этого с сестрой. Но теперь, когда у нее была волшебная метла, она подумала, а не слетать ли действительно в Кольвенский замок и повидаться с родными. Все-таки двенадцать лет минуло с тех пор, как она оставила в Шизе Гингему, опьяневшую и заплаканную после поминок госпожи Глючии.
Жевуния, освобожденная от гнета Гудвина, — да на одно это стоило посмотреть. Бастинда грустно улыбнулась своим мыслям: как мало было нужно, чтобы в ней снова вспыхнуло презрение к давнему врагу. А еще говорят, время лечит.
На всякий случай перед отлетом она наведалась в пустую солдатскую комнату и просмотрела бумаги. Ничего особенного: карты, описания местности и записи о составе почвы. Никакой явной угрозы для арджиканцев или других мигунов.
Рассудив, что чем раньше она улетит, тем скорее вернется, и что лучше никому не знать о ее путешествии, Бастинда сказала сестрам, что хочет несколько дней побыть одна и просит не отвлекать ее ни посещениями, ни пищей. Когда пробило полночь, она вылетела в окно и направилась к титулованной сестре в Кольвенский замок.

 Отправлено: 08.02.11 20:12. Заголовок: 4 Днями Бастинда сп..

4

Днями Бастинда спала в сараях, под навесами или просто в тени одиноких деревенских домиков. Ночами она летела. Сумеречные пейзажи сменялись, как театральные декорации. Сложнее всего было преодолеть крутые склоны гор, зато потом перед ней раскинулась ровная долина реки Гилликин. Бастинда полетела вниз по течению, над островками и торговыми судами, пока не достигла Тихого озера, крупнейшего водоема, в стране. Целая ночь ушла на то, чтобы облететь его вдоль южного берега. Казалось, темной маслянистой воде, мягко плескавшейся о болотистый, поросший осокой берег, не будет конца. Бастинда долго искала устье реки Манч, впадавшей в Тихое озеро с запада. От нее найти Дорогу из желтого кирпича уже не составляло труда. Картины сельской жизни становились все радостнее; от последствий страшных засух, столь обычных в ее детстве, не осталось и следа. Молочные фермы и деревеньки, окруженные вспаханными полями, процветали, и все в них было хорошо, как в игрушечном городке.
Правда, дальше на запад дорога была изрядно попорчена: то тут, то там изрыта, перегорожена поваленными деревьями, кое-где мелькали сломанные мосты. Видимо, жевуны готовились защищать свою свободу от армии Гудвина.
На седьмую ночь после вылета из Киамо-Ко Бастинда спустилась около городка Кольвен и прилегла отдохнуть под зеленым дубом. Проснувшись, она спросила у встречного торговца дорогу в замок. Тот съежился от страха, будто встретил самого дьявола, но путь указал. «Значит, зеленую кожу здесь все так же боятся», — отметила про себя Бастинда и, пройдя оставшиеся пару миль пешком, добралась до родового имения, когда уже должен был закончиться завтрак.
Бастинда помнила, с какой любовью мать рассказывала о Кольвенском замке, когда они шлепали в резиновых сапогах по болотной жиже. Теперь, насмотревшись на шизские древности и пышность Изумрудного города, Бастинда была, казалось, подготовлена к любому зрелищу. И все-таки она не удержалась от возгласа удивления, когда увидела размах семейного гнезда Троппов.
Ворота позолочены, двор вылизан так, что ни одной лошадиной кучи, ни одной соломинки не было видно, балкон над тяжелыми входными дверями заставлен глиняными вазами с кустиками, выстриженными в форме святых. Придворные в ленточках, означавших, видимо, их высокое положение в Свободной Жевунии, стояли кружком с чашками дымящегося кофе в руках. «Наверное, только что с утреннего совета», — подумала Бастинда и шагнула внутрь. Дорогу ей тут же перегородили два невесть откуда взявшихся стражника с мечами. Видя, что ее уже с первого взгляда принимают за опасную ненормальную, Бастинда начала препираться, и неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы из-за павильона не вышел мужчина и не приказал им остановиться.
— Тинда! — воскликнул он.
— Да, папа, это я, — с дочерней почтительностью ответила она.
Вельможи принялись оборачиваться, но, сообразив, что глазеть на встречу родственников было бы верхом неприличия, вернулись к своему разговору. Стражники расступились перед Фреком. Его жидкие длинные волосы были перехвачены все той же заколкой из кости и сыромятной кожи, а желтовато-белая борода спускалась почти до пояса.
— Эта женщина — моя старшая дочь и сестра вашей хозяйки, — объявил Фрек привратникам. — Никогда больше не смейте ее задерживать.
Он взял Бастинду за руку и по-птичьи повернул голову набок, оглядывая дочь одним глазом. Второй глаз, вдруг отчетливо осознала Бастинда, был слеп.
— Пойдем побеседуем наедине, вдали от чужих ушей, — сказал Фрек. — Ну и ну, Тинда, ты теперь просто вылитая мать.
Он взял ее под руку и ввел через боковую дверь в маленькую залу, обитую шафранными шелками, где стоял диван с синими бархатными подушками. Медленно, покряхтывая, Фрек опустился на диван и похлопал по месту рядом с собой. Бастинда осторожно села, поражаясь собственным чувствам к старику — так ей хотелось его обнять. «Прекрати, ты уже взрослая женщина!» — напомнила она себе.
— Я знал, что ты вернешься, стоит только написать — сказал Фрек и стиснул ее в объятиях. — Я всегда это знал. — Он всхлипнул. — Прости старику слезы, это скоро пройдет.
Наконец отпустив Бастинду, он стал спрашивать, где она была, что делала и почему не возвращалась домой.
— А куда мне было возвращаться? — спросила она, ощущая горькую правду своих слов. — Разве я когда-нибудь знала, где у нас дом? Когда ты обращал в свою веру один город, то тут же перебирался в другой. Твоим жилищем был дом пастыря для чужих душ, а мой дом не таков. К тому же у меня и своих дел хватало. — Она помолчала и добавила уже тише: — Так мне казалось.
Она сказала, что жила в Изумрудном городе, хотя и умолчала о том, чем занималась.
— Так что няня не ошиблась? Ты действительно была монтией? Странно, очень странно. Сколько смирения и послушания для этого нужно. Я тебя помню совсем другой.
— Я была такой же монтией, как прежде унийткой, — усмехнулась Бастинда. — Но я жила среди сестер, это правда. При всех своих убеждениях — верных или ошибочных — они делают доброе дело. Они помогли мне пройти через тяжелый этап в моей жизни. А в прошлом году я ушла из монастыря и отправилась в Мигуней. Там теперь мой дом, хотя не знаю, надолго ли.
— А чем ты занимаешься? Ты замужем?
— Я ведьма, — просто ответила она.
Фрек отшатнулся и уставился на дочь зрячим глазом — проверить, не шутит ли она.
— Расскажи мне про Гингу, — попросила Бастинда. — Хочется знать, что с ней стало, прежде чем мы встретимся. И про Панци.
Фрек рассказал, как его младшая дочь стала герцогиней, а весной провозгласила независимость Жевунии.
— Да, да, это я уже слышала. Но как так получилось? Почему? Фрек описал, как солдаты сожгли ферму, где собирались недовольные режимом Гудвина, как расположившиеся возле Драконовой чащи штурмовики после кутежа изнасиловали несколько местных девушек, как устроили бойню в Дальнеябловке, как повысили налоги на продажу зерна…
— Но последней каплей для Гингы стало осквернение деревенских храмов, которое совершили солдаты Гудвина.
— Странная капля, — сказала Бастинда. — Разве Писание не учит нас, что любое место одинаково священно для молений — будь то хоть храм, хоть угольная шахта.
— А, Писание… — Фрек пожал плечами, эти тонкости были уже не для него. — В общем, Гинга решительно осудила солдат и послала гневное письмо не кому-нибудь, а императору Гудвину, что само по себе было уже на грани измены. И представь, ее поступок стал искрой, из которой мгновенно вспыхнуло пламя. Вдруг вокруг Гинги появились единомышленники, и Кольвен залихорадило революцией. Как это было великолепно — казалось, будто Гингу с детства готовили возглавить восстание. Она обратилась к народу, к старостам окрестных и дальних деревень с просьбой поддержки и даже не затронула привычных для себя вопросов веры — весьма разумно, на мой взгляд. Ответ на ее обращение был ошеломительный. Все как один выступили за независимость.
Бастинда с удивлением отметила про себя, что к старости отец стал прагматиком.
— Но как ты пробралась через пограничные патрули? — спросил Фрек. — Говорят, там сейчас жарко.
— Да так, прошмыгнула, как черная птичка в ночи, — улыбнулась Бастинда, взяв отца за руку, всю в старческих пятнах. — Вот только я не поняла, папа, зачем ты меня позвал. Что, по-твоему, я должна сделать?
— Я подумал, может, ты разделишь власть с сестрой? — сказал он с наивностью человека, чья семья давно распалась. — Я ведь хорошо тебя знаю, Тинда; вряд ли ты сильно изменилась за прошедшие годы. Ты умна и верна своим убеждениям. А Гингой руководит только вера, и если она оступится, поскользнется, то перечеркнет все хорошее, что сейчас создает. И тогда ей придется худо.
«Так ты хочешь сделать меня нянькой для сестры? Мне, значит, вечно быть на подхвате?» Хорошее настроение Бастинды мигом улетучилось.
— И не только ей, — продолжал Фрек, широким взмахом руки показав всю Жевунию. Лицо его погрустнело. Видимо, холодно отметила Бастинда, все это время отец улыбался через силу. Плечи старика поникли. — Фермеры, целое поколение которых выросло под властью мошенника-диктатора, явно недооценивают опасность возмездия. Панци выведал из надежных источников, что запасы зерна в Изумрудном городе огромны. Гудвину незачем спешить с ответным ударом. А мы опьянены успехом: как же, самый бескровный переворот за всю историю страны! И Гинга опьянена вместе со всеми. Ты — совсем другое дело. Ты всегда была холодной и рассудительной. Ты бы помогла ей подготовиться, стала бы для сестры поддержкой и опорой.
— Я только этим и занималась, папа. И в детстве, и в университете. Теперь, я слышала, Гинга твердо стоит на собственных ногах.
— Это все мои башмачки. Я купил их когда-то у дряхлой старухи и украсил, как когда-то научил меня Черепашье Сердце. Я хотел, чтобы в них Гинга чувствовала себя красивой, но и подумать не мог, что их кто-то заколдует. Нет, я не против, заколдовали и ладно. Но Гинга теперь считает, что ей не нужна ничья помощь — ни чтобы вставать, ни чтобы управлять страной. Она совсем перестала меня слушать. Мне даже кажется, что эти башмачки опасны.
— Почему ты не подарил их мне? — прошептала Бастинда.
— Зачем они тебе? У тебя было свое оружие: твой голос, твое упрямство, даже твоя жестокость.
— Жестокость? — вскричала она.
— О да, в детстве ты была сущим дьяволенком. Сейчас это, конечно, не важно — люди меняются, — но тогда тебя страшно было подпускать к другим детям. Ты успокоилась лишь тогда, когда мы начали путешествовать, и тебе пришлось нести малютку Гингу. Она тебя угомонила, скажи ей спасибо. Гингема с детства была настоящей святой и очаровывала всех, даже тебя, своей беззащитностью. Ты-то, конечно, забыла.
Бастинда действительно забыла и не хотела вспоминать. Даже мысль о том, что ее считали жестокой, уже забывалась. Она копалась в себе, выискивая любовь к отцу, несмотря на то, что он опять пытался сделать ее прислугой для младшей дочери, и остановилась на его заботе о жевунах. Вечный пастырь, пекущийся о своей пастве. Что ж, хотя бы за эту преданность народу его можно любить.
— Мы еще потом поговорим, и я поспрашиваю тебя о Черепашьем Сердце, а пока пойду проведаю сестрицу. Я подумаю над твоим предложением, папа. Не представляю себя в правительстве вместе с тобой и Гингой — а то и с Панци, если и он туда войдет, — но обещаю не спешить с выводами. Кстати, как поживает Панци? — спросила Бастинда, поднимаясь.
— В тылу врага, как это говорится. Своенравный мальчишка. Ох, пропадет он, когда заварится настоящая каша. Знаешь, он стал похож на тебя.
— Неужели позеленел?
— Упрям стал очень. Не меньше твоего.

* * *

Пока Гингема совершала утреннюю молитву в часовне наверху, Фрек представил Бастинду охранникам, распорядившись, чтобы ее пропускали и в доме, и в окрестных владениях. В конце концов, Бастинда могла еще стать правительницей Свободной Жевунии. Пока он смотрел вслед зеленой дочери, которая уходила по мраморным коридорам, волоча за собой метлу, как служанка, и оглядываясь на золоченые фигуры, атласные занавески, вазы с живыми цветами, слуг в ливреях и портреты, Фрека глубоко в груди кольнуло привычное чувство вины за то, что он неправильно ее воспитал. Зато она хотя бы вернулась.
Бастинда нашла часовенку наверху, в конце очередного коридора, отделанного не так, как остальной замок: изысканнее, но вместе с тем и строже. Здесь все еще шел ремонт: видимо, Гингема приказала заштукатурить стены с фресками, чтобы они не отвлекали от духовных раздумий. Бастинда села на скамеечку между лестницами, кистями и ведрами с побелкой. Она даже не стала делать вид, что молится, — просто сосредоточилась на незакрашенной части стены. Там было изображено несколько довольно пухлых ангелов, вернее, ангелиц, парящих на внушительных крыльях. Одежда их, видимо, специального ангельского покроя, даже не оттопыривалась на месте крыльев, а сами крылья, ровные, аккуратные, без вздутых вен, легко держали их весьма корпулентные тела. Художник явно задумывался, каких размеров должны быть крылья, чтобы поднять столь пышных дам. По его представлениям выходило примерно втрое длиннее рук, с небольшой поправкой на пышность форм. Интересно, если ангелы добираются до Иной земли на крыльях, можно ли долететь туда на метле?
Тут Бастинда поняла, что страшно устала: обычно она сразу отсекала всякий унийтский бред вроде загробного мира, того света, Иной земли. «Пора вспомнить биологию, — решила она. — Все те открытия, которые сделал профессор Дилламонд, — какие-то из них я ведь почти поняла. Пришью, например, Уорра крылья, пусть летает вместе со мной. Будет веселее».
Она поднялась и пошла искать герцогиню.

* * *

Гингема почти не удивилась появлению сестры. Наверное, привыкла быть в центре внимания, решила Бастинда. Хотя, если подумать, она всегда там находилась.
— Басти, дорогая, — только и сказала Гингема, оторвав взгляд от двух одинаковых книг, раскрытых перед ней специально для того, чтобы она могла прочесть сразу четыре страницы, прежде чем звать кого-нибудь их перевернуть. — Иди сюда, давай поцелуемся.
— Здравствуй, Гинги. — Бастинда чмокнула сестру в щеку. — Хорошо выглядишь. Как дела?
Гингема встала, сверкнув серебряными башмачками, и широко улыбнулась.
— Слава богу, не жалуюсь. Господь дает мне силы.
Бастинда не рискнула с ней спорить.
— Вижу, ты поднялась — и не только на ноги. Ты приняла важную роль, которую отвела тебе история. Я горжусь тобой.
— Не стоит гордиться, это грех, — нравоучительно произнесла Гингема. — Но спасибо на добром слове. Я так и думала, что ты приедешь. Тебя отец сюда вытащил? За мной присматривать?
— Никто меня не вытаскивал, но папа действительно писал.
— Непривычно, наверное, попасть в самое пекло после стольких лет одиночества? Где ты пропадала?
— Да так: то тут, то там.
— Знаешь, а мы ведь думали, что ты погибла. Будь другом, накинь мне на плечи шаль и застегни вот здесь, чтобы не звать служанку. Спасибо. Да, мы уж боялись, что тебя нет в живых. Взяла и бросила меня одну в Шизе. Это же ужас что такое! Кстати, только что вспомнила, я ведь до сих пор на тебя сержусь.
Гингема мило улыбнулась. По крайней мере, отметила Бастинда, чувство юмора у сестры еще осталось.
— Может, я и правда поступила нехорошо, но кто в молодости не ошибается? — сказала Бастинда. — Тебе это, как я посмотрю, сильно не повредило.
— Мне целых два года пришлось одной терпеть кошмарную Виллину. Стелла выпустилась и уехала, няня мне помогала, но уже тогда была стара. Кстати, ты ее видела? Она поехала тебя разыскивать. Меня спасла вера.
— Да, вера — она такая, она может. Когда есть.
— Ты говоришь так, словно все еще живешь в тени сомнения.
— Давай не будем отвлекаться: у нас есть более важные темы для разговора. В твоих руках — ой, прости, я стала забывать… От тебя зависит судьба революции и целого народа. Поздравляю.
— Ах, мирская суета… Посмотри лучше, какая погода хорошая. Пойдем прогуляемся по саду, подышим свежим воздухом, а то ты уже совсем позеленела…
— Один-один.
— …А потом поговорим о политике. У меня скоро встреча, но время для небольшой прогулки еще осталось. Все равно тебе нужно познакомиться со здешними местами. Пошли, я покажу.

5

Бастинда ненадолго заполучила внимание сестры. При внешней беспечности Гинга ни на секунду не забывала о своем насыщенном расписании и часами готовилась к разным встречам.
Они говорили о пустяках, вспоминали детство, университет, друзей. Бастинда пыталась перевести разговор на что-нибудь более серьезное, но Гингема всегда ее останавливала. Иногда она разрешала старшей сестре присутствовать на приеме просителей. Впечатление, которое они произвели на Бастинду, было не из лучших.
Один раз явилась старуха из деревеньки в Зерновом краю. Она подобострастно раскланялась, и Гингема одарила ее лучезарной улыбкой. Посетительница пожаловалась на племянницу, которая, влюбившись в местного дровосека, Ника Востра, собирается бросить ее и выйти замуж. Придется старухе, чьих трех сыновей забрали в ополчение, одной убирать урожай. Старуха заверяла, что не справится, зерно пропадет, и она разорится.
— А все из-за какой-то свободы, — сварливо закончила она.
— Чего же вы хотите от меня? — спросила правительница Жевунии.
— Сделайте что-нибудь с этим дровосеком, а я вам дам двух Оувец и Кыорову.
— У меня и так их довольно, — сказала Гингема, но Бастинда перебила ее:
— Оувец, вы сказали? И Кыорову? То есть Зыверей?
— Именно, — важно сказала старуха. — Моих собственных Зыверей.
— Собственных? — прошипела Бастинда. — Это что же получается — у вас теперь Зыверей за скот считают?
— Басти, перестань, — вполголоса сказала ей Гингема.
— Что вы за них хотите? — не утихала Бастинда.
— Я же говорю: сделайте что-нибудь с этим дровосеком.
— А именно? — спросила Гингема, раздраженная тем, что сестра отнимает у нее роль вершительницы правосудия.
— У меня с собой его топор. Может, вы его заколдуете, и он убьет дровосека?
— Фу! — воскликнула Бастинда.
— Как-то это не очень красиво, — заметила Гингема.
— Не очень красиво? — вскричала Бастинда. — Да уж, Гинги, прямо скажем, совсем некрасиво!
— Ну, здесь вы судья, госпожа, вам и решать, — сказала старуха. — Что вы посоветуете?
— Я действительно могла бы заколдовать его топор, чтобы он отскочил от дерева и отрубил ему… ну, скажем, руку, — задумчиво произнесла Гингема. — Калеки не так желанны для противоположного пола — это я точно знаю.
— Годится, — охотно согласилась старуха. — Только если это не сработает, обещайте, что поможете мне снова за прежнюю плату. Кыорова с Оувцами — это все-таки немаленькая цена.
— Ты что, колдуешь? — изумилась Бастинда. — Это ты-то? Поверить не могу!
— Ничто не возбраняет праведнику творить чудеса во славу Господа, — невозмутимо ответила Гингема. — Покажите мне топор, раз уж принесли.
Старуха положила топор на пол, и Гингема опустилась возле него на колени. Странно, даже жутко было смотреть, как ее узкое безрукое тело, не теряя равновесия, нагнулось над топором, а потом, когда заклятие было наложено, самостоятельно выпрямилось. «Ничего себе башмачки! — с завистью подумала Бастинда. — Сколько же силы должно быть у Стеллы, чтобы так их заколдовать? А ведь когда-то она казалась всего лишь разодетой куклой. Или сила в башмачках взялась от отцовской любви к Гинге? Или от сочетания того и другого? А Гинга-то хороша! Навешала папе лапшу на уши, а сама колдует, как бы она это ни называла!
— Ну ты и ведьма! — не удержалась Бастинда, когда старуха стала благодарить Гингему.
— Теперь пойду за Зыверями, — говорила осчастливленная бабка. — Они у меня привязаны в городе.
— Зывери? Привязаны?! — гневно воскликнула Бастинда.
— Благодарю вас, достопочтенная правительница Запада, — продолжала старуха, не обращая внимания на Бастинду. — Или, может, прикажете звать вас Западной ведьмой?
Она улыбнулась во весь зубастый рот и, закинув топор на плечо, точно заправский лесоруб, зашагала к выходу.

Гингему ждали новые дела, и Бастинда отправилась разыскивать Зыверей. Она ходила по скотному двору, пока не нашла работника, который указал ей на двух овец и корову. Они стояли, отвернувшись к разным стенам аккуратного загона, и жевали солому, глядя перед собой бессмысленными глазами.
— Это вас только что привела старая карга? — спросила Бастинда.
Корова оглянулась, удивленная, что к ней обращаются. Овцы, казалось, даже не поняли, о чем их спрашивают.
— Мясо выбираете? — мрачно спросила Кыорова.
— Я недавно из Мигунея, где почти нет Зыверей, — объяснила Бастинда. — А раньше я боролась за пересмотр Зывериных прав. Я совсем не знаю, каково вам сейчас среди жевунов. Не расскажете?
— Занимайтесь-ка вы лучше своим делом, вот что я вам скажу, — ответила Кыорова.
— А вы, Оувцы, что скажете?
— Ничего они не скажут. Они разучились говорить.
— Они что — стали овцами? Такое бывает?
— Разве когда вы слышите, что кто-то из людей превратился в свинью или ведет растительное существование, вы это воспринимаете буквально? Оувцы не превращаются в овец — они становятся немыми Оувцами. И вообще мы их обсуждаем, а они даже не понимают. Нехорошо.
— Да, конечно. Прошу прощения, — сказала она Оувцам, и одна из них печально моргнула. — Я бы предпочла называть вас по имени, если позволите, — обратилась она к Кыорове.
— Зачем? — вздохнула Кыорова. — Какая мне теперь от него польза? Нет уж, лучше обойдемся без имени.
— Понимаю, — кивнула Бастинда. — Я тоже оставила прежнее имя и зовусь теперь просто.
— Ваша светлость? Это вы? — Из-под губы у Кыоровы потянулась вязкая слюна. — Какая честь! Так вы сами зовете себя ведьмой? Я-то думала, вам придумали злое прозвище: Западная ведьма.
— М-м… нет, не совсем. Я не герцогиня, а ее сестра. Восточная ведьма, получается. — Бастинда усмехнулась. — Вот, оказывается, как Гингу здесь любят.
— Простите, я не хотела никого обидеть, — поспешила исправиться Кыорова. — Надо было мне не языком трепать, а жевать свое сено. Я сегодня сама не своя: нас продали в обмен на колдовское заклятие. Да-да, я все слышала, я пока еще понимаю человеческую речь. Подумать только, меня использовали, чтобы навлечь беду на добродушного парня, который и мухи не обидит! Можно ли пасть ниже?
— Я пришла вас освободить, — сказала Бастинда.
— С чьего это разрешения? — недоверчиво мыкнула Корова.
— Я же говорю: я сестра здешней правительницы. Западной ведьмы. У меня есть полное право вернуть вам свободу.
— И куда мы пойдем? — поинтересовалась Кыорова. — Что будем делать? Нас тут же изловят и опять посадят на веревку. От мерзких вездесущих двуногих разве скроешься? Кто нас защитит? Гудвин превратил нас в рабов, а ваша сиятельная сестра проповедует нам смирение и послушание.
— Вы совсем раскисли, — сказала Бастинда.
— Раскиснешь тут. — Кыорова усмехнулась. — Мое вымя болит от ежедневного дерганья, меня доят по нескольку раз на день. А уж когда на тебя залазит огромный… а, ладно, чего там. Но самое страшное — это то, что моих теляток откармливали молоком, а потом убивали на мясо. Я слышала их предсмертные крики, никто не счел нужным хотя бы куда-нибудь меня увести.
Ее голос сорвался, и она отвернулась. Оувцы подошли и молча прижались к ней с обеих сторон.
— Вы даже представить себе не можете, как мне стыдно и как мне вас жаль. Давно еще, когда я училась в Шизском университете, я работала с профессором Дилламондом — вы о нем слышали? Я тогда ездила к самому Гудвину и требовала, чтобы он относился к Зыверям по-человечески.
— Гудвин! — презрительно сказала Корова, совладав с собой. — Где ему до нас снизойти! И знаете, я устала от разговоров. Все вы добрые, пока вам ничего от нас не надо. Подозреваю, что герцогиня Тропп собирается включить нас в какое-нибудь религиозное шествие. Повязать на нас ленточки или что-то в этом духе. А чем это кончится, мы все хорошо знаем.
— Вы ошибаетесь! Я вас уверяю. Гинга — строгая унийтка, а унийты не приносят кровавых жертв.
— Времена меняются, — сказала Кыорова. — К тому же ей надо успокаивать полуграмотный народ. Что может быть лучше ритуального убийства?
— Но как вообще дошло до всего этого? — спросила Бастинда. — Жевуния — аграрная страна. Вас должны по крайней мере уважать.
— О, объяснений масса. В неволе появляется столько времени для размышлений. Немало я слышала теорий, связывающих распространение идолопоклонства с механизацией производства и уменьшением роли Зыверей как рабочей силы. Может, мы и не могли свернуть горы, но всегда были трудолюбивыми работниками. А когда отпала нужда в нашем труде, тогда постепенно мы перестали быть нужны обществу. Вот вам логичное объяснение. Мне, правда, кажется, что все страшнее, что в нашей земле поселилось истинное зло. Гудвин подает пример, а народ следует за ним, как стадо овец. Простите, мои хорошие, — она повернулась к соседкам по загону. — Оговорилась.
Бастинда распахнула калитку.
— Выходите, вы свободны! Можете распоряжаться свободой, как хотите. Но если останетесь, пеняйте на себя.
— А если выйдем, на кого нам пенять? Думаете, если ведьма заколдовала топор, чтобы разделаться с человеком, то она остановится перед парой Оувец и старой надоедливой Кыоровой?
— Но может, это ваша последняя возможность! — вскричала Бастинда.
Кыорова нехотя вышла; Оувцы тоже.
— Нас вернут, вот увидите, и пусть это будет вам уроком. Попомните мои слова: года не пройдет, как вам преподнесут мое мясо на лучшем горделикском фарфоре. Чтоб вы подавились, — промычала она и, разгоняя мух хвостом, поплелась прочь.

 Отправлено: 08.02.11 20:13. Заголовок: 6 — Ах, Басти, не м..

6

— Ах, Басти, не могу, у меня посол из Маррании, — отвечала Гингема, когда Бастинда пришла переговорить с ней. — Нельзя же ей отказать. Она приехала обсудить договор о взаимопомощи, если их страна отделится следующей, но боится за семью, поэтому сегодня же уезжает. Давай лучше поужинаем вместе, как в старые добрые времена. Ты, я и моя служанка.
Пришлось Бастинде коротать еще один день. Она нашла отца и уговорила его прогуляться с ней мимо ухоженных лужаек и декоративных прудов туда, где кончалось имение и начинался лес. Фрек шагал так скованно и медленно, что для Бастинды, привыкшей к быстрой ходьбе, это была настоящая пытка.
— Как тебе сестра? — спросил Фрек. — Сильно изменилась за прошедшие годы?
— Она всегда была самоуверенной. Осталась и теперь, — сдержанно ответила Бастинда.
— Не сказал бы. Но держится она действительно хорошо.
— Зачем ты все-таки меня позвал, папа? Только честно, мое время на исходе.
— Ты бы лучше сестры правила страной, — сказал Фрек. — И это твое право по старшинству, хоть Мелена и выступала против традиций наследования. Я уверен, нашему народу жилось бы с тобой спокойнее. Гинга слишком… набожна, если так можно сказать. По крайней мере для главы государства.
— Я, может, мало похожа на маму, но обычаи меня тоже не интересуют. Какая разница, что герцогский титул должен был достаться мне? Я давно отказалась от своих прав, и Гинга может сделать то же самое — тогда Панци заступит на ее место. Или еще лучше — вообще отказаться от глупого обычая, и пусть жевуны живут, как хотят.
— Возможно, так когда-нибудь и будет. Но сейчас я говорю не о титулах и почестях, а о власти и руководстве страной. О нашем беспокойном времени и о тех делах, которые необходимо совершить. Ты всегда была способнее сестры и брата. Панци — озорник и шалопай, играет сейчас в шпионов, а Гинга — все такая же несчастная, обиженная жизнью девочка…
— Ай, перестань, — поморщилась Бастинда. — Она уже давно повзрослела.
— Разве по ней скажешь? — возразил Фрек. — Где ее муж, дети? Есть ли в ее жизни какой-то смысл? Нет, она прячется за религией так же, как террорист прячется за своими идеями… — Тут он заметил, что Бастинда вздрогнула, и остановился.
— Я знала террористов, способных любить, — ровным голосом сказала она. — И еще я знала добрых монашек, незамужних и бездетных, но помогавших страждущим.
— Думаешь, Гинга любила кого-нибудь, кроме Бога?
— А чему ты удивляешься. У тебя вон тоже жена и дети отступали на второй план, когда ты обращал Болтунов в истинную веру.
— Я делал то, что было нужно, — твердо сказал Фрек. — Не хватало еще, чтобы дочь читала мне мораль!
— Тогда хватит меня мучить сестринским долгом. Я и так отдала Гинге все детство. Я помогала ей в Шизе. Она устроила свою жизнь, как хотела, и если ей что-то не нравится, пусть меняет. Как и несчастные жевуны: если молитвы вконец станут им поперек горла, они могут свергнуть ее и отрубить ей голову.
— Она властная женщина, — печально сказал Фрек. Бастинда сбоку посмотрела на отца и впервые увидела в нем слабого, беспомощного старика, каким когда-нибудь станет Иржи, если, конечно, доживет до старости. Не деятель, а созерцатель, опасающийся попасть в гущу событий, скорбящий по прошлому и молящийся о будущем, вместо того чтобы жить настоящим.
— Как же она такой стала? При добродетельных-то родителях? — спросила Бастинда, пытаясь польстить самолюбию старика.
Фрек не ответил.
Лес кончился, и они вышли на окраину поля. Двое крестьян ремонтировали ограду и насаживали на кол огородное пугано.
— День добрый, отец Фрекопар, — поздоровались они, сняв шапки и подозрительно поглядев на Бастинду.
— Ты заметил на их рубашках какой-то амулет? — сказала Бастинда отцу, когда они отошли. — Вроде соломенного человечка.
— Да, это Страшила Мудрый, — вздохнул Фрек. — Еще один языческий обычай, который совсем было исчез, но вернулся после Великой засухи. Суеверные крестьяне носят его, чтобы он защищал урожай от всяких напастей: ворон, саранчи, болезней. Когда-то ему даже приносили человеческие жертвы. — Фрек перевел дыхание и вытер пот с лица. — Так погиб друг нашей семьи, Болттун Черепашье Сердце, прямо здесь, в Кольвене, в тот день, когда родилась Гинга. Тогда по стране путешествовал гном с бродячим кукольным театром и пробуждал в людях самые низменные и уродливые чувства. Только мы сюда приехали, как Болтуна схватили, а нас погнали из города. Я тогда плохо соображал, пытался помочь Мелене. Никогда себя не прощу.
— Ты любил его, да? — спросила Бастинда, чтобы проверить свою догадку.
— Мы оба его любили: и я, и твоя мать. Не знаю, за что. Даже тогда, наверное, не знал, а ведь с тех пор прошло столько времени. После смерти Мелены я уже никого не любил, кроме вас, конечно.
— До чего мерзкая история с этими жертвоприношениями. Вот и Кыорова, с которой я только сегодня говорила, тоже боится, что ее принесут в жертву. Разве это возможно?
— Чем образованнее человек, тем ужаснее его развлечения, — сказал Фрек.
— Неужели ничего не изменится? Помню, наша директриса, мадам Виллина, рассказывала на лекции о происхождении слова «Озма». Большинство ученых сходятся на том, что оно возникло из старого горделикского корня «ус», означавшего рост, развитие, силу, власть. Современные слова «ось» и «усы» — производные оттого же корня. Но сюда же относятся «уськать» и «науськивать». И знаешь, чем старше я становлюсь, тем больше соглашаюсь с этой версией.
— А между тем поэт когда-то написал: «Твоя земля лугов бескрайних, зеленая земля…»
— Поэты не меньше виновны в построении империй, чем грязные политиканы.
— Иногда кажется, бросил бы все и пошел отсюда куда глаза глядят. Но как пройти через смертельные пески?
— Да это же сказки, папа! Ты ведь сам говорил, что пески эти не опаснее здешних полей. Это, кстати, напомнило мне о другой теории, будто слово «Озма» связано со словом «оазис». Так северные кочевники думали о Горделике, когда только поселились там в незапамятные времена. Только тебе вовсе не нужно идти через пустыню, папа. Поехали со мной в Мигуней. Эта земля совсем не похожа на остальную страну.
— Я бы с радостью, дочка, но разве я могу оставить Гингу? Нет, это невозможно.
— Даже если она дочь Черепашьего Сердца? — со злой обидой спросила Бастинда.
— Особенно если так.
Только тут Бастинда поняла. Не зная наверняка, кто отец Гингемы, Фрек, следуя своей непостижимой логике, стал считать ее общей дочерью. Она была живой памятью об их непродолжительном союзе — ну и о Мелене, конечно. Какой бы калекой Гинга ни была, она всегда будет значить для отца больше, чем Бастинда. Она всегда будет для него важнее.

Ужинали сестры в комнате у Гингемы. Давали говяжий суп, но Бастинда, обычно непритязательная в еде, вдруг почувствовала, что не может взять в рот ни ложки. Напротив нее служанка аккуратно кормила сестру.
— Перейдем сразу к делу, — начала герцогиня. — Я хочу, чтобы ты осталась со мной, стала первым министром и управляла страной, если мне придется уехать.
— Мне здесь не нравится, — искренне ответила Бастинда. — Народ жесток и глуп, двор слишком пышен, а ты, по-моему, сидишь на пороховой бочке.
— Тем больше причин, чтобы остаться и помочь. Разве нас не затем растили, чтобы мы принесли людям пользу?
— Зачем тебе я? Ведь есть башмачки. Ты с ними стала совсем самостоятельная, я даже не ожидала. Главное — смотри не потеряй.
«Ты с ними совсем как змея, которая стоит на хвосте, — подумала про себя Бастинда. — Даже смотреть жутко».
— Разве ты их не помнишь?
— Помню, конечно, но я слышала, Стелла наделила их волшебными свойствами.
— Ах, эта Стелла! Удивительное создание. — Гингема проглотила суп и улыбнулась. — Хочешь, я тебе их оставлю? Только после смерти. Впишу в завещание. Не знаю, правда, чем они тебе помогут: мне они новых рук не отрастили, и тебе цвет кожи вряд ли исправят. Разве что сделают тебя такой неотразимой, что на кожу уже никто не будет смотреть?
— Стара я уже, чтобы быть неотразимой.
— Перестань! — рассмеялась Гингема. — Мы с тобой еще в самом расцвете лет. Признайся: тебя наверняка дожидается какой-нибудь симпатичный мигун в своем шалаше, юрте, вигваме или как это у них называется?
— Скажи мне лучше вот что. Я с утра все хотела тебя спросить. По поводу заколдованного топора.
— Да? Картофелину, пожалуйста, вон ту, спасибо.
— Помнишь тот день в университете, когда мадам Виллина оставила нас в своем кабинете и заворожила?
— Что-то припоминаю. Мерзкая была тетка, да? Настоящий деспот.
— Она тогда сказала, что выбрала нас — тебя, меня и Стеллу, — чтобы посвятить в Наместницы и сделать агентами какой-то важной особы. Волшебницами и, не знаю, сообщницами. Обещала, что мы займем высокие посты и сможем на многое влиять. И заставила нас поверить, будто мы никогда не сможем обсуждать этот разговор друг с другом.
— Ах, это! Да, конечно, я помню. Ну и ведьма она была!
— И что ты об этом думаешь? Неужели она действительно могла сделать из нас могущественных волшебниц и заставить молчать?
— Напугать она нас могла, это точно. Но мы были молодыми и глупыми.
— Мне тогда казалось, что она в сговоре с Гудвином и что это она приказала Громметику — странно, как сейчас помню его имя, странное дело память, — приказала ему убить профессора Дилламонда.
— Сколько тебя помню, тебе всегда мерещились заговоры! Нет, я сомневаюсь, чтобы мадам Виллина была столь влиятельна. Она строила козни и пыталась управлять, кем могла, — это да, но настоящей власти у нее не было. Мы только по наивности считали эту напыщенную курицу страшной злодейкой.
— Не знаю. Я ведь потом пыталась что-то сказать, и мы едва не упали в обморок.
— Мы были тогда страшно внушаемы, Басти.
— А Стелла вышла за богача, как Виллина и говорила. Господин Чафри-то все еще жив?
— Если это считать жизнью, то да. И Стелла стала волшебницей, тут тоже никто не спорит. Только вовсе не обязательно, что мадам Виллина была тому причиной. Она всего лишь предсказывала очевидное: разглядела наши способности, как разглядел бы любой опытный учитель, и посоветовала воспользоваться ими. Что же здесь странного?
— Она предлагала нам стать тайными слугами верховного правителя. Я хорошо это помню.
— Это она тебе, значит, отдельно предлагала, зная твою тягу к заговорам. Меня она ничем подобным не завлекала.
Бастинда замолчала. Может, Гингема и права. А с другой стороны, вот прошло десять лет, даже чуть больше, — и взгляните на них! Две ведьмы и одна добрая волшебница — Стелла. От одной мысли Бастинде захотелось поскорее вернуться в Киамо-Ко и сжечь «Гримуатику» вместе с метлой.
— Стелла всегда побаивалась Виллина и говорила, что она напоминает ей карпа, — сказала Гингема. — Это всегда меня удивляло: разве можно бояться рыбу?
— Я видела в одной книге рисунок водного чудовища. Не знаю, есть ли такие чудища на самом деле, но уж лучше оставаться в неведении, чем узнать наверняка, когда с ним столкнешься.
— То же самое ты когда-то говорила про Безымянного Бога, — тихо сказала Гингема.
— Ай, давай про него не будем.
— Человеческая душа слишком важна, чтобы не обращать на нее внимание.
— Вот и хорошо. А раз у меня ее нет, то и внимание обращать не на что.
— У всех она есть.
— А как насчет той Кыоровы, которую ты сегодня выменяла на заклинание? Или Оувец?
— Это низшие существа, не о них речь.
— Обидно такое слышать. Я их освободила, между прочим.
Герцогиня пожала плечами.
— Освободила, и ладно. Если тебе от этого легче. Не могу же я повсюду ходить за тобой и останавливать.
— Они рассказали мне, как с ними обходятся. Я почему-то думала, что над Зыверями издеваются только в Горделике и Изумрудном городе. Мне казалось, у крестьян-жевунов хватит ума обращаться с ними по-человечески.
Гингема задумчиво пожевала.
— Знаешь, — сказала она и кивнула служанке, чтобы та вытерла ей рот, — однажды в церкви я встретила солдата. Он потерял руку во время Болтунского бунта — и вот что он придумал. Он решил отрастить себе руку заново. Каждое утро он похлопывал себя по культе, чтобы к ней приливала кровь и начиналось покалывание. Со временем он начал ощущать потерянную руку: сначала локоть, потом все ниже и ниже и так до самых пальцев. Это была, конечно, воображаемая, фантомная рука, но, как он говорит, с ней ему стало легче, и он уже мог смириться со своим уродством. Кроме того, он стал увереннее двигаться.
Бастинда смотрела на сестру и пыталась понять, к чему она клонит.
— Тогда я тоже решила попробовать. Каждый день я просила няню растирать мои культяпки, и где-то через несколько месяцев почувствовала слабый намек на то, что значит родиться с руками. Дальше этого никак не шло, но потом приехала Стелла и заколдовала мои башмачки. Теперь не сразу, не знаю почему, может, культи слишком узкие и кровь не успевает прокачаться, но где-то через час после пробуждения я чувствую фантомные руки. Впервые в жизни. Вот только пальцы все никак не могу ощутить.
— Фантомные руки, — повторила Бастинда. — Поздравляю, я рада за тебя.
— Я к чему говорю: если бы ты себя вот так же мысленно похлопывала, глядишь, и развила бы фантомную душу. Душа — она хороший советчик. А там бы со временем убедилась, что она вовсе не фантомная, а настоящая.
— Хватит, Гинга! Сколько можно об одном и том же?
— Оставайся, присоединяйся ко мне, и мы смоем с тебя безбожие.
— Ага, как же. Ты ведь знаешь, что вода для меня — погибель. Да и не могу я верить ни во что безымянное. Это притворство.
— Ты обрекаешь себя на тяжелую жизнь.
— Я к ней привыкла. — Бастинда бросила салфетку на стол. — Я не могу здесь оставаться, Гинга, и помочь тебе тоже не могу. У меня свои дела в Мигунее, ты о них даже не спросила. Я понимаю: тут революция, и ты теперь новая королева, или президент, или премьер-министр — тебе простительно. Ты можешь править жевунами или отказаться от этого, главное — действуй по собственному выбору, а не иди на поводу у судьбы. Я беспокоюсь за тебя, но быть на побегушках не желаю.
Бастинда поднялась.
— Я тебя чем-то обидела? — спохватилась Гингема. — Прости, я совсем заболталась и не следила за языком. А что ты хочешь? Нелегко снова быть сестрой после долгого перерыва.
— У тебя был Панци для тренировок, — строго сказала Бастинда.
— То есть все, ты уже уезжаешь? — Гингема по-змеиному поднялась. — После двенадцатилетней разлуки побыла с нами три-четыре дня и отчаливаешь?
— Счастливо оставаться. — Бастинда поцеловала сестру в обе щеки. — Ты справишься, я в тебя верю.
— Я буду молиться за твою душу, — пообещала Гингема.
— А я — ждать твои башмачки.

* * *

Направляясь к выходу, Бастинда хотела было зайти попрощаться с отцом, но потом передумала. Все, что могла, она уже ему сказала. Они с Гингой и так слишком насели на нее. Хватит!

7

Обратно Бастинда решила лететь напрямую, через Мадленовы горы. Она даже удивилась, почувствовав, как рада обратной дороге. Где-то на полпути она сообразила, что летит над озером Хордж, куда приезжала когда-то с Кокусом, Эвриком и Громметиком выручать Стеллу. Бастинда спустилась и побрела вдоль берега, высматривая дачу «Сосновый каприз», но так и не нашла его среди отстроенных за последние годы курортных домиков.
Хотя… Не так уж тщательно она его искала. Идя по берегу с метлой в руках, она думала о своем и внутренним взором видела не дома, а целый мир. Насколько он многообразен. И как может верить Гингема в какого-то там Безымянного Бога, в Иную землю? Здесь, в нашем мире, куда ни вглядись, везде откроется новая грань. Разве не так рассуждал профессор Дилламонд, когда пытался отыскать научную основу основ, которую можно было бы проверить в экспериментах и логически обосновать? Бастинда с радостью продолжила бы его труд, но куда ей до профессора! Глядя на синеву озера и голубизну неба, она не видела за ними никаких сокровенных тайн.
А сколько неизмеримо более сложного есть в мире. Например, какие мышцы двигают крылья у ангелов? Какова оптика загадочного взгляда? Что происходит в поднебесье? Что такое добро? И что такое зло?
И кто кем управляет — можно ли вообще это узнать? Кругом столько сил, одновременно дружественных и противоборствующих, как снежный холод и солнечное тепло, образующие смертельно острую ледяную сосульку… Кто такой Гудвин — великий волшебник или обманщик, дорвавшийся до власти шарлатан? Командовал ли он своими Наместницами — Стеллой, Гингемой и кем-то третьей (но точно не Бастиндой), — или мадам Виллина только внушила ему, что он командует, чтобы потешить самолюбие и удовлетворить жажду власти?
А сама мадам Виллина? А Якль? Есть ли связь между ними? Не проявления ли они одного и того же демона, не воплощения ли тьмы, не две ли капли яда, упавшие с тела Кембрийской ведьмы? Не сама ли Кембрийская ведьма, дожившая с эпохи легенд до сегодняшних жалких времен? Что, если они дергают за ниточки, а Гудвин танцует, как безвольная марионетка?
Кто все-таки кем управляет?
И пока тянешь время, чтобы разобраться, где гарантия, что на голову не свалится очередная сосулька, сформированная под действием противоборствующих сил?
Раздразнив себя до крайности, Бастинда взмыла в воздух и помчалась прочь от озера. Разочаровавшись в беспочвенных рассуждениях о политике и религии, она хотела теперь поднять записи Дилламонда, которые забрала после убийства. Взять в руки что-то конкретное: скальпель, увеличительное стекло, стерильную иглу. Быть может, она уже доросла до того, чтобы понять ход его рассуждений. У них разные философские взгляды — профессор был верующим, она атеистка, — но это не столь важно. Главное — факты.

Ветер сопутствовал ей до самого подножия Великих Келийских гор. Дальше стало сложнее отыскивать путь и держаться на метле. Время от времени приходилось спускаться и идти пешком. К счастью, было не слишком холодно, а в защищенных от ветров долинах попадались группы кочевников, которые подсказывали Бастинде правильный путь. И все равно даже на метле обратная дорога заняла почти две недели.
Уже вечерело, когда она взбиралась по последним склонам, а Киамо-Ко возносил над ней свой острый темный профиль. Глядя на него, Бастинда чувствовала себя маленькой девочкой, которая смотрит на шляпу очень высокого дяденьки. Чтобы не отвлекаться на формальности, она обогнула деревню, благо метла позволяла. Подлетев к саду, она увидела, что задняя дверь открыта. Значит, сестры все еще где-то ходят: либо цветы собирают, либо занимаются какой-нибудь другой ерундой.
В замке царила тишина. Проходя мимо столика, Бастинда машинально взяла уже подпорченное яблоко и устало побрела вверх по лестнице. Возле няниной двери она остановилась и подергала ручку. Комната была заперта.
— Няня? — позвала она.
— Ой! — раздался возглас из-за двери. — Басти? Как ты меня напугала!
— Можно войти?
— Сейчас, сейчас. — Послышался звук отодвигаемой мебели. — Хороша же ты, нечего сказать. Исчезла и оставила нас на заклание в собственных постелях!
— Да о чем ты? Открой наконец!
— И никого не предупредила. А мы тут с ума сходили от беспокойства. — Мебель за дверью скрипнула последний раз, и старуха распахнула дверь. — Ах ты, безжалостная, неблагодарная женщина.
И с рыданиями она бросилась Бастинде на грудь.
— Успокойся, пожалуйста, — сказала Бастинда. — Я уже столько сцен видела — на всю жизнь хватит. Лучше объясни толком, что стряслось.
Успокаивалась няня долго. Все еще всхлипывая, она принялась рыться в сумочке в поисках нюхательных солей и извлекла на поверхность столько склянок и пузырьков, что в пору было открывать собственную аптеку. Тут были и синие бутылочки с какими-то жидкостями, и прозрачные баночки для пилюль, и кожаные мешочки для порошков и таблеток, и красивый зеленый стеклянный флакон со старой надорванной этикеткой, на которой виднелась надпись «Волшебный эли…».
Отыскав, наконец, успокоительное и переведя дух, старушка сказала:
— Разве ты не заметила, что все куда-то исчезли?
Бастинда вопросительно наморщила лоб. Ей вдруг стало страшно.
Няня шумно вздохнула.
— Только не стоит пенять на няню, няниной вины тут нет. Эти солдаты вдруг решили, что карты свои они уже нарисовали и им пора уходить. Подозреваю, Нор шепнула им, что тебя нет. Нам она сказала, что искала твою метлу, заглянула к тебе в спальню, а там пусто. Ну и им, наверное, обмолвилась. Сама знаешь, как она постоянно возле них крутилась. Солдаты вышли к передней двери и заявили, что отведут всю княжескую семью — Сариму, ее сестер и детей — в свой основной лагерь непонятно где. Я им была не нужна, так они и сказали, ну да я им выдала все, что о них думаю. Сарима спросила зачем, и этот любезный капитан ответил, что для их собственной безопасности. На тот случай, если придет боевой батальон: чтобы, мол, не было кровавого столкновения.
— Сюда? Боевой батальон? — Бастинда стукнула ладонью по подоконнику. — Когда?
— Я же объясняю. Капитан сказал, не скоро; это, мол, еще в планах. Но он настаивал. Солдаты разогнали деревенских жителей. Слава Гуррикапу, никого не убили, все было достаточно прилично, если не считать наручников. Потом они ушли. Сариму с семьей увели, а меня оставили. И Лира тоже. По-моему, он им понравился. А через несколько дней Лир тоже исчез. Соскучился, наверное, и побежал догонять.
— И что, все сразу подчинились? — взвизгнула Бастинда.
— Не кричи на меня. Конечно, нет. Сарима, правда, тут же плюхнулась в обморок, а Иржи и Нор кинулись ее отхаживать, зато сестры, уж на что, казалось, тихони, забаррикадировались в гостиной и подожгли часовню, пытаясь вызвать помощь. Третья шарахнула точильным камнем Вишнекоста по руке — надеюсь, она ему все кости перебила. Пятая и Шестая стали звонить в колокола, чтобы привлечь внимание пастухов. Вторая написала записки и привязала их к лапкам твоих ворон, а те не захотели улетать, лентяйки. Четвертая придумала лить на солдат кипящее масло, но сестры не успели развести достаточный огонь. Да, день-два они продержались, но потом солдаты победили. Мужчины всегда побеждают.
Няня пожевала губами и обиженным тоном продолжила:
— А мы-то думали, это они тебя похитили, чтобы ты не мешалась. Все ведь понимают, ты единственная, кто мог бы их остановить. Тебя считают здесь ведьмой. Крестьяне просили, если вернешься, спуститься к ним в деревню Красная Мельница — около плотины, ну, ты знаешь. Они думают, что ты спасешь княжескую семью. Я сказала, чтобы не обольщались и что ты вряд ли согласишься, но обещала передать. Что и делаю.
Бастинда шагала взад и вперед. Она запустила руку в волосы, развязала ставший привычным узел и тряхнула головой, словно пытаясь сбросить с себя услышанные новости.
— А где Уорра? — спросила она наконец.
— Небось за пианино прячется в музыкальной комнате, где ему еще быть?
Бастинда села, потерла подбородок, разбила пинком нянин ночной горшок.
— Что у меня есть? — бормотала она. — Метла — раз. Пчелы — два. Обезьяна — три. Килиджой — Килиджой-то цел? А, вон он. Тогда четыре. Вороны — пять. Няня. Крестьяне, если с ними ничего не случилось. «Гримуатика», от которой помощи не дождешься. Немного.
— Ой, немного, — подхватила няня. — Беда, ой беда.
— Ничего, мы их спасем, — сказала Бастинда. — Непременно спасем.
— Тогда и я с тобой, — сказала няня. — Хотя я никогда не любила этих сестер.
Бастинда сжала кулаки и с видимым усилием удержалась, чтобы не ударить себя.
— И Лир пропал, — сказала она. — Я приехала сюда извиниться перед Саримой, а вместо этого потеряла Лира. Неужели я совсем ни на что не гожусь?
Ей никто не ответил. Замок хранил зловещее молчание, только няня посапывала, задремав в кресле-качалке, да Килиджой стучал хвостом по полу, довольный возвращением хозяйки. Небо за окном было серым и безрадостным. Бастинда и сама устала, но не могла заснуть. Стоило ей сомкнуть глаза, как слышался плеск воды в рыбном колодце, как будто подземное озеро поднималось и готовилось их затопить.

 Отправлено: 08.02.11 20:15. Заголовок: Часть пятая УРАГАН И..

Часть пятая
УРАГАН И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

1

Впоследствии долго спорили, что это было. Что за грохот гремел отовсюду с небес.
Журналисты, вооружившись словарями и апокалиптическими писаниями, упоенно строчили статьи о: «…безумных атмосферных завихрениях…», «…незримом вулкане, сотворенном рукой тьмы…»
Язычники, почитающие механических идолов, утверждали, что слышали бой гигантских часов Вселенной.
Ученые узрели знак того, что мир переполнен жизнью: мириадами делящихся клеток, распадающихся молекул, вибрирующих атомов.
Фанатики кричали, что грядет конец света. Что все мирское зло собралось в единый сумрачный кулак и готовится нанести окончательный удар.
Унийцы ждали прибытия ангельских полчищ, грозно трубящих имя Господа к ужасу, грешников.
Кое-кто поговаривал, что отряды летучих драконов сотрясали небо хлопаньем огромных крыльев.
После страшных разрушений, которые он за собой принес, никто не осмеливался признать его обычным природным явлением — воздушным вихрем исключительной силы, сметающим все на своем пути.
Словом, ураганом.

* * *

Ураган унес жизни многих жевунов, поднял с пашен плодородную почву, обрушил горы песка на несколько восточных деревень и заживо похоронил их жителей. Вертясь и громыхая, словно оживший ночной кошмар, воздушный вихрь ворвался в Волшебную страну из западной пустыни, в тридцати милях севернее Сланцовки. Затем осторожно обогнул Кольвен, не сорвав там ни единого листика, ни единого розового лепестка, основательно прошелся по Зерновому краю, подрубив экономическую основу молодой страны, завернул и как по команде обессилел ровно над городком Среднежевунском, где возле местного храма Гингема награждала примерных учеников воскресной школы. Из воронки вывалился домик и упал прямо на голову колдунье.
Ни один ребенок на церемонии не пострадал, и все пришли потом помолиться за упокой Унесенной души. Никогда еще храм не был так полон.
Не обошлось, конечно, без шуток и анекдотов. «Боженька посылочку послал». «Такая проповедь была, такая проповедь, что домик заслушался и упал». «Все мы вырастаем и покидаем старый дом, но некоторым домам это не нравится». «В чем разница между падающей звездой и падающим домом?» — «Падающие звезды выслушивают желания, а падающие дома их исполняют». «Что такое: большой, толстый, крутит землю и кидает дома с небес?» — «Не знаю, но готов познакомиться».
Такого переполоха Волшебная страна еще не знала. Когда пошли слухи о смерти Западной ведьмы (или герцогини Тропп, в зависимости от политических взглядов слушателей), объявились разные террористические группы, утверждавшие, будто они ее и убили. Никто сперва даже не задумался, что в домике кто-то был. Где видано, что жилища необычного облика падают прямехонько на правителей, да еще и не разваливаются, это само по себе невероятно. А чтобы кто-то внутри выжил после такого — нет, это либо откровенная ложь, либо прямое вмешательство свыше. Оно, конечно, кое-кто из слепых вдруг прозрел, а хромой Быоров вдруг вскочил и пустился в пляс (после чего его тут же увели на бойню), да ведь так всегда бывает. Чужеземную девочку, вышедшую из домика — она назвалась Элли, — за одно то, что выжила, возвели в ранг волшебниц. До ее собачонки уже никому не было дела.

2

Когда почтовый голубь принес в Киамо-Ко весть о гибели Гингемы, Бастинда была погружена в работу: она пересаживала крылья от птенца белохохлой птицы рухх на спину новорожденной снежной обезьянки. После многих неудач, когда оставалось только убить несчастных животных, чтоб не мучились, ведьма довела технику операции до совершенства. Кое-какие подсказки она нашла в учебниках по биологии за авторством профессора Дилламонда, а в «Гримуатике» отыскала заклинания, чтобы подмышечные нервы врастали в крылья и инстинкт лазанья по деревьям сменился стремлением к полету. И когда она разобралась что к чему, из-под ее ножа стали выходить летучие обезьяны, с виду вполне довольные своей участью. Правда, ни одна самка не родила еще крылатого детеныша, но Бастинда не теряла надежды.
По крайней мере летали обезьяны лучше, чем разговаривали. Уорра, теперь уже важный патриарх нового племени, не продвинулся дальше двусложных слов и, похоже, все еще понятия не имел, о чем лепетал.
Уорра и принес Бастинде письмо в операционный зал. Она передала ему скальпель и распечатала конверт. Письмо было от Панци: он сообщал про ураган и похороны, которые отложили на несколько недель, чтобы Бастинда на них успела.
Ведьма отложила письмо и вернулась к работе, не позволяя себе поддаться горю. Вживление крыльев — сложная операция, а действие наркоза скоро закончится.
— Уорра, помоги няне спуститься. И еще, если найдешь Лира, скажи, что мне надо с ним поговорить, — сказала Бастинда и сверилась с записями: правильно ли сшивает мышцы.

Если няня теперь спускалась в обеденный зал раз в день, это уже было достижение. «Еда и сон — вот и вся моя нынешняя работа, и пока что я очень хорошо с ней справляюсь», — говорила она всякий раз, когда, усталая и голодная после спуска по лестнице, усаживалась за стол. Лир доставал хлеб, сыр, иногда копченый окорок, и они втроем молча жевали, а потом разбредались каждый по своим делам.
Лиру уже исполнилось четырнадцать, и он заявил Бастинде, что поедет в Кольвен вместе с ней.
— Я ничего здесь не вижу, — ныл он за столом. — Ты и так никуда меня не пускаешь.
— Должен же кто-то остаться и присмотреть за няней, — сказала Бастинда. — Сейчас не время препираться.
— Пусть Уорра присматривает.
— Он не может. Он стареет и становится забывчивым. На пару с няней они мне весь замок спалят. Нет, Лир, дело решенное, ты остаешься здесь. Все равно я полечу на метле.
— Никогда ты мне ничего не разрешаешь!
— Можешь помыть посуду, если хочешь.
— Очень надо!
— О чем спорите-то? — громко спросила няня.
— Ни о чем, — сказала Бастинда.
— Не слышу.
— Ни о чем!
— Ты что, даже не собираешься ей сказать? — спросил Лир. — Она ведь растила твою сестру.
— Старая она уже слишком, ей восемьдесят пять. Представляешь, каково в ее возрасте расстраиваться?
— Няня, — храбро сказал Лир, — Гингема погибла.
— Цыц, щенок, прибью, — шикнула Бастинда.
— Что ты там говоришь про Гингему? — прошамкала няня, прищурив на них свои красные глаза.
— Она погибла, — нерешительно ответил Лир.
— Гибло, гибло, гибло, — откликнулся Уорра.
— Что сделала?
— Погибла!
Няня всхлипнула.
— Это правда, Басти? — жалобно спросила она. — Твоя сестра умерла?
— У, попадись ты мне, — вполголоса сказала ведьма Лиру и продолжила громче для старушки: — Да, нянюшка, не буду ничего от тебя скрывать, это правда. Во время бури на нее упад дом. Говорят, она совсем не мучилась.
— Мой ангелочек, — зарыдала няня. — Должно быть, сама Гуррикап на золотой колеснице забрал ее в рай. — Ни с того ни с сего она погладила кусок сыра на тарелке, намазала маслом салфетку и откусила кусок. — Когда мы едем на похороны?
— Тебе сейчас вредно путешествовать, — сказала Бастинда. — Я отбываю через пару дней, а с тобой останется Лир.
— Не останусь! — вставил тот.
— Он хороший мальчик, — сказала няня. — Но Гинга была лучше. Ужасный день! Я буду пить чай у себя. Не могу же я сидеть тут с вами, как будто ничего не произошло. — Она поднялась, опершись о голову преданного Уорры. — Знаешь, Басти, Лир еще слишком мал, чтобы оставлять нас одних. Вдруг на замок кто-нибудь нападет? Как в прошлый раз, когда ты исчезла.
Старуха сделала укоризненное лицо.
— Няня, милая, арджиканские отряды охраняют горы днем и ночью. Солдаты Гудвина не посмеют и носа сунуть дальше Красной Мельницы после того, что здесь натворили. Тебе нечего бояться, ты прекрасно это знаешь.
— Вот закуют меня в цепи и уведут, как бедную Сариму с семьей, — ныла няня. — Ты их так и не спасла.
— Все еще впереди, — сказала Бастинда няне в ухо.
— Какое там! Семь лет прошло. Они давно гниют в общей могиле. Хвала Гуррикапу, что Лира с ними не было.
— Я пытался их спасти, — вмешался мальчишка. В рассказах о своих похождениях он отвел себе героическую роль. Он побежал догонять солдат вовсе не от скуки, а чтобы освободить княжескую семью. На самом же деле капитан Вишнекост из жалости велел связать Лира и оставить на сеновале, чтобы не заключать его вместе с остальными. Откуда капитану было знать, что он оставляет на свободе внебрачного сына Фьеро, — ведь Лир и сам этого не знал.
— Да, да, хороший мальчик, — повторила няня. Она уже забыла о только что услышанной трагедии и переключилась на ту, которая глубже засела в памяти. — Я тоже пыталась помочь, но что могла сделать старая няня? Как ты думаешь, Басти, они живы?
— Я не знаю, — в десятитысячный раз принялась объяснять Бастинда. — Их могли тайно переправить в Изумрудный город или еще куда-нибудь. Я пыталась выведать их судьбу, подкупала чиновников, нанимала сыщиков, писала княгине Настойе, просила ее помощи. Целый год провела в бесплодных поисках. Сколько раз тебе повторять? Хватит меня мучить напоминаниями о моих неудачах.
— Это все я виновата, — затянула няня обычную песню, в которую она ни капли не верила. — Если бы я была моложе и сильнее, то показала бы этому капитану, он бы у меня поплясал. А теперь поздно. Саримы и ее сестер уже нет. А ты что — тебе нужно, ты и уехала. Кто ж тебя осудит?
Но образ умирающей Саримы, так и не простившей Бастинду за смерть Фьеро, причинял колдунье такую же боль, как вода.
— Неужели и в собственном доме мне не будет покоя? — взвыла она. — Хватит об этом. Ступай пить свой чай и помалкивай.
Оставшись одна, ведьма села и задумалась о Гингеме и о том, чем обернется ее смерть. Политические перестановки в Жевунии повлекут за собой большие перемены — может, даже и к лучшему. Со стыдом она поняла, что не жалеет о гибели сестры.
Ведьма стала собираться. Перво-наперво, решила она, нужно взять с собой страницу из «Гримуатики». Она полистала толстую книгу и вырвала самую непонятную страницу, чьи буквы продолжали двигаться у нее на глазах, как семейка трудолюбивых муравьев. Ведьма уже привыкла, что на месте неразборчивых каракулей то и дело проступали понятные слова, а другие слова, наоборот, расплывались во время чтения. Покажет-ка она эту страницу отцу. Вдруг глаза священника лучше разглядят правду?

3

Кольвенский замок темнел траурными цветами. Встречать ведьму вышел ворчливый бородатый жевун Нипп, совмещавший обязанности слуги, привратника и премьер-министра.
— У вас больше нет привилегий в Свободной Жевунии, — объявил он. — Со смертью Гингемы с герцогами покончено.
— Когда разрешу, тогда и покончите, — осадила его ведьма. Судьба титула была ей безразлична, но выслушивать условия от этого наглеца она не собиралась. Впрочем, все равно в последние годы титул почти не использовался. Как писал Фрек в своих истерических письмах, Гингема, услышав, что ее за глаза зовут Западной ведьмой, решила потерпеть клевету и даже сама себя стала так величать.
Нипп провел Восточную ведьму (как она представилась по примеру погибшей сестры) в спальню.
— Мне много не нужно, — сказала ему гостья. — Поживу здесь несколько дней, встречусь с отцом, схожу на похороны, возьму кое-что из вещей — и до свидания. Не знаешь, мой брат Панци здесь?
— Нет, он уехал. Передавал вам наилучшие пожелания. Сказал, что у него срочные дела в Маррании. Кое-кто полагает, что он просто сбежал, боясь за свою шкуру после перемен в правительстве. И не без оснований, — холодно добавил Нипп. — У вас есть чистые полотенца?
— Они мне ни к чему, — сказала ведьма. На нее вдруг навалились усталость и страшная грусть. — Спасибо, вы можете идти.

Фреку было шестьдесят три. Волосы его поредели и поседели еще больше, плечи ссутулились, как будто собирались встретиться посередине, голова провалилась на скрюченной шее. Он сидел на веранде, укрытый одеялом.
— Кто это? — спросил он, когда ведьма подошла и села рядом с ним.
Она поняла, что отец почти ослеп.
— Твоя дочка, папа, — сказала она. — Та, которая осталась.
— Тинда? — переспросил он. — Как я буду жить без красавицы Гингы? Что мне теперь делать без моей лапочки?
Ведьма взяла старика за руку и молча сидела с ним, пока он не уснул. Потом вытерла слезы с его лица, не обращая внимания, что они жгут ее кожу.

* * *

Освобожденные жевуны ломали их дом. Ведьме он был не нужен, но ее все равно терзала обида. Какими же надо быть дураками, чтобы все крушить! Неужели они не понимают, что Кольвенский замок можно использовать с толком — хотя бы как здание парламента?
Она подолгу сидела с отцом, но разговаривали они мало. Одним утром, когда Фрек был пободрее, он спросил, действительно ли его дочь ведьма.
— Ну, как тебе сказать, — замялась она. — Что значит ведьма? Разве мы когда-то придавали значение словам? Знаешь, пап, у меня к тебе просьба. Вот взгляни-ка. — Она достала вырванную из «Гримуатики» страницу и положила ему на колени, как большую салфетку. — Что ты здесь видишь? Про добро тут пишут или про зло?
Фрек провел рукой по листку, будто впитывая смысл текста кончиками пальцев, поднес его близко к глазам и прищурился.
— Буквы крупные и отчетливые, — сказал он, перевернул страницу и снова всмотрелся в нее. — Но я не могу их разобрать, они из какого-то чужого алфавита. А ты — можешь?
— С переменным успехом: когда да, когда нет. То ли зрение подводит, то ли текст такой особенный.
— Глаза у тебя всегда были зоркие. Даже в детстве ты могла видеть то, чего никто не замечал.
— То есть как?
— У тебя был стеклянный круг, который сделал Черепашье Сердце, и ты смотрела в него, как будто видела другие миры.
— Ха! Наверное, всего лишь любовалась своим отражением.
Они оба знали, что это неправда, и Фрек — в кои-то веки — так и сказал:
— Нет, на себя ты смотреть не любила. Ты терпеть не могла свою кожу, свои угловатые черты и странные глаза.
— Интересно почему.
— Не знаю. Ты такой родилась. Будто кто-то наложил на тебя проклятие, а через него погубил всю мою жизнь. — Он утешительно похлопал Бастинду по руке. — Когда у тебя выпали жуткие молочные зубы и стали расти нормальные, мы вздохнули с облегчением, но все-таки первые несколько лет ты была маленьким уродцем. А потом родилась Гинга, и по сравнению с ней оказалось, что ты совершенно здоровая девочка.
— За что мне с рождения такое проклятие? Ответь мне, святой человек.
— Это моя вина — ты была послана Богом за мои грехи, — сказал Фрек. Ведьма чувствовала, что каким-то неуловимым образом он перекладывает груз ответственности на нее. — Ты родилась как вечное напоминание о том, чего мне не удалось достичь. Но не бери в голову. Это все в прошлом.
— А Гинга? Ей за что досталась болезнь?
— В назидание матери — за распущенность.
— Поэтому ты так ее и любил? Не видел в ней упреков себе?
— Не кипятись! Какая ты! Гингы больше нет — какая теперь разница, кого я любил?
— Но ведь жизнь продолжается.
— Моя уже подходит к концу, — печально ответил Фрек. Ведьма высвободила руку из-под его ладони, взяла у него с колен страницу из «Гримуатики», сложила, сунула в карман и заметила, что кто-то направляется к ним по лужайке. Сначала она подумала, что это слуга несет Фреку чай (из-за возраста, покладистого характера и священного сана здесь к нему все еще относились с почтением), но, вглядевшись, поспешно поднялась и пригладила складки на своем простеньком черном платье.

 Отправлено: 08.02.11 20:16. Заголовок: — Стелла Ардуэнская!..

— Стелла Ардуэнская! — радостно приветствовала она гостью.
— А я даже не сомневалась, что ты приедешь! Бастинда Тропп, последняя герцогиня Тропп, что бы там ни говорили.
Стелла шла медленно: то ли из-за возраста, то ли из-за робости, то ли из-за нелепого пышного платья. Она выглядела как какое-то дерево. Турнюр раздувал ей юбку, как сводчатый купол; платье сверкало блестками и пенилось кружевами; вышитые в несколько рядов рельефные узоры рассказывали целую историю Волшебной страны. Но лицо, несмотря на слой пудры и морщинки, появившиеся вокруг глаз и рта, оставалось все тем же милым личиком наивной институтки с Пертских холмов, какой она была когда-то.
— Ты ни капли не изменилась, — сказала Стелла. — Это твой отец?
Ведьма кивнула и прижала палец к губам: Фрек снова задремал.
— Пойдем, прогуляемся по саду, пока борцы за справедливость не вырвали последние розы. — Ведьма взяла Стеллу за руку. — Ну и вид у тебя! Я-то думала, ты стала благоразумнее.
— А по-моему, ничего. Пусть провинциалы учатся высокой моде. Или все-таки рукава слегка чересчур?
— Не то слово! Ножницы мне, скорее!
Они рассмеялись.
— Ужас, во что превратили старинное имение, — сказала Стелла. — Вон над тем фронтоном явно должны быть статуи — и где они? Или вон смотри, такой изумительный бельведер — а весь исписан революционными лозунгами. Надеюсь, ты как-нибудь остановишь это безобразие. Такой бельведер еще поискать.
— Ты же знаешь, я никогда не увлекалась архитектурой, — ответила ведьма. — Я прочла эти лозунги. Например: «Туда тебе и дорога, кровопийца!» Почему бы, собственно, здешним жителям и не исписать стены? Если Гингема действительно пила из них кровь?
— Тираны меняются, а бельведеры остаются, — рассудительно ответила Стелла. — Если понадобится, обращайся: посоветую лучших реставраторов.
— Я слышала, ты одной из первых оказалась на месте гибели Гингемы. Как так вышло?
— Чафри, мой благоверный, продает свинину, а Жевуния как раз пытается расширить свой рынок… В общем, Чафри приехал сюда по делу. А у нас ведь как: там, где муж зарабатывает деньги, я их тут же раздаю. Правда, у нас все равно много остается. — Стелла схватила ведьму за руку и хихикнула. — Я и не представляла, что благотворительность так затягивает.
— То есть ты с супругом прибыла в Жевунию?
— Ну да. Посетила сиротский приют на берегу Зеленого озера — дай, думаю, заодно в зоопарк съезжу: там у них появились драконы, а я никогда не видела их живьем. Не доехали мы каких-то десяти миль, как налетел ураган. Нас даже там изрядно потрепало; не представляю, как Гингема могла продолжать награждение. Некоторые части зоопарка закрыли от посетителей, опасаясь, что деревья повалятся и Зывери убегут.
— Значит, в зоопарках теперь держат Зыверей? — холодно осведомилась ведьма.
— Так ты там еще не была? Непременно сходи, получишь массу удовольствия. В общем, домик на Гингему как с неба свалился, прости за каламбур, ведь если б стало понятно, что ураган такой сильный, все бы сразу разбежались. Тут же забили тревогу — а связь здесь отменная, Гинга постаралась: боялась внезапного нападения Гудвина. Я взяла Феникса и, пока местные разбирались, что к чему, прилетела в Среднежевунск.
— И что ты увидела?
— Во-первых — может, тебя это утешит, — там совсем не было крови. Внутри у Гинги, наверное, все было всмятку, но крови — ни капли. Понятное дело, Гингины последователи — сколько их там осталось? — затянули, что она, мол, совсем не мучилась, а душа ее отправилась прямиком на небо. Отрадная мысль, правда? Мне вот тоже кажется, что она не мучилась — после такого-то удара по башке. Ее противники, которых было гораздо больше, провозгласили, что сам Гуррикап избавил их от Нанесенного гнета. Когда я прилетела, там уже вовсю ликовали и прославляли какую-то странную девочку и ее собаку, которые жили в этом самом доме.
— Кто такие? — Эту часть истории ведьма еще не слышала.
— Ну, ты ведь знаешь жевунов. Они трусливые подлизы, несмотря на свои демократические лозунги. Только я прилетела, они бухнулись мне в ноги и залепетали что-то про ведьму. Я пыталась их поправить, что я волшебница, а не ведьма, но они не слушали. Это все наверняка из-за моего платья: я в тот день надела ярко-розовое, оно мне очень шло…
— Так про девочку-то что? — нетерпеливо перебила ведьма.
— Ах да. Она назвалась Элли из Канзаса. Я никогда не слышала ни о каком Канзасе и так ей сразу и сказала. У нее в ногах вертелась брехливая собачонка — Тата или Тото, что-то в этом роде. Тото, да. Эта Элли сама была перепугана до полусмерти. Невзрачная такая девочка, безвкусно одетая, но это, наверное, приходит с возрастом. — Стелла искоса глянула на ведьму. — А у некоторых только к старости.
Подруги прыснули от смеха.
— Элли стала проситься домой, но на географии они нашу страну не проходили, а я никогда не сталкивалась с местечком по имени Канзас, поэтому посоветовала ей спросить кого-нибудь еще. Лизоблюды-жевуны уже готовы были провозгласить ее Принесенной преемницей, к отчаянию Ниппа и остальных кольвенских министров, мечтавших захватить пост повыше. Да и кроме них, тут замешаны крупные интересы, а девчонка могла все испортить.
— Следишь за политикой, значит? И почему меня это не удивляет? — промурлыкала ведьма. — Как чувствовала, что ты не останешься в стороне.
— В общем, я решила убрать Элли из Жевунии, чтобы не разразилась гражданская война. Здесь ведь, знаешь, есть партии, которые ратуют за присоединение Жевунии обратно к Изумрудному городу. Для всех, в том числе и для девочки, было бы только хуже, если бы ее стали использовать в политической игре.
— А, так ее здесь нет, — протянула ведьма. — Я-то надеялась ее увидеть.
— Элли? Уж не злишься ли ты на нее? Она же ребенок — рослый по жевунским стандартам, но все равно сущее дитя. Она ни в чем не виновата, Басти. По глазам твоим вижу, что ты уже в чем-то ее подозреваешь. Ну не управляла же она этим домиком, сама посуди, — просто случайно в нем оказалась. Так что лучше оставь. Не заводись.
— Да, ты права, — вздохнула ведьма. — Знаешь, бывает, отлежишь во сне ногу — потом ни согнуть, ни разогнуть. Так и с желанием отомстить: иногда кажется, это как та же затекшая нога. Затекшая привычка. Хватит мне злости на Гудвина, от нее и так житья нет. Глупо, действительно, мстить за смерть сестры, с которой я не слишком-то ладила.
— Тем более если в этой смерти никто не виноват, — добавила Стелла.
— Скажи мне, ты помнишь Фьеро? — спросила ведьма. — Знаешь ли ты, что он погиб пятнадцать лет назад?
— Да, конечно. Я слышала, он погиб при каких-то загадочных обстоятельствах.
— Я была знакома с его женой и ее сестрами. Они подозревали, будто ты закрутила с ним интрижку в Изумрудном городе. Скажи, это правда?
Стелла залилась пунцовой краской.
— Дорогая моя, — с расстановкой сказала она. — Мне нравился Фьеро как человек и как политик. Но если помнишь, он помимо всего прочего, был темнокожим. Даже если бы я закрутила, как ты выражаешься, интрижку, что совершенно не в моем духе, то уж, разумеется, не с ним. Это же подумать только!
Тут ведьма окончательно убедилась: ничего у них с Фьеро не было и быть не могло — с возрастом к Стелле вернулась ее небывалая спесь. Сама же Стелла, оскорбленная вопросом, даже не подумала ни в чем заподозрить ведьму. Ей было неуютно с прежней подругой. И не потому, что они давно не виделись, а из-за необычного влияния ведьмы, которое отодвигало других на второй план. Сама не зная почему, Стелла волновалась, говорила скороговоркой, высоким девичьим голосом. Как будто снова стала робкой институткой и опять стояла перед великим и ужасным Гудвином. Странно, Стелла почти забыла о своей юности и о той страшной аудиенции, а вот дорогу в Изумрудный город, когда они с Бастиндой спали в одной кровати, помнила хорошо. Какой смелой она тогда себя считала, какие опасности ей чудились вокруг.
Подруги шли в беспокойном молчании.
— Может, оно и к лучшему, — спустя какое-то время сказала ведьма. — Конечно, каким бы ужасным ни был тиран, он все-таки поддерживает порядок, а после его свержения наступает анархия, часто не менее кровавая. Вдруг из всей этой неразберихи выйдет что-нибудь путное? Папа всегда говорил, что жевуны — смышленый народ, и главное — им не мешать. Все равно Гинга была здесь чужой, несмотря на наследственный титул. Выросла она среди Болтунов и сама, как выяснилось, могла быть наполовину Болтуншей. Кто знает, вдруг без нее дела пойдут на поправку?
— Упокой господи ее душу, — сказала Стелла. — Или ты все так же не веришь в душу?
— Про чужие души говорить не буду, не знаю.
Они снова шли молча. То и дело им попадались жевуны с соломенными человечками на рубашках. Большие, в человеческий рост, пугала высились над полями.
— Жутковатые они какие-то, — кивнула ведьма на пугала. — Я вот еще о чем хотела тебя спросить — Гингу я уже спрашивала, — ты помнишь, как мадам Виллина собрала нас у себя и предложила стать Наместницами, тремя самыми могущественными волшебницами в Волшебной стране? Чем-то вроде тайных жриц, чтобы влиять на общественное мнение, укреплять или, наоборот, расшатывать порядок по приказу некой высшей власти?
— Да, конечно, это представление, этот жалкий фарс! Как я могу забыть?
— Я все думаю: что, если она нас тогда околдовала? Помнишь, она запретила нам это обсуждать, и мы действительно не могли.
— Сейчас-то мы можем. Если и было какое-то колдовство, оно давно уже рассеялось.
— Но только посмотри, в кого мы превратились. Гинга стала Западной ведьмой — да-да, ее так звали, не делай круглые глаза. Я живу в замке на востоке, окруженная арджиканцами, которые с тех пор, как их лишили княжеской семьи, видят во мне новую правительницу. И ты, могущественная волшебница, сидишь на севере и купаешься в роскоши.
— Да какая я могущественная? — отмахнулась Стелла. — Так, слово одно. Но если ты помнишь, Виллина предлагала мне стать Наместницей в Горделике, тебе — в Жевунии, а Гинге — в Болтнии. Про Мигуней и слова не было. Так что если она предсказывала будущее, то все напутала. Вы с Гингой оказались совсем не там.
— Это все мелочи, — поморщилась ведьма. — Я говорю о гораздо более важных вещах. Вдруг всю нашу взрослую жизнь мы провели околдованными? Откуда нам знать, что мы не были пешками в чьей-то темной игре? Ты, вижу, хочешь опять сказать, что я повсюду ищу заговоры. Но мы ведь были там вместе. Ты слышала то же, что и я. Ты уверена, что не танцуешь под чью-то злую волшебную дудку?
— Я часто молюсь, — сказана Стелла. — Может, не слишком искренне, но все-таки. Мне кажется, если бы меня околдовали, Бог пожалел бы меня и снял заклятие. Ты так не думаешь? Или ты все такая же убежденная атеистка?
— Мне всегда казалось, будто я не властна над своей жизнью, — сказала ведьма. — Родилась непонятного цвета, все детство зачем-то протаскалась с родителями по болотам, в университете рванула защищать Зыверей, мой любимый умер, а своего призвания я так и не нашла. Животноводство разве что, если это можно так назвать.
— Зато я сама себе хозяйка, — сказала Стелла. — И если делаю ошибки, то сама в них виновата. Басти, милая, да ведь вся жизнь — одно большое волшебство. Зато у нас всегда есть выбор.
— Не уверена, — пробормотала ведьма.
Они прошли мимо статуй, чьи постаменты были обезображены разноцветными надписями. «Что ты теперь скажешь, ведьма?» — кричала одна. Стелла неодобрительно цокнула языком.
Перешли через мостик. Птицы старательно выводили над ними трогательные песни.
— Я послала Элли в Изумрудный город, — призналась Стелла. — Сказала, что никогда не видела Гудвина. Не смотри на меня так. Если бы я сказала ей правду, она бы ни за что туда не пошла. Я пообещала, что Гудвин пошлет ее домой. С его-то шпионами он наверняка знает, где находится этот Канзас. Если не он, то кто же?
— Жестоко с твоей стороны.
— Да ну, она такая безобидная малютка, кто ее тронет? — беззаботно сказала Стелла. — Вот если бы жевуны сплотились вокруг нее, присоединить Жевунию было бы сложнее, чем мы надеемся. Гораздо больше крови бы пролилось.
— Ты, значит, за воссоединение? — поморщилась ведьма.
— К тому же, — продолжала щебетать Стелла, — я дала ей на всякий случай Гингины башмачки. Они ее защитят.
— Как?! — Ведьма молнией повернулась к Стелле. Злоба душила ее, мешала говорить. — Эта девчонка свалилась с неба, раздавила мою сестру, а ты ей — башмачки? По какому праву ты ими распоряжаешься? Папа сделал их специально для Гинги, а она завещала их мне.
— Да? — с напускным спокойствием спросила Стелла, насмешливо оглядывая ведьму с головы до ног. — И что бы ты с ними делала? Надевала бы вот с этим платьем? Чекан изящества, зерцало вкуса, как говорил поэт. Будет тебе, Басти. С каких пор ты носишь башмачки? Ты ж вон в солдатских сапогах ходишь.
— Это уж мое дело. Но как ты посмела раздавать чужие вещи? Сколько труда вложил папа в эти башмачки. А ты и раньше их без спросу заколдовала.
— Да они бы иначе рассыпались, вот я и залатала их моим специальным связывающим заклинанием. Вы-то с отцом даже этого не сделали для Гинги. Я помогала ей, когда ты бросила ее в Шизе. Бросила нас обеих. Да-да, не сверкай так глазами, это правда. Я была ей за сестру и как близкая подруга наделила башмачки способностью ее поддерживать. Прости, если я тебя расстроила, но, по-моему, у меня было больше прав распоряжаться этими башмачками, чем у тебя.
— Мне надо их вернуть.
— Да брось, это всего лишь обувка, а не святые реликвии. Красивые, да, но если честно, такие башмачки уже не в моде. Пускай остаются у девочки. У нее же ничего больше нет.
— Всего лишь обувка, говоришь? Смотри, к чему они привели. — И ведьма показала на стену конюшни, вдоль которой огромными красными буквами было написано «Гори в аду, старая ведьма!».
— Ах, перестань, — вздохнула Стелла. — У меня голова разболится.
— Где эта девчонка? — прошипела ведьма. — Если ты не вернешь мне башмачки, я сама их у нее отберу.
— Знала бы я, что они тебе так дороги, специально сберегла бы их для тебя. Мне главное было удалить их из Жевунии, а то бестолковые жевуны слишком верят в их магическую силу. И чего они в них нашли? Волшебный меч — это я понимаю. Но башмачки?
— Так ты заодно с Гудвином? Никакой ты не благотворительностью занимаешься, а готовишь захват Жевунии! Себя хоть не обманывай. Или ты и правда все еще во власти старого заклятия мадам Виллина?
— Не кричи на меня. Хочешь знать, где девочка? Она ушла по Дороге из желтого кирпича неделю назад. Она ласковая и добрая и очень расстроится, если узнает, что нечаянно взяла чужое. Вот только тебе эти башмачки без надобности.
— Как ты не поймешь, для Гудвина это оружие в борьбе с Жевунией. Слишком много они значат для жевунов. Нельзя, чтобы Гудвин ими завладел!
Стелла примирительно взяла ведьму за руку.
— Любовь отца ты за них все равно не купишь, — сказала она.
Ведьма отдернула руку. Они стояли, буравя друг друга взглядами. Слишком много объединяло женщин, они были как два башмачка пара, но именно башмачки пропастью пролегли теперь между ними. Ни одна из них не могла настоять на своем, ни одна не хотела отступить, и ведьме оставалось только обиженно повторить:
— Мне нужны эти башмачки.
Стелла и господин Чафри отсидели панихиду на балкончике для почетных гостей. С ними же был посланник от Гудвина в восхитительном красном камзоле с изумрудным крестом на груди, окруженный отрядом телохранителей. Ведьма сидела внизу и упорно избегала взгляда Стеллы. Фрек рыдал, пока не начал задыхаться, и ведьма вывела его через боковую дверь, чтобы старик смог отдышаться.
После панихиды к ней подошел посол.
— Его императорское величество хочет переговорить с вами. Он прилетит сегодня вечером на фениксе, чтобы выразить свои соболезнования семье погибшей.
— Прилетит сюда? Это невозможно! Он не посмеет!
— Те, в чьей власти принимать решения, думают иначе. Его величество прибудет после захода солнца только для того, чтобы поговорить с вами и вашими близкими.
— Отец не станет принимать Гудвина. Я не позволю!
— Тогда его величество встретится с вами. Он настаивает. Он хочет сделать одно дипломатическое предложение. Только помните, об этой встрече никто не должен знать, иначе вашему отцу и брату не поздоровится. И вам, — спокойно добавил посол, как будто это не было само собой разумеющимся.
Ведьма прикинула, какую пользу можно будет извлечь из этой навязанной аудиенции. Сарима, безопасность Фрека, судьба Фьеро.
— Хорошо, — согласилась она. — Я с ним встречусь.
И несмотря на свою обиду, она обрадовалась, что волшебные башмачки Гингемы уже не в Кольвене.

Когда колокола забили к вечерне, за ведьмой пришли.
— Нам придется вас обыскать, — сказал посол перед закрытой дверью, к которой ее подвели. — Так требуется по протоколу.
Ведьма сосредоточилась на клокочущей внутри нее ярости, пока охранники ее ощупывали.
— Это что еще такое? — спросил один, вынув из кармана забытую страницу из «Гримуатики».
— Это? — переспросила она, лихорадочно соображая. — Я хотела показать это его величеству.
— С собой ничего брать не разрешается, — сказали они, пряча листок.
— Да вы понимаете, с кем говорите? Я могу завтра объявить себя правительницей Жевунии и бросить вас всех за решетку.
Угроза не произвела на охранников никакого действия. Они невозмутимо открыли дверь и пригласили ее в комнатенку, где стояли только два стула на цветастом ковре. По сторонам, на непокрытых половицах, сквозняк всколыхнул клубки пыли.
— Его императорское величество Гудвин великий и ужасный! — объявил посол и скрылся за дверью.
С минуту ведьма оставалась одна. Потом в комнату вошел неприметный старичок в рубашке со стоячим воротничком и пиджаке, из-под которого выглядывала цепочка карманных часов. На его лысой розовой голове виднелись бурые старческие пятна, над ушами кустились остатки волос. Гудвин. Он промокнул платком лоб и сел, указав ведьме на соседний стул. Она не двинулась с места.
— Добрый вечер, — сказал он.
— Что вы от меня хотите? — спросила ведьма.
— Обсудить с вами две веши. Первая — это то, ради чего я, собственно, сюда прибыл, а второе — то, на что вы обратили мое внимание.
— Я вас слушаю.
— Буду говорить без обиняков. Я хотел узнать о ваших планах на наследование титула Гингемы.
— Если бы они у меня и были, вас это совершенно не касается.
— Боюсь, вы ошибаетесь. Меня это очень даже касается, потому что я намереваюсь вернуть Жевунию. Подготовка к этому идет уже полным ходом. Насколько я понимаю, леди Стелла благоразумно, хотя и несколько поспешно удалила из страны виновницу несчастья и почитаемые здесь башмачки, что, несомненно, облегчит мою задачу. Башмачки эти я еще раздобуду — на всякий случай, чтобы вы о себе слишком многого не возомнили. Так что, как видите, мне действительно необходимо знать ваши планы. Как я понимаю, вы не слишком одобряли религиозную тиранию, которую установила ваша сестра. Искренне надеюсь, что вы не пожелаете здесь обосноваться. Иначе нам нужно будет с вами кое о чем договориться, чего у меня никак не получалось с вашей сестрой.
— Зачем мне здесь обосновываться? И какая из меня правительница?
— К тому же не будем забывать о маленькой армии, которая стоит… под Красной Мельницей, если я правильно помню.
— Так вот зачем они там были нужны все эти годы!
— Чтобы вы не отвлекались на здешние дела. Накладно, конечно, зато эффективно.
— Надо бы мне, конечно, воспользоваться своим правом и возглавить жевунов, хотя бы назло вам. Но меня мало волнует судьба этого глупого народа. Пусть живут, как хотят, лишь бы отцу не досаждали. Так что если вопрос исчерпан…
— То перейдем к другому. — Гудвин заметно оживился. — Откуда вы взяли ту страницу, которую, как говорят охранники, хотели мне показать?
— Хороший вопрос! По какому праву ваши охранники отобрали ее у меня?
— Речь сейчас не об этом. Где книга, из которой вы вырвали этот лист, — вот что я хочу узнать.
— Если я вам скажу; то что получу взамен?
— А что вы хотите?
«Вот оно! — мелькнула мысль. — Ради этого и стоило встречаться». Ведьма набрала полную грудь воздуха и выпалила:
— Узнать, жива ли еще Сарима, княгиня арджиканская, где ее найти и как выкупить ей свободу.
Гудвин улыбнулся.
— Просто удивительное совпадение. Как раз об этом я и подумал.
Он взмахнул рукой. Дверь открылась, и в комнату ввели гнома в белом. Вернее, нет, не гнома, приглядевшись, поняла ведьма, — сильно сгорбленную девушку. От ее ошейника до лодыжек тянулись короткие цепи, мешавшие ей распрямиться. Не сразу дошло до ведьмы, что это Нор. Сейчас ей должно быть лет шестнадцать-семнадцать. Столько лет было самой ведьме, когда она поступила в Крейг-холл.
— Нор? — позвала она. — Ты меня слышишь?
Пальцы девушки сжались вокруг цепей, грязные коленки вздрогнули. Она наклонила небрежно выбритую голову, как будто прислушиваясь к музыке, но так и не подняла глаза.
— Это тетушка ведьма. Я приехала, чтобы освободить тебя, — сказала она первое, что пришло в голову.
Тут Гудвин снова махнул рукой, и измученную девушку вывели из комнаты.
— Боюсь, это невозможно, — сказал он. — Она находится под моей защитой. От вас.
— А остальные? — спросила ведьма. — Что с ними?
— Документальных свидетельств не сохранилось, но насколько я понимаю, Сарима и все ее сестры мертвы.
У ведьмы перехватило дыхание. Плакали последние надежды на прощение.
— По недогляду, ей-богу, — развел руками Гудвин. — Какой-то безграмотный офицер решил устроить кровавую баню. Армия так ненадежна, разве за всеми уследишь?
— А Иржи? — спросила ведьма, впиваясь пальцами себе в локти.
— Ну, он просто должен был умереть, — огорчился Волшебник. — Он же был главным претендентом на княжеский престол.
— Скажите хотя бы, что он не мучился, — взмолилась ведьма.
— Его казнили огненным ошейником, — признался Гудвин. — Казнь была публичная; надо было показать другим пример. Ну, вот я и рассказал вам даже больше, чем следовало. Теперь ваш черед. Где находится книга, из которой вырвана эта страница? — Волшебник дрожащими руками разгладил ее на коленях. — Надо же, заклинание для вызова драконов, — удивленно произнес он.
— Вот оно что? — гулко откликнулась ведьма. — А я никак не могла разобрать.
— Ничего удивительного. Видите ли, эта страница, как и вся книга, попала сюда из другого мира. Из моего .
Еще один ненормальный. Городит про другие миры, как ее отец.
— Неправда, — сказала ведьма, надеясь, чтобы так оно и было.
— Правда, неправда — какое мне дело? — сказал Гудвин. — Как я говорю, так и есть.
— Но зачем вам эта книга? — спросила ведьма, соображая тем временем, как бы выторговать жизнь Нор. — Я даже не знаю, о чем она. И вы наверняка тоже.
— Я-то знаю. Это магический трактат, написанный в незапамятные времена. Книгу давно считали утраченной или вовсе не существовавшей. Какой-то волшебник, еще могущественнее меня, забрал ее из нашего мира и перенес сюда. За ней-то я и прибыл в эту страну. — Глаза у Гудвина подернулись дымкой воспоминаний. Он будто говорил сам с собой, как это часто бывает со стариками. — Сорок лет назад госпожа Блаватская с помощью хрустального шара нашла книгу, я сделал соответствующие приготовления, принес нужные жертвы и отправился в путь. Я был тогда молод, полон сил, но — неудачлив. Я вовсе не собирался здесь править; лишь хотел найти книгу, вернуть ее в наш мир и уже там узнать тайны, которые она скрывает.
— Жертвы, говорите? Какие, интересно? Человекоубийство, как здесь?
— Убийство — ханжеское слово. Жалкие людишки клеймят им всякий смелый поступок, выходящий за рамки их понимания. То, что я делал и делаю, — не убийство, ибо я, пришелец из другого мира, выше глупых условностей вашей наивной цивилизации, этого детского сюсюканья о добре и зле.
Гудвин говорил спокойно и убежденно; в его глазах не горел дьявольский огонь — там синела бездна холодной отрешенности.
—Если я отдам вам «Гримуатику», вы вернетесь в свой мир? Могу я рассчитывать, что вы выпустите Нор и освободите страну от тирании?
— Стар я уже, чтобы путешествовать. Да и с какой стати я брошу то, над чем работал столько лет?
— Иначе я воспользуюсь книгой и уничтожу вас.
— Да тебе в жизни ее не прочесть! Для здешней уроженки это невозможно.
— Я могу прочесть гораздо больше, чем вам кажется. Я читала о том, как высвобождать скрытую в материи энергию и поворачивать время вспять, как изготовить оружие, которое не каждый-то осмелится использовать, отравлять воду и превращать народ в покорных рабов. Я видела схемы орудий для пыток. Хоть я не все понимаю, хоть рисунки и слова иногда расплываются, я могу еще многому научиться. Потому что в отличие от вас я еще не старая.
— Все это очень интересно, — проговорил Гудвин, заметно удивленный успехами ведьмы.
— Но не для меня. Итак, если я отдам вам «Гримуатику», обещаете ли вы вернуть мне Нор и покинуть нашу страну?
— Разве мне можно верить? — вздохнул Гудвин. — Честное слово, ты прямо как дитя. — Он любовно посмотрел на вырванную страницу. — Подумать только: армия из драконов, — промурлыкал он и перевернул, чтоб прочитать обратную сторону.
— Ну пожалуйста! Я еще никого ни о чем не просила, но вас умоляю. Не место вам здесь. Если допустить, что вы хоть иногда способны говорить правду, — уйдите, вернитесь в свой мир, оставьте нас в покое. Забирайте с собой книгу, делайте с ней что хотите, только освободите нас. Позвольте мне сделать хоть одно благое дело в своей жизни.
— У нас был другой уговор, — напомнил ей Гудвин. — Я говорю, что стало с семьей твоего дорогого Фьеро, а ты — где находится книга.
— Условия изменились. Вы возвращаете мне Нор, а я вам — «Гримуатику». Сами вы все равно ее никогда не найдете: слишком хорошо она спрятана.
Ведьма надеялась, что говорит убедительно.
Гудвин встал и сунул страницу в карман.
— Я не стану тебя убивать, — пообещал он. — По крайней мере сейчас. Книгу я все равно добуду рано или поздно. Я подумаю над твоим предложением, но пока девчонка останется у меня в заложницах.
— Освободите ее! Сейчас же! Поступите хоть раз как мужчина, а не как последний подлец! Отпустите Нор, и клянусь, я пришлю вам книгу.
— Я не торгуюсь, — сказал Гудвин усталым голосом, как будто говорил сам с собой. — Посмотрим, как пройдет присоединение Жевунии. Если не будешь мешать, я, может, подумаю над твоими словами. Но я не торгуюсь.
Видя, что он уже собирается уходить, ведьма решилась:
— А ведь мы с вами уже встречалась. Вы приняли меня во дворце, когда я была еще студенткой из Шиза.
— Правда? — поднял брови Гудвин. — Так ты одна из Виллинаных девиц? Ах, мадам Виллина, мадам Виллина, драгоценная моя помощница. Теперь она совсем выжила из ума, а ведь сколькому научила меня в укрощении строптивых девчонок. Ты, конечно, ее обожала, как и остальные?
— Она предлагала мне служить какому-то неназванному властелину. Это были вы?
— Почем знать? Мы с ней вынашивали столько планов, что теперь и не упомнишь. Замечательная была женщина. Она бы никогда не стала действовать такими грубыми методами. — Гудвин кивнул на открытую дверь, за которой горбатилась Нор, что-то тихо себе напевая. — Ее способы были гораздо более утонченными.
Волшебник направился к двери, но, не дойдя до нее, обернулся:
— Вспомнил! Это она предупредила меня о тебе. Сказала, что ты отвергла ее предложение. Посоветовала следить за тобой. Благодаря ей мы и узнали о твоем княжеском ухажере.
— Не может быть!
— Значит, говоришь, мы встречались? Я забыл. В каком облике я тогда появился?
Ведьма усилием воли отогнала тошноту.
— Вы были светящимся скелетом, танцующим в буре.
— Ах да. Впечатляло, правда?
— По-моему, вы ничтожный волшебник.
— А ты, — обиженно отозвался он, — карикатура на ведьму.
Гудвин развернулся.
— Подождите! — крикнула она ему вслед. — Как я узнаю о вашем ответе?
— Я пошлю гонца до конца этого года, — отозвался он, не оборачиваясь.
Дверь за ним закрылась. Ведьма рухнула на колени, уронила голову на грудь, сжала кулаки. Никогда, никогда она не отдаст «Гримуатику» этому чудовищу. Она готова умереть, лишь бы книга не попала в его руки. Но каким обманом ей вызволить Нор?
Через несколько дней, убедившись, что отца не выселят из замка, ведьма оставила Кольвен. Фрек отказался ехать с ней в Мигуней, сослался на возраст и на то, что Панци может захотеть с ним повидаться. Покидая отца, ведьма чувствовала, что он долго не протянет и тоска по Гингеме быстро сведет его в могилу. Она подавила в себе обиду и попрощалась с ним, как будто в последний раз.
Во дворе замка она увидела Стеллу. Избегая смотреть друг на друга, волшебницы разошлись каждая своим путем.
— Басти! — не выдержала Стелла.
Ведьма не обернулась. Больше они так и не увиделись…

 Отправлено: 08.02.11 21:43. Заголовок: Я не понял - Эльфаба..

Я не понял - Эльфаба была того?

 Отправлено: 08.02.11 22:20. Заголовок: Времени на преследов..

Времени на преследование девчонки у ведьмы не оставалось. По совести, искать башмачки должна была Стелла — со своими деньгами и связями. А то сама заварила кашу, а другие расхлебывай.
Но все-таки ведьма периодически останавливалась на Дороге из желтого кирпича, заходила в придорожные таверны и спрашивала, не видел ли кто необычную девочку в клетчатом платье и с маленькой собачкой. Подвыпившие завсегдатаи одной из таверн принялись обсуждать, зачем зеленой ведьме понадобилась девочка (похоже, у Элли был редкий дар очаровывать незнакомцев), но убедившись, что ничего плохого ей не грозит, все рассказали. Действительно, Элли проходила здесь несколько дней назад и переночевала у хозяина дома в паре миль отсюда.
— Пойдете во-о-он туда, увидите красивый дом с круглой желтой крышей и высокой тонкой трубой, — сказал один. — Пропустить его невозможно.
Следуя указаниям, ведьма действительно нашла нужный дом, а во дворе — Кокуса, качавшего на коленях ребенка.
— Ба! — воскликнул он. — Какие люди! Мила, иди сюда, смотри скорей, кто к нам пришел! Бастинда, с которой мы вместе учились. Собственной персоной!
Вышла Мила; за ней, цепляясь за ее передник, — несколько голых ребятишек. Раскрасневшаяся от стирки, она смахнула со лба влажную прядь волос.
— А одеты-то, одеты мы с тобой курам на смех, — ахнула она.
— Ты у меня и так красавица, — любовно сказал Кокус.
По фигуре Милы совершенно не было заметно, что она выносила стольких детей (ведьма насчитала четырех, и это наверняка были не все). Кокус же заматерел, раздался в ширину, а рано поседевшие волосы придали ему новый, благородный вид.
— Мы слышали о гибели Гинги, — говорил он, — и послали соболезнования твоему отцу. Как найти тебя, мы не знали. Слышали, что ты появлялась тут вскоре после переворота, но куда делась потом, нам так никто и не сказал. Хорошо, что ты вернулась.
Радость встречи загладила обиду от предательства подруги.
— Ну, вы и смотритесь, — улыбнулась ведьма.
— Рикла, слезь со стула, дай тете сесть, — сказала Мила девочке. — А ты, Рыжик, беги к дяде и попроси у него риса, лука и йогурта, чтобы приготовить обед.
— Подожди, Рыжик, не беги. Мила, я к вам на минутку. Я бы с удовольствием посидела и послушала, как у вас идут дела, но мне надо найти девочку из упавшего домика. Говорят, она у вас ночевала.
Кокус засунул руки в карманы.
— Так и есть. Зачем она тебе?
— Я хочу вернуть Гингины башмачки, которые она забрала.
— Башмачки? — Кокус был так же изумлен, как до него Стелла. — Раньше тебя модная обувь не интересовала.
— Может, я наконец решила показаться в свете и дать бал в Изумрудном городе. — Почувствовав колкость своих слов, ведьма поправилась: — Это семейное дело. Я хочу вернуть папин подарок, который Гинга завещала мне, а Стелла без разрешения отдала этой девочке. И горе всей Жевунии, если башмачки попадут в руки Гудвина. Какая она, эта Элли?
— Просто прелесть, — ответил Кокус. — Честная, открытая, непосредственная. Она без труда доберется до Изумрудного города. Путь туда, конечно, неблизкий, но всякий, кто ее встретит, обязательно ей поможет. Мы с ней сидели, пока не взошла луна: говорили о ее доме, нашей стране и о том, с какими трудностями она может столкнуться по дороге. Она еще ни разу не путешествовала.
— Очаровательно, — угрюмо отозвалась ведьма.
— А что ты сейчас замышляешь? — неожиданно спросила Мила. — Знаешь, когда ты не вернулась со Стеллой из Изумрудного города, стали поговаривать, будто ты сошла с ума и подалась в террористки.
— Сплетники всегда найдутся, поэтому я теперь зову себя ведьмой. Восточной ведьмой, если полностью. Раз меня все равно считают сумасшедшей, почему бы этим не воспользоваться? Ведьмы не подчиняются условностям.
— Какая же ты ведьма? — не поверил Кокус. — Они ведь злые, а ты нет.
— Я-то? — Ведьма улыбнулась. — Откуда ты знаешь? Пока мы не виделись, я ведь и озлобиться могла.
Кокус покачал головой.
— Те, кто открыто зовут себя злыми, на самом деле не хуже остальных. — Он вздохнул. — Беда скорее с теми, кто всерьез считает себя добродетельнее других.
— Как Гингема, — ехидно подсказала Мила.
Они печально кивнули.
Ведьма взяла у Кокуса ребенка, покачала его на колене, поцокала языком. Она не слишком любила детей, но после стольких лет общения с обезьянами начала понимать, как им угодить. Малыш от радости залепетал и намочил пеленки. Ведьма поспешно отдала его обратно.
— Если отвлечься от башмачков, — сказала она. — Вам не кажется жестоким послать девочку прямо в лапы Гудвину? Ее хоть кто-нибудь предупредил, какое он чудовище?
Кокус замялся.
— Я… предпочитаю не обсуждать Гудвина: тут никогда не знаешь, кто тебя услышит. Я, конечно, надеюсь, что теперь у нас будет нормальное правительство, но если через пару месяцев нас захватят императорские войска — а между нами говоря, все к тому идет, — я бы не хотел, чтобы им доложили, будто я злословил о государе.
— Только не говори мне, что ты тоже за воссоединение!
— Я за мир и покой, Басти, и ни за что больше. Мне и так забот хватает. Попробуй собери урожай с наших бесплодных полей! Я ведь затем и поступал в университет — изучать агрономию. Теперь вот все силы вкладываю в землю, а мы все равно едва сводим концы с концами.
Сказал он это, правда, с нескрываемой гордостью. Мила тоже приосанилась.
— Вы, может, и пару Кыоров в хлеву держите?
— Как можно? Неужели ты думаешь, я забыл, над чем мы работали в университете: ты, Крёп с Тиббетом и я? То была самая яркая пора моей тихой жизни.
— Никто не заставлял тебя вести тихую жизнь.
— Только не надо меня учить. Я ничуть не жалею ни о нашей университетской борьбе за справедливость, ни о спокойной семейной жизни в деревне. Как думаешь, мы хоть что-нибудь полезное тогда сделали?
— По меньшей мере мы помогли профессору Дилламонду: он был очень одинок в своей работе. А между тем вся философия сопротивления выросла из его открытий.
Про свои эксперименты с летучими обезьянами, также основанные на работах профессора, ведьма решила не распространяться.
— Мы даже не подозревали тогда, что при нас закончится золотой век, — вздохнул Кокус. — Когда ты в последний раз видела Зыверей на ответственной должности?
— Лучше не заводи меня, — предупредила ведьма. От волнения она поднялась со стула.
— Помнишь, ты говорила, что успела забрать записи профессора после его смерти? Ты так и не рассказала мне, о чем они. Ты ими как-нибудь воспользовалась?
— Я узнала из них достаточно, чтобы ничего не принимать на веру, — ответила ведьма.
Собственные слова показались ей чересчур напыщенными, грустные воспоминания тяжким грузом легли на сердце. Мила заметила это и пришла ей на выручку:
— Эти времена давно прошли, и слава богу. Мы тогда были наивными детьми с несбыточными мечтами, а теперь — теперь мы в расцвете сил, тянем за собой малышей, тащим на плечах престарелых родителей. Мир теперь наш, а те, кого мы раньше боялись и уважали, доживают последние дни.
— По Гудвину этого не скажешь, — заметила ведьма.
— Зато по мадам Виллине — вполне. Так мне в последнем письме писала Шеньшень.
— Правда?
— Да, — поддержал Кокус. — Хотя она и из своей койки продолжает наушничать Гудвину. Даже странно, что Стелла послала Элли в Изумрудный город, а не в Шиз, учиться у Виллина.
Ведьма попыталась представить Элли студенткой, но вместо этого перед глазами появилась согнутая фигурка Нор, а с ней и других девушек, тоже в ошейниках и цепях, которые закружились над мадам Виллина.
— Басти, что с тобой? Тебе плохо? — встревожился Кокус. — Сядь. Я понимаю, тебе сейчас нелегко. Помнится, ты не слишком ладила с Гингой?
Но ведьма не хотела ни говорить, ни думать о сестре.
— Элли — некрасивое имя, тебе не кажется? — спросила она, опустившись на стул.
— Да вроде ничего, — пожал плечами Кокус. — Вообще-то мы с ней даже говорили об этом. Оказывается, также зовут какую-то знаменитую правительницу в их землях. Школьная учительница объяснила ей что ее имя означает «дарящая богу».
— Очень кстати! Пусть вместо дара богу вернет мне башмачки. И что только такая маленькая девчонка может подарить богу? Если конечно сама не богиня? Что это с тобой? Ты ведь никогда не был суеверным.
— Ничего я такого не думаю, просто обсуждаю происхождение слов, — примирительно сказал Кокус. — Про богов пусть выясняют те, кто умнее меня. Но мне кажется любопытным, что имя именно этой девочки такое же, как имя их Принцессы.
— А на мой взгляд, она святая, — вставила Мила. — Святая, как и любой ребенок. Рыжик, а ну кыш от лимонного пирога, а то так всыплю, что навек запомнишь! Элли напомнила мне о нашей маленькой Принцессе: та тоже могла бы такой стать, а может, еще и станет, если очнется от колдовского сна.
— Только послушайте ее! — фыркнула ведьма. — Элли, Озма, дети-ангелочки, сюси-пуси.
— Знаешь, в чем тут дело? — задумчиво сказал Кокус. — Помнишь тот древний рисунок, который я нашел в библиотеке, — женщина со зверьком на руках? В нем было одновременно что-то трогательное и жуткое. Так вот Элли чем-то напоминала мне эту женщину на рисунке. Безымянную Богиню я бы сказал, если это не святотатство. Видела бы ты, с какой любовью она тискает свою омерзительную, воняющую псиной собаку. Один раз она взяла ее на руки и склонилась над ней точь-в-точь как на картинке. Элли еще ребенок, но в ней есть серьезность и степенность взрослого. Это ей очень идет. Я ею просто очарован. — Прем расколол несколько орехов и предложил их ведьме и жене. — И тебя она очарует, вот увидишь.
— Я предпочла бы ее не видеть, — проворчала ведьма. — Меньше всего я расположена умиляться серьезными детьми. Но мне нужно вернуть башмачки.
— Они и правда волшебные, как говорят? — спросила Мила. — Или просто дороги тебе как память?
— Откуда мне знать, волшебные они или нет — я их ни разу не надевала! Но если я их раздобуду, и они унесут меня от земных мук, жалеть не стану.
— В этих башмачках видели причину Гингиной тирании. По мне, так Стелла очень мудро поступила, что отдала их Элли. Она вынесет их из Жевунии, даже не подозревая, какую услугу нам оказывает.
— Ага, и попадет прямо в лапы Гудвина. Стелла ведь послала девочку в Изумрудный город, забыла? А как только Гудвин их получит, так сразу беспрепятственно двинется на жевунов. И вы глупы, если этого не боитесь.
— Давайте лучше пить чай, — предложила Мила. — Кларинда как раз его заварила, а я пойду взобью сливки. Помнишь, как мы поминали госпожу Глючию взбитыми сливками?
Ведьма с трудом переводила дыхание: злоба душила ее. Стелла! Прекрасно зная, что в смерти опекунши виновата мадам Виллина, Стелла теперь не гнушается ее методов. Использует ничего не подозревающую Элли, чтобы избавить Жевунию от проклятых башмачков. Или даже чтобы доставить их Гудвину.
— У меня нет времени сидеть и попусту болтать с вами! — Ведьма вскочила и уронила миску с орехами на землю. — Разве мы не наболтались в университете?
Она схватила свою метлу и остроконечную шляпу. Кокус качнулся от изумления и едва не свалился со стула.
— Басти, ты что, обиделась? Из-за чего?
Но ведьме было не до объяснений. Она развернулась, словно маленький черный ураган из развевающихся плаща и юбки, и выбежала за ворота.
Как в забытьи шла она по дороге, а в голове вызревал план. О волшебной метле ведьма вспомнила, только когда, остановившись на отдых, оперлась на нее.
Кокус, Стелла, даже Фрек — каким разочарованием стали они для нее! Так ли они изменились за прошедшие годы, или это она по своей наивности раньше не замечала, кем они были на самом деле? Окончательно утратив веру в человечество, ведьма хотела теперь только одного — попасть домой. Чтобы ни на кого не сорваться, она не стала заходить в таверну. Ночь была теплая, и ведьма решила отдохнуть под открытым небом.
Она лежала без сна на краю ячменного поля. Взошла луна, огромная, как это бывает, когда она только поднимается из-за горизонта, и высветила воткнутый в землю шест с поперечной перекладиной, готовый стать крестом для распятия или опорой для пугала.
Почему ведьма не объединилась с сестрой и не повела вместе с ней армии против Гудвина? Почему, когда Гингема попросила ее о помощи, она отказала и вернулась в Киамо-Ко, где просидела последние семь лет? У нее была возможность объединить силы с сестрой, а она не воспользовалась этим — почему? Неужели из-за жалких семейных обид?
За что бы она ни бралась, какое бы дело ни начинала — все оканчивалось неудачей. Почему?
Терзаемая мыслями о гибели сестры, раздавленной, как козявка, ведьма поднялась и взяла новый курс. Элли никуда не денется: она будет идти по Дороге из желтого кирпича до самого Изумрудного города. Ее всегда удастся перехватить. А пока ведьма завершит дело, начатое пятнадцать лет назад. Мадам Виллина все еще жива.

6

За прошедшие годы Шиз превратился в настоящую денежную машину. Расположенный в историческом центре университет почти не изменился, только кое-где появились новые корпуса. Зато город разросся вширь, подпитываемый лихорадящей предвоенной экономикой. Сам воздух здесь горячил и волновал кровь: Шиз деловито пыхтел и с каждым вздохом преумножал свое богатство. Посреди Вокзальной площади устремилась ввысь огромная, желтеющая медью мраморная колонна — памятник «Дух империи». Заводы выпускали в небо столбы черного дыма. Камни, прежде голубовато-серые, темнели от сажи. Серели чахлые деревья. И нигде не было ни одного Зыверя.
Крейг-холл странным образом преобразился: одновременно постарел и помолодел. Ведьма решила не связываться с привратником и перелетела через стену в огород, куда когда-то чуть ли не на колени ей упал Кокус. Овощные грядки с фруктовым садом остались, а вот прилегавшая к ним раньше лужайка исчезла — теперь на ее месте стояло каменное сооружение, над блестящими дверями которого виднелась надпись «Театр музыки и драмы лорда Чафри и леди Стеллы».
На дорожку, о чем-то щебеча и прижимая к груди учебники, вышли три девушки, будто тени из прошлого, призраки Гингемы, Стеллы и ее самой. У ведьмы подогнулись колени; и она оперлась на метлу, чтобы не упасть. Как же, оказывается, она постарела!
— Как бы мне увидеть директора? — спросила она.
Студентки недоуменно посмотрели на нее, потом одна, самая бойкая, объяснила. Кабинет находился все там же, в главном здании.
— Там вы ее и найдете, — закончила девушка. — Она всегда в это время пьет чай.
«Странно, даже не спросили, откуда я взялась и что делаю в огороде, — подумала ведьма. — Видно, охрана здесь нестрогая, еще и не таких, как я, пропускает. Тем лучше — проще будет сбежать».
Директриса теперь обзавелась пухлым старичком-секретарем.
— Вы договаривались? — спросил он. — Нет? Тогда я проверю, свободна ли она.
Он заглянул в кабинет.
— Проходите, — сказал он, высунувшись. — Метлу можете оставить здесь, на стойке для зонтиков.
— Нет-нет, благодарю, — отказалась ведьма и вошла внутрь.
Директриса поднялась ей навстречу из кожаного кресла.
Это была не мадам Виллина, а низенькая, розовощекая, энергичная женщина с медно-рыжими волосами.
— Простите, я не расслышала вашего имени, — извинилась она. — Вы ведь из стареньких, а я тут совсем новенькая. — Она рассмеялась собственной шутке. — Я даже не представляла, сколько прежних выпускниц сюда возвращаются, чтобы вспомнить юность. Присоединяйтесь ко мне пить чай. Так как вас зовут?
— Когда я училась здесь, меня звали Бастиндой, — не без усилия произнесла ведьма. Только сейчас она поняла, как давно это было. — Спасибо за ваше приглашение, но боюсь, мне придется отказаться. Я спешу. Я думала, что здесь все еще руководит мадам Виллина. Не знаете, где ее можно найти?
— Даже не знаю, как вам это сказать, — начала директриса — До последнего времени мадам Виллина регулярно посещала Изумрудный город, вместе с самим императором занималась вопросами образования в Волшебной стране. Но недавно ее здоровье сильно пошатнулось, и теперь она лежит в дочернике — я хотела сказать, в Дочернем корпусе; он назван так, потому что построен на пожертвования дочерей Крейг-холла, наших выпускниц. Мне жаль вас огорчать, но боюсь, ее конец уже близок.
— Можно я загляну к ней поздороваться? — спросила ведьма. Она не умела притворяться, но директриса была еще слишком неопытна и наивна, чтобы заподозрить неладное. — Я была одной из ее любимых учениц, она мне очень обрадуется.
— Подождите, я позову Громметика, он вас проводит. И еще надо бы спросить сиделку, сможет ли мадам вас принять.
— Не надо, не зовите Громметика, я знаю дорогу. С сиделкой я все улажу, да и загляну всего на секундочку. А потом вернусь к вам, и мы поговорим о пожертвовании в университетский фонд.
На памяти ведьмы это была первая ложь в ее жизни.

Дочерни к оказался приземистой башенкой вроде силосной, примыкающей к часовне, в которой отпевали профессора Дилламонда. Уборщица объяснила, что покои мадам Виллины находятся этажом выше, за дверью с императорским гербом.
Минутой позже ведьма остановилась перед указанной дверью. Императорский герб изображал воздушный шар, прославляя чудесное прибытие Гудвина в Изумрудный город, а под шаром — два скрещенных меча. Издали шар с висящей под ним корзиной напоминал оскаленный в улыбке череп, а мечи — зловещий крест. Ведьма приблизилась, повернула ручку и вошла внутрь.
Здесь было несколько комнат, все забитые почетными грамотами и памятными подарками от вельмож Изумрудного города, в том числе от самого императора. Ведьма прошла через гостиную, где, несмотря на теплую погоду, горел камин, миновала кухню с чуланом, забаррикадировала комодом дверь в ванную, откуда доносились чьи-то всхлипывания, и прошла в спальню.
На огромной кровати, выполненной в виде феникса, высоко на подушках покоилась мадам Виллина. Золоченые голова и шея птицы поднимались над изголовьем, крылья распростерлись по сторонам, а лапы соединились у изножия. Куда приткнуть хвост, столяр, видно, так и не догадался. Поза у птицы получилась странной, как будто ее отбросило назад мощным выстрелом или как будто она по-человечески рожала то скопище плоти, которое давило ей на живот и опиралось на грудь.
На полу близ кровати лежала стопка газет и поверх нее старомодные очки. Но время чтения уже миновало. Жизнь покинула кошмарную Виллину, оставив от нее только мертвенно-серое тело. Ее руки лежали сложенными на животе, открытые, слегка выпученные глаза были неподвижны. Она все так же напоминала гигантскую рыбу, только без рыбного запаха. Рядом горела недавно зажженная свеча, и в комнате все еще витал серный спичечный запах.
Из ванной послышался стук.
— Что, нет здесь детей, за которых можно спрятаться? — с ненавистью прошипела ведьма и замахнулась метлой. Но мертвому телу было уже все равно.
Не помня себя от ярости, ведьма ударила мадам Виллину метлой по лицу, но прутья даже не оставили следа. Тогда она потянулась к каминной полке, ухватила почетный кубок потяжелее и обрушила его мраморной подставкой на голову бывшей директрисе. Проломленные кости треснули, как дрова в огне.
Ведьма оставила кубок в руках умершей, памятной надписью вверх, на обозрение всякого, кто зайдет в комнату. «За все, что вы для нас сделали», — гласила она.

 Отправлено: 08.02.11 22:20. Заголовок: 7 Ведьма пятнадцать..

7

Ведьма пятнадцать лет ждала возможности убить директрису — и опоздала на какие-то жалкие несколько минут. Неудивительно, что теперь ей хотелось хотя бы Громметика растерзать на части, но она удержалась. Быть пойманной и осужденной за надругательство над трупом заклятого врага еще куда ни шло, но за отмщение железке — нет уж!
Она перекусила и проглядела газеты в кафе, потом, борясь со скукой, прошлась по магазинам. Ей хотелось увидеть, как город воспримет смерть Виллины, услышать, что об этом будут говорить, узнать, как работает новая государственная машина. Вряд ли ей когда-нибудь еще представится такой случай: она не собиралась возвращаться ни в Шиз, ни в столицу.
К вечеру ведьма забеспокоилась. Что, если новая директриса пытается замять скандал? Тем более что речь шла о покушении на особу, приближенную к императору. Так ведь о ведьмином поступке никто и не узнает! Она стала перебирать в голове, кому бы признаться. Кто побежит доносить властям? Крёп? Шеньшень? Фэнни? Или хотя бы маркграф Десятилуговья, надменный Эврик?
Уже смеркалось, когда ведьма добралась до особняка, расположенного на краю Шиза, в глубине парка или, как это теперь называлось, Императорского сада. Подобно соседним домам, он был окружен стеной, вдоль которой валялись разбитые бутылки, и имел собственную охрану со злыми собаками. С собаками у ведьмы давно был общий язык, а стену она попросту перелетела и, опустившись на террасу под возглас перепуганной служанки, вошла в дом.
Эврик сидел в кабинете, подписывал бумаги элегантным пером и потягивал желтое, как мед, виски из хрустального бокала.
— Я же сказал, что на коктейль не выйду, разбирайся сама. Неужели не понятно? — начал он и осекся. — Как вы сюда попали? Кто вы, мы знакомы?
— Конечно, знакомы. Помнишь зеленую студентку из Крейг-холла?
— Ах да! Как бишь тебя зовут?
— Раньше звали Бастиндой.
Маркграф зажег лампу: в комнате уже заметно стемнело.
— Ну, садись, раз пришла, — сказал он. — Выпьешь?
— Самую малость.
Из всей их университетской компании только Эврика красил возраст. Он и в студенческие годы был невероятно хорош собой, а теперь стал просто загляденье: крепкий, осанистый, свежий, с пышными платинового цвета волосами, зачесанными назад. Умеет же человек сохранить то, чем щедро одарила его природа, — подумала ведьма, сделав глоток из предложенного бокала.
— Чем обязан такой чести? — спросил Эврик, долив себе виски. — Или сегодня день такой особый, что все повторяется?
— В каком смысле?
— А вот в каком. Гуляю я сегодня, как обычно, по парку со своей охраной и вижу, устанавливают балаган для завтрашнего представления. Народу, конечно, сюда навалит, студентов, рабочих, праздных зевак и этих болтунов из Малого Гликкуса. Труппа из подростков, увязавшихся небось за циркачами. Но главное — заправляет всем вонючий гном!
— Вонючий?
— Ну, вонючий, отвратительный, не в этом дело. Штука в том, что это тот самый гном, которого я видел, когда еще был студентом.
— Оригинально.
— Я, конечно, удивился, но значения не придал. И тут, будто из того же времени, появляешься ты. Разве ты не ходила тогда с нами в «Приют философа»? Когда нас, вдрызг пьяных, затащили на оргию, и Тиббета так отделал Тэигр, что… Да ты ходила, точно.
— Нет, вряд ли.
— Разве? Маленький пронырливый Кокус ходил, и Фэнни, и Фьеро, по-моему, и кто-то еще… Неужели не помнишь? Там еще была такая гадкая старуха Якль и этот гном. Они впустили нас, и бр-р — аж сейчас в дрожь бросает.
— Не может быть! — вскричала ведьма, едва не уронив бокал. — Не может быть, чтобы старуху звали Якль! Это безумие, я, наверное, ослышалась. Нет, Эврик, я отказываюсь верить, чтобы через двадцать лет ты вот так сразу вспомнил имя какой-то старухи.
— Я даже помню, как она выглядела. Темная такая, лысеющая старуха в парике, с карими глазами. Они с гномом — не знаю, как его зовут, — были вместе. Почему бы мне не помнить ее имени?
— Да ты даже мое имя забыл!
— Ты — другое дело. Ты и близко меня не пугала так, как она. — Эврик ухмыльнулся. — Ты вообще меня не пугала. Я тогда грубияном был, да? Наглецом?
— Таким и остался.
— Ха, и ты не первая, кто это говорит. Похоже, с моим опытом я могу уже претендовать на звание заслуженного наглеца.
— Я пришла, чтобы сказать тебе, что убила сегодня мадам Виллину. — Ведьма даже поразилась, насколько правдиво звучат ее слова. — Я специально выбрала тебя как человека, которому поверят.
— Ух, зачем же ты ее убила?
— Да так, много причин. — Ведьма гордо выпрямилась. — Она это заслужила.
— Да ну? Ангел мщения никак позеленел?
— Ага. Чтоб никто не догадался.
Они обменялись улыбками.
— Кстати, раз уж речь зашла о мадам Виллине. Когда выяснилось, что ты сбежала, она собрала нас, твоих друзей и приятелей, и прочла нам любопытную лекцию.
— Ты никогда не был моим другом.
— Меня это не спасло. Виллина достала твою характеристику и зачитала нам отзывы разных учителей, что ты дерзкая, постоянно идешь на конфликт и противопоставляешь себя коллективу — что-то вроде этого. Точно не помню. Она даже предупредила, что ты можешь попытаться чуть ли не вовлечь нас в студенческое восстание. Что тебя всеми силами надо избегать. Гингема была в ужасе.
— Немудрено, — хмуро проворчала ведьма.
— И Стелла тоже. Она едва не надломилась, как тогда, после того, как профессор Дилламонд упал на увеличительное стекло.
— Как? Кто-то еще верит в эту наглую ложь?
— Хорошо, хорошо, будь по-твоему — после того как его зарезали неизвестные разбойники. То есть мадам Виллина — ты хочешь, чтобы я это сказал? Зачем ты все-таки ее убила?
— Она сделала свой выбор. У нее была возможность дать студенткам нормальное образование, а связавшись с Гудвином и занявшись промывкой мозгов, она предала всех, кто верит в свободомыслие. И потом, эта страшная женщина виновна в убийстве профессора Дилламонда, сколько бы ты над этим ни смеялся.
Ведьма осеклась. В своих словах она услышала отголосок того, что когда-то давно сказала княгиня Настойя. «Никто не определяет твою судьбу, кроме тебя самой, — внушала ей Сэлониха. — Выбирать тебе».
— А ты ее — убивать? — перехватил инициативу Эврик. — Кулаками-то махать каждый дурак мастер, как кричали мы в детстве, когда нас лупили те, кто посильнее. Злом ведь зла не исправишь. Слушай, оставайся-ка ты на ужин. У нас как раз гости.
— Чтобы ты успел вызвать полицию? Нет уж, спасибо.
— Делать мне больше нечего! Стану я опускаться до доносов.
Голос его звучал убедительно.
— Тогда ладно, — согласилась ведьма. — Кстати, на ком ты женат? На Фэнни, на Шеньшень или на ком-то еще?
— Да какая разница? — ответил Эврик, плеснув себе еще виски. — Я никогда не мог удержать подобные мелочи в голове.

Кладовая у маркграфа оказалась настоящим рогом изобилия, повар — гением, вина — сказкой. Были здесь и улитки с чесноком, и жареные петушиные гребешки с кориандром и кисло-сладким апельсиновым соусом, и нежнейший лимонный торт со взбитыми сливками, от которого ведьма отхватила себе исполинский кусок. Хрустальные бокалы никогда не пустели, разговоры перескакивали с пятого на десятое, и когда маркграфиня провела насытившихся гостей в залу и усадила в мягкие кресла, в глазах у ведьмы гипсовая лепнина на потолке кружилась, как сигаретный дым.
— Да ты пьяна, — заметил Эврик.
— Все твое красное вино.
— Тебе нельзя сейчас никуда идти. Оставайся. Я распоряжусь, чтобы служанка приготовила тебе комнату, замечательную спальню с очень красивым видом на остров, где стоит чудесная беседка.
— Меня не интересуют искусственные виды.
— Неужели ты не хочешь посмотреть, что напишут про Виллину в завтрашних газетах? И напишут ли вообще?
— А ты мне их пошли. Нет, Эврик, мне правда надо идти, дохнуть свежего воздуха, — сказала ведьма, убеждая себя. — Маркграфиня, господа, мне было очень приятно.
— Взаимно, — сухо произнесла хозяйка. — Правда, не стоило рассуждать про зло за едой. Это портит аппетит.
— Вы так меня и не переубедили, — оживился Эврик. — Я все еще считаю, что зло — это не сами дурные поступки, а то, как отвратительно после них себя чувствуешь. Абсолютных оценок для поступков не существует. Во-первых…
— …Беспомощность властей — перебила ведьма. — Закоснелое мышление. И вообще, почему все так стремятся к абсолютной власти?
— Зло — это душевная болезнь, как жадность или тщеславие, — вмешался медный магнат. — А как мы знаем, жадность и тщеславие давно движут миром, и не всегда к худшему.
— Зло — это отсутствие добра, — рассудила его любовница, журналистка из шизского «Обозревателя». — Мир стремится к порядку, к процветанию жизни. Отсутствие этого порядка и есть зло.
— Ерунда, — распалялся Эврик. — Зло — признак низкого нравственного развития. Дети по природе своей — сущие дьяволята. А преступники среди нас — это те, кто так и не повзрослел.
— По-моему, зло — это присутствие, а не отсутствие, — сказал художник. — Это некая чуждая человеку демоническая сущность. Сами по себе люди не злы.
— Даже я? — спросила ведьма, увлекшись своей ролью. — Убийца?
— Да будет вам, — ответил ведьме художник. — Мы все стремимся выставить себя в самом выгодном свете. Обычное человеческое самолюбие. Вы не исключение.
— Зло — не сущность, не вещь — это свойство, как красота…
— Это сила, как ветер…
— Это зараза…
— Это одно из первоначал, несовершенство творения…
— Правильно, давайте все валить на Безымянного Бога.
— Но создал ли Бог зло нарочно или по ошибке?
— Ничего подобного, зло не предвечно, оно вполне земное и возникает из-за разобщенности тела и души. Зло привнесено плотью, это животный инстинкт, заставляющий причинять другим боль, вот и все…
— А что, боль бывает очень даже приятной, особенно когда ты в узких кожаных сапожках, а руки связаны сзади…
— Нет-нет, вы ошибаетесь, зло по своей сути так же нравственно, как и добро; это торжество порока над добродетелью. Можно сколько угодно спорить и рассуждать, но в глубине души вы все равно понимаете…
— Зло — это не желание, а действие. Многие ли из вас, сев за один стол с невоспитанным хамом — которых здесь, конечно, нет, — не захотят перерезать ему глотку? А кто это сделает? Желание естественно, оно возникает у каждого, но только воплотившись в действие, оно становится злом.
— Да нет же! Подавлять такое желание — это действительно зло. Я вот никаких желаний не подавляю.
— Ах, перестаньте! — воскликнула маркграфиня. — Весь вечер вы ведете себя так, будто не слышали, что несчастную пожилую женщину убили в ее собственной постели. Разве она не человек? Разве у нее не было души?
— Дорогая, — сказал Эврик сквозь зевоту, — ты так чиста и наивна, что это даже трогательно, но иногда доходит до смешного.
Ведьма поднялась, не удержалась на ногах, упала в кресло и снова встала, уже опираясь на метлу.
— Зачем вы это сделали? — с чувством спросила ее хозяйка.
Ведьма пожала плечами.
— Да хотя бы для собственного удовольствия. Кто знает, может, зло — это род искусства?
Нетвердой походкой она двинулась к двери.
— Дураки, — заявила ведьма, обернувшись. — Вместо того чтобы позвать полицию, весь вечер меня развлекали.
— Ну что ты, это ты нас развлекала, — галантно возразил Эврик. — Думаю, это лучший вечер за целый год. Даже если окажется, что никого ты на самом деле не убивала. Браво!
Гости похлопали.
— На самом деле, — сказала ведьма у выхода, — вы все неправы. Вы смотрите на зло только с одной стороны. То вы рассуждаете о проявлении зла в человеке и забываете о вселенском зле, то наоборот. Это как в старой басне: как выглядит детеныш дракона в яйце? Неизвестно, потому что стоит разбить скорлупу, чтобы посмотреть на дракона, — и он уже не в яйце. Зло таится от глаз — в этом-то вся и беда.

8

На небе стояла луна, чуть ущербнее вчерашней. Не доверяя себе управлять метлой, ведьма нетвердой походкой побрела по парку. Она найдет удобное, сухое местечко под каким-нибудь деревом и переночует вдали от гнетущего общества.
Ведьма вышла к балагану, о котором рассказывал Эврик. Это было старое деревянное сооружение эпохи раннего тиктакианства, напоминающее куполом миниатюрный цирк и украшенное фигурками, слишком многочисленными и разнообразными для ведьмы в ее нынешнем состоянии. Быть может, здесь найдется ступенька, полочка хотя бы на несколько дюймов над мокрой землей, куда можно было бы притулиться? Ведьма двинулась вперед, всматриваясь в темноту.
— Куда это ты собралась?
Дорогу ей заступил жевун, вернее, нет, гном. Он держал дубинку в одной руке и воинственно постукивал ею о ладонь другой.
— Спать я собралась, место выбираю, — ответила она. — Значит, ты и есть гном, а это — та самая штука, о которой говорил Эврик.
— Часы Дракона времени, — объявил он. — Представление начнется завтра вечером и никак не раньше.
— Завтра вечером меня уже не будет.
— Да будешь ты, куда денешься, — усмехнулся гном.
— Быть-то я, может, буду, — согласилась ведьма, — но уже не здесь. — Она оглядела Часы, потом вспомнила. — Откуда ты знаешь Якль?
— А, Якль, — протянул гном. — Кто ж ее не знает? Невелика заслуга.
— Ее сегодня случайно не убили? — поинтересовалась ведьма.
— Случайно нет.
— Кто ты? — спросила ведьма. На смену ненависти и жестокости внезапно пришел страх.
— Я-то? Так, ничтожнейший гном на свете.
— На кого ты работаешь?
— На кого я только не работал, — ответил гном. — Дьявол — великий ангел, но очень маленький человек. В этом мире у меня нет имени, так что не стоит и спрашивать.
— Довольно с меня загадок. Я пьяна и едва владею собой, — предупредила ведьма. — Я сегодня убила человека и тебя тоже могу отправить на тот свет.
— Ну, положим, никого ты не убивала, она уже была мертва, — невозмутимо заметил гном. — И меня тебе не убить, я бессмертен. Но за твои старания скажу тебе вот что. Я смотритель книги, и я попал в эту проклятую, богом забытую землю, чтобы за ней следить и не дать вернуться обратно. Я ни плох, ни хорош, но я заперт здесь, обречен на вечную жизнь, чтобы охранять книгу. Мне не важно, что будет с тобой или с другими. Главное для меня — уберечь книгу. В этом моя задача.
— Книгу? — силясь понять, спросила ведьма. Чем больше она слышала, тем пьянее себя чувствовала. — Какую?
— Ту, которую ты зовешь «Гримуатикой». У нее есть и другие имена, но это не важно.
— Так забери ее и успокойся. Кто мешает-то?
— Нет, я действую иначе. Я наблюдатель, закулисный игрок: смотрю, как здешние создания проживают свои никчемные жизни, любуюсь причинно-следственными связями, но вмешиваюсь ровно настолько, насколько требует безопасность книги. Мне приоткрыта завеса будущего, поэтому-то я и знаю, куда направить пути человека и всякой твари. — Он подпрыгнул, как чертенок. — То я здесь, то я там. Предвидение — большое подспорье в нашем охранном деле.
— Вы с Якль заодно?
— Когда как. Иногда наши интересы совпадают, иногда расходятся. Они разные.
— Кто она? Что ей нужно? Почему вы суетесь в мою жизнь?
— В моем мире есть ангелы-хранители; в ее мире, по-видимому, тоже. Насколько я могу судить, Якль послана в этот мир со своей задачей, которая касается тебя.
— Меня? Да за что мне такое наказание? Кому понадобилось насылать ее на меня?
— Кто послал Якль и посылал ли ее кто-нибудь вообще, не входит в круг моих знаний и интересов, но почему она интересуется тобой, я отвечу, это тебе пригодится. Дело в том, что ты не отсюда и не оттуда, вернее, наоборот, и отсюда, и оттуда — из Волшебной страны и из иного мира. Твой отец ошибался: никакое ты не наказание за его грехи, а полукровка, представительница новой, а потому опасной породы. Поэтому тебя так и тянуло к Зыверям, таким же промежуточным существам, как и ты. Неужели ты сама еще до этого не додумалась? Какой же скудоумной надо быть.
— Ничего не понимаю, — призналась ведьма. — Объясни подробно, что к чему.
— С удовольствием, — хихикнул гном. Он юркнул за ширму, и оттуда послышались скрежет металла, шум вращающихся колес, щелчок натянувшихся ремней, тиканье качающихся маятников. — Готовься встретить Дракона времени, — раздался его голос.
Механический зверь на крыше ожил, захлопал крыльями, закрутился в танце, жестами одновременно приветствуя зрительницу и запрещая ей подходить ближе. Ведьма смотрела.
Дракон угомонился. Над одной из сценок зажегся свет.
— Представление в трех действиях, — объявил гном из-за ширмы. — Действие первое: «Происхождение святости».
На сцене — впоследствии ведьма не могла себе объяснить, как она это поняла, — разыгралась краткая история святой Басты-Инды, добродетельной монахини, искавшей уединенное место для молитв и обретшей его в пещере под водопадом. С замиранием сердца ведьма смотрела, как фигурка непорочной девы скрылась под струями водопада (из крана над сценой лилась настоящая вода и утекала в скрытую трубу), и стала ждать, когда она выйдет обратно. Фигурка так и не появилась, и свет над сценой погас.
— Действие второе: «Колыбель зла».
— Эй, погоди, первое действие еще не закончилось. По легенде, Баста-Инда вышла из пещеры.
— Действие второе: «Колыбель зла», — настойчиво повторил голос.
Осветилась новая сцена. На картонных декорациях был изображен вполне узнаваемый Кольвенский замок. Фигурка девушки — Мелены — попрощалась с родителями и отправилась в путь с красивым юношей с короткой черной бородой и угловатой походкой — Фреком. Они остановились в маленькой хижине, Фрек поцеловал Мелену и отправился проповедовать. Все оставшееся время он провел в углу сцены, втолковывая что-то крестьянам и крестьянкам, которые совокуплялись прямо перед ним, резали друг друга на части и тут же пожирали. Вместо крови из фигурок текла настоящая подливка-, и от сцены потянуло чесноком и жареными грибами. Между тем оставленная дома одна Мелена скучала. Она ждала, зевала и поправляла свои красивые волосы. Вот к хижине подошел незнакомый мужчина с черным чемоданчиком. Он вынул оттуда зеленый флакон, протянул Мелене, и когда она выпила, то упала в его объятия, то ли послушная и пьяная, какой ведьма была сейчас, то ли освобожденная — не разобрать. Они задергались в таком же бешеном ритме, как прихожане Фрека, и сам проповедник начал пританцовывать. Когда дело было сделано, незнакомец отпрянул от Мелены, щелкнул пальцами, и из-за кулис спустился воздушный шар. Незнакомец залез в корзину.
Это был Гудвин.
— Этого еще не хватало! — возмутилась ведьма. — Чепуха! Свет погас.
— Действие третье, — донесся голос гнома. — «Единение святости и зла».
Ведьма ждала, но ни одна сцена не осветилась, ни одна кукла не двинулась.
— Ну? — спросила она.
— Что «ну»?
— Где конец представления?
Гном высунулся из-за ширмы и подмигнул.
— Кто сказал, что конец написан? — ответил он и снова скрылся внутри.
Открылось окошко, и в него высунулся поднос, на котором лежало овальное зеркало, поцарапанное и треснутое с одной стороны. Оно было точь-в-точь как то стекло, в которое ведьма глядела с детства, воображая, что видит в нем Иную землю. Стекло, оставленное в Изумрудном городе после налета тайной полиции. Оно еще помнило отражения молодого, красивого Фьеро и юной, страстной Феи. Ведьма взяла зеркало, сунула его в карман фартука и побрела прочь.

В утренних газетах не было ни слова о смерти мадам Виллины. Едва способная соображать от страшной головной боли ведьма решила, что больше ждать уже не будет. Либо Эврик и его гости распространят по городу слухи, либо нет. «Хоть бы они дошли до Гудвина, — думала ведьма. — Много бы я дала, чтобы увидеть его лицо после доноса. Пусть думает, что я на самом деле ее убила. Пусть все так думают».

 Отправлено: 08.02.11 22:21. Заголовок: 9 Почти без сна, му..

9

Почти без сна, мучаясь от пульсирующей головной боли, но довольная собой ведьма возвращалась в Жевунию. Она приземлилась во дворе у Према Кокуса и стала его звать, но ей сказали, что он работает в поле, и послали за ним одного из ребят. Вскоре примчался запыхавшийся Кокус с топором в руках.
— Прости… я тебя… не ждал… задержался… — отдуваясь, проговорил он.
— А ты б оставил топор, — посоветовала ведьма. — Бежать было бы легче.
Но Кокус даже теперь не выпустил его из рук.
— Зачем ты вернулась, Басти? — спросил он.
— Рассказать, что я убила мадам Виллину, так что теперь ее можно не опасаться. Я думала, ты обрадуешься.
Как бы не так.
— Ты убила немощную старуху? — ужаснулся Кокус. — Зачем? Разве она еще могла кому-то навредить?
— И ты туда же? — разочарованно протянула ведьма. — Неужели не понятно, что, пока Виллина жива, она может пакостить в любом состоянии?
— Помню, ты когда-то боролась с угнетателями Зыверей. Но я не думал, что ты опустишься до их методов.
— Я ответила ударом на удар, как давно уже следовало. А ты просто нерешительный дурак.
— Дети, — скомандовал Кокус, — идите в дом. Проверьте, что делает мама.
Он вдруг понял, что боится ведьму.
— Как ты можешь стараться всем угодить, когда твою драгоценную Жевунию вот-вот слопает Гудвин? — бушевала ведьма. — Как ты мог, понимая, что делает Стелла, отпустить девчонку в моих башмачках? Когда-то ты был готов бороться за справедливость. Как ты мог так… опуститься?
— Басти, посмотри на меня, — попросил Кокус. — Ты не в себе. Пьяна, что ли? Успокойся. Элли — всего лишь ребенок, а ты превращаешь ее в какую-то мегеру. Так нельзя.
Мила, услышав от детей, что взрослые во дворе ругаются, вышла из дома и встала рядом с Кокусом. В руке она держала кухонный нож. Дети, громко перешептываясь, выглядывали из окна.
— Это вы от меня топорами и ножами решили защищаться? — презрительно усмехнулась ведьма. — Будет вам позориться-то. Я только хотела рассказать про Виллину. Думала, вы оцените.
— Да положил я, положил топор, — воскликнул Кокус. — Ты вся дрожишь, ты расстроена, тебе тяжело смириться с гибелью сестры. Но возьми себя в руки, Басти! Оставь свою обиду на Элли. Она одинока и ни в чем не виновата. Я тебя умоляю…
— Вот только не надо унижаться, не терплю. Тем более от тебя. — Ведьма сжала кулаки, заскрежетала зубами. — Ничего я тебе не обещаю, Кокус.
Она вскочила на метлу, взмыла в воздух и помчалась прочь, со злости все набирая и набирая высоту, пока земля внизу не потеряла мучивших ее очертаний.

Она летела и думала, что уже давно пора вернуться в Киамо-Ко. Лир — трус, упрямец и дурак, а няня потихоньку выживает из ума; как бы они на пару не спалили замок, пока ее нет. Мысли о вчерашнем — о смерти мадам Виллины, о гнусных намеках гнома-кукловода — ведьма от себя отгоняла. Она и так ненавидела Гудвина всем сердцем, а предположение о том что он — ее отец, только подливало масла в огонь ненависти. Надо будет обязательно расспросить няню после возвращения домой.
После возвращения домой… Только сейчас, впервые за тридцать восемь лет, ведьма начала чувствовать, что у нее есть дом. «Спасибо, Сарима», — мысленно поблагодарила она бывшую хозяйку Киамо-Ко. Может, дом и есть то место, где остаешься непрощенным, место, с которым тебя навсегда связывает твоя вина? И кто знает, может, за такую связь стоит и вину потерпеть?
К Киамо-Ко ведьма решила лететь по Дороге из желтого кирпича в последней отчаянной попытке нагнать Элли и получить обратно вожделенные башмачки. Все равно терять уже нечего. Если башмачки попадут к Гудвину, он непременно использует их, чтобы обосновать свои притязания на Жевунию. Можно, конечно, пожать плечами и предоставить жевунов своей судьбе, пусть сами разбираются с Волшебником, но башмачки-то, черт возьми, все равно ее.

Ведьме повезло: она нашла бродячего торговца, который видел Элли. Они разговорились. Торговец грыз морковку, делился ею с осликом и почесывал того за ухом.
— Она прошла тут несколько часов назад, — объяснял он. — Нет, не, одна, с ней шла очень необычная компания. Вроде как ее защитники.
— Бедная напуганная девочка, — покачала головой ведьма. — А что за защитники? Парочка крепких жевунов?
— Не совсем, — сказал торговец. — Соломенное пугало, железный дровосек и кто-то из хищников — не то леопард, не то кугуар; он так быстро сиганул в кусты, что я не разобрал.
— Соломенное пугало? — переспросила ведьма. — Любопытно. Красивая, должно быть, девочка, раз при взгляде на нее пугала оживают. Вы обратили внимание на ее башмачки?
— Не только обратил, я хотел купить их у нее.
— И как? Удалось?
— Говорит, не продаются. Говорит, это особенные башмачки; ей подарила их добрая волшебница.
— Брехня.
— Ну, брехня, не брехня — не моего ума дело. Могу я вам что-нибудь предложить?
— Да. Зонтик. Свой я забыла, а погода портится.
— Это точно, — поддержал торговец, выуживая из телеги потрепанный зонт. — В былые времена с неба месяцами капли не дождешься, не то что теперь. Вот, пожалуйста, ваш — за медяк.
— Мой — за бесплатно, — отрезала ведьма и выхватила у торговца зонт. — Вы ведь не откажете бедной нуждающейся женщине, правда?
— Дороже обойдется, — обиженно хмыкнул торговец, взобрался на телегу и продолжил свой путь.
— Никто, конечно, не спрашивает мнения у простого Оусла, — услышала вдруг ведьма другой голос, когда телега проехала мимо нее, — но, по-моему, эта девочка — сама Озма, которая проснулась и теперь идет в Изумрудный город, чтобы занять свое место на престоле.
— Ненавижу роялистов, — процедил торговец и стеганул Оусла кнутом. — Ненавижу болтливых Зыверей.
Ведьма дернулась, но вмешаться не решилась. Она не смогла вызволить Нор, не договорилась с Гудвином, не успела убить мадам Виллину — так стоит ли вообще браться за то, что она не в силах изменить?

10

Ведьма покачивалась на гребне воздушного потока. Она никогда еще не поднималась так высоко; азарт боролся в ней с отчаянием. Ну, догонит она Элли, сорвете нее башмачки — и что дальше? Зачем они ей? Схоронить их от Гудвина, как Стелла собиралась спрятать их от властолюбивых жевунов, — или вернуть с ними хоть чуточку отцовского внимания, не важно, заслуженного или нет?
Под метлой бежали облака, заслоняя части удивительной мозаики из холмов, равнин, кукурузных и тыквенных полей. Тонкие ленты белой полупрозрачной дымки словно ластиком затирали насыщенный красками пейзаж. Что, если направить метлу еще выше, и еще, и еще? Врежется ли она в небесную твердь?
И чего она старается? Можно забыть о Нор, прогнать Лира, оставить няню и махнуть рукой на Элли и башмачки.
Слева налетел порыв сильного ветра. Ведьму понесло в сторону и вниз, пока вновь между лесами и полями не запетляла золотой змейкой Дорога из желтого кирпича. Надвигалась гроза: горизонт налился фиолетовыми тучами, помрачнел от сероватых полос дождя. Времени почти не оставалось. Тут-то ведьма и приметила кого-то на дороге и пустила метлу в крутое пике. Неужели они? И собираются отдохнуть под той черной ивой? Если так, то сейчас можно будет все и решить…

11

…Когда ведьма очнулась из тяжелого похмельного забытья, гроза давно прошла, и не было никакой уверенности, тот ли это все еще день. Ведьма сомневалась даже, что действительно видела Элли и ее спутников. Неужели она позволила бы им так легко ускользнуть? Но как бы то ни было, а преследовать девчонку дальше, в сам Изумрудный город, ведьма не осмеливалась. Слишком много влиятельных друзей было у мадам Виллины при этом прогнившем режиме, а слухи о ее убийстве могли уже добраться и сюда. Кто знает, может, ведьму уже ищут? Так что о Несенных башмачках, увы, пока надо забыть.
Всю обратную дорогу до Киамо-Ко ведьма почти не останавливалась, разве только спускалась иногда подкрепиться дикими ягодами, орехами и сладкими кореньями. Замок был цел; никто его не спалил. Вооруженные отряды Гудвина все так же скучали у Красной Мельницы. Няня вязала покрывало для своей будущей домовины и составляла список гостей (большинство из которых давно уже отправились в Иную землю) на собственные поминки.
— Да-да, няня, ты совершенно права, было бы замечательно снова увидеть госпожу Глючию, — прокричала ведьма в ухо старушке, обнимая ее. — Она мне тоже нравилась. Она была добрее и честнее этой пустышки Стеллы.
— Что это ты? — удивилась няня. — Вы ведь были лучшими подругами.
— Эта предательница мне больше не подруга, — заявила ведьма.
— От тебя кровью пахнет, иди помойся, — сказала няня. — У тебя что, время подошло?
— Ты же знаешь, я никогда не моюсь. Скажи лучше, где Лир.
— Кто?
— Лир!
— Ах, Лир. Где-то тут. — Няня улыбнулась. — Проверь в колодце.
Теперь это была уже семейная шутка.
— Это что еще за новости? — строго спросила ведьма у Лира, отыскав его в музыкальной комнате.
— Все-таки они были правы — смотри, кого я поймал! Лир показал на золотого карпа, о котором Сарима с сестрами часто говорили, но которого никто толком не видел.
— Вернее, он был уже мертв, когда я его нашел, и я поднял его в ведре — но все равно. Как ты думаешь, мы сможем когда-нибудь рассказать сестрам, что наконец-то его выловили?
В последнее время Лир говорил о Сариме и ее семье, как будто они были призраками и прятались здесь же, в замке, едва сдерживаясь от смеха.
— Будем надеяться, — ответила ведьма, а сама подумала, не вредно ли давать детям несбыточную надежду, не труднее ли им будет потом свыкнуться с правдой? — Как вы тут без меня? Нормально?
— Прекрасно, — ответил Лир. — Но я рад, что ты вернулась.
Она хмыкнула и пошла здороваться с Уоррой и его трескучими сородичами.

Ведьма повесила подаренное ей старое зеркало в своей комнате, но старалась не смотреть в него: ей казалось, что она увидит в нем Элли. Кого-то напоминала ей эта девочка из Канзаса — своей прямотой, искренностью и непосредственностью. «Неужели Нор?» — думала ведьма, роясь в воспоминаниях. Но с чего бы? Тогда, давно, ведьму совершенно не интересовала судьба Нор, несмотря на то, что мордашка девочки была словно уменьшенной копией лица Фьеро. Помимо Гингемы и Панци, ведьма не испытывала теплых чувств ни к кому из детей. Это еще сильнее, чем цвет кожи, отчуждало ее от остальных.
«Нет, кого я обманываю, — призналась ведьма, когда ее взгляд помимо воли упал на зеркало. — Кто как не мы сами отражаемся в зеркалах? В этом и есть мое проклятие — Элли напоминает меня саму в ее возрасте. Как давно это было…»

…еще в Оввельсе. Вот по Болтунским болотам шагает робкая, неуклюжая зеленая девочка, одетая, чтобы не дай бог не намочить ноги, в кожаные штанишки и резиновые сапоги. Следом вперевалку идет ее мама, беременная третьим ребенком, идет и молится о том, чтобы родить, наконец, здорового малыша. Она то и дело бросает в грязь пустые бутылки или украдкой сплевывает пережеванные листья иглодольника.
Няня ухаживает за малышкой Гингой, носит ее в люльке на спине, ходит с ней ловить рыбешку, собирать мох и конские бобы. Гинга все видит, но не может потрогать — что за пытка для ребенка! Неудивительно, что впоследствии она так твердо уверует в незримое: для нее ничто невозможно проверить на ощупь.
Для очистки совести папа берет с собой зеленокожую дочурку и идет повидать многочисленных родственников Черепашьего Сердца. Их соединенные мостиками шалаши висят на широких, преющих от болотного духа деревьях. Болтуны сидят на корточках, боязливо втягивают головы в плечи, с опаской смотрят на пришельцев. От них и от их жилищ воняет рыбой. Я забыла их лица, помню только одну старуху — беззубую, гордую и важную. Постепенно, поборов робость, они подходят, но не к священнику, а ко мне, зеленокожей девочке. Она уже не я, она осталась там, в далеком прошлом, она — это она, таинственная и непонятная. Она стоит так, как стояла Элли; какая-то врожденная отвага выпрямляет ее спину, разводит плечи, держит открытыми глаза. Она терпеливо переносит прикосновения чужих пальцев к своему лицу. Держится ради отца и его работы.
Папа просит прощения за смерть Черепашьего Сердца, случившуюся лет пять назад. Он говорит, что виноват. Что он и его жена влюбились в Болтуна-стеклодува. Простите меня, говорит отец. Девочка Бастинда думает, что папа сошел с ума, ей кажется, что Болтуны его не слушают, настолько зачарованы они его безумием. Как мне искупить свою вину, спрашивает он.
Только старуха реагирует на его слова; возможно, она здесь единственная, кто помнит Черепашье Сердце. Она не стыдится своей неряшливости: этот народ еще не обременен правилами приличия. Старуха напряженно всматривается в папу, потом выкрикивает что-то похожее на: «Мы не прощаем, не прощаем!» — и хлещет его камышом по лицу. Я это видела и знаю: с тех пор он точно тронулся умом.
Отец поражен. Для него прежде не существовало непростительных грехов. Он бледнеет как полотно; только из ссадин на лице сочатся капельки крови. Возможно, у старухи были все основания для такого поступка, но для папы она злейшая ведьма.
Я помню ее, гордую и негодующую. Ее мораль не допускает прощения; она в таком же плену, как и папа, но не знает об этом. Старуха грозно скалит беззубый рот, помахивая надломленной камышинкой.
Папа показывает на меня и говорит — не мне, Болтунам: «Разве это не достаточное наказание?»
Маленькая Бастинда не понимает, что отец — ничтожество и передает свою ничтожность ей. День за днем девочку калечат его презрение и самобичевание. День за днем она любит его в ответ, потому что не может иначе.
Сейчас вспоминается эта девочка, которую отец выставлял живым свидетельством божьего гнева и любви. Какими круглыми от изумления глазами, прямо как Элли, смотрит она на слишком жестокий для понимания мир и верит — верит всем своим неопытным и невинным сердцем, — что не всегда ей нести на себе стыд и вину, что есть более древний и могущественный договор, освобождающий от вечного позора. Что кто-то уже принес за нас искупительную жертву. Ни Элли, ни маленькая Бастинда, конечно, не смогли бы выразить эту веру словами, но она светится на их лицах…

Перед сном ведьма накапала в ложку содержимое старого зеленого пузырька со словами «Волшебный эли…» на этикетке и проглотила его, надеясь на чудо, на то, что увидит во сне ту сказочную землю, из которой прибыла Элли. Землю необычную, иную, лежащую не просто за пустынями, а в некоем особом геофизическом — или даже метафизическом — плане. Вот и Гудвин говорит, что он оттуда, и если верить гному, то и для ведьмы этот мир не чужой. Во сне она старалась оглядеться, подметить каждую мелочь, скрывавшуюся по углам видений. Она как будто пыталась заглянуть за край зеркала — и ей это удавалось.
Что же она увидела? Картины мелькали, словно в дрожащем пламени свечи, только сильнее, резче. Люди двигались какими-то рывками. Они были пустыми, бесцветными, одурманенными, сумасшедшими. Монолитами высились, холодные и жестокие здания. Дули порывистые ветры. То и дело появлялся Гудвин, маленький человечек на общем фоне. На окне магазинчика, откуда он понуро вышел, ведьма разглядела какие-то слова. Невероятным усилием воли она заставила себя проснуться и записать их, пока не забыла, но вышла какая-то абракадабра: «Ирландцев не принимаем».
В другой раз ей приснился кошмар. Опять все началось с Гудвина. Он шел по песчаным холмам, поросшим высокой колючей травой, похожей на тот камыш, которым старая Болтунша хлестала Фрека, — тысячи тысяч травинок, волнующихся на ветру. Вот он спустился с последнего холма и вышел на широкую песчаную гладь, разделся, глянул на карманные часы, словно запоминая этот исторический момент, и потом голый, сутулый пошел дальше. Когда ведьма поняла, куда он направляется, то с криком ужаса попыталась проснуться, но не смогла освободиться от сна. Это был бесконечный мифический океан, и Гудвин входил в него сначала по колено, потом по пояс, затем по грудь. Тут он задержался, поежился от холода, поплескался, а затем продолжил свой путь и скрылся под водой, как когда-то Баста-Инда скрылась под струями водопада. Океан всколыхнулся, зароптал и с рокотом выплеснул Гудвина на берег. Раз за разом все тяжелее входил Гудвин в воду, и всякий раз океан отбрасывал его обратно. Сколько настойчивости и упорства было в этом старике — неудивительно, что он покорил целые народы. Сон закончился тем, что Гудвина снова выкинуло на берег, и он заплакал от собственного бессилия.
Ведьма проснулась в ужасе, хватая ртом воздух и ощущая соленый привкус во рту. С тех пор она перестала принимать волшебный эликсир, а вместо этого по няниным рецептам и записям в «Гримуатике» приготовила бодрящее снадобье. Если она заснет, то может опять увидеть эту зловещую необоримую водную стихию. Уж лучше совсем не спать.
— Твою маму тоже мучили кошмары, — сказала няня, выслушав ведьму. — Она жаловалась, что видит во сне жестокий город. Она так из-за тебя горевала — из-за твоей кожи, дорогая, не смотри на меня так, какой матери легко объяснять, почему у нее родилась зеленая дочка, — что глотала пилюли, как конфеты, когда ждала Гингему. Если бы твоя сестра была жива, она могла бы в какой-то степени винить и тебя за свое несчастье.
— Скажи лучше, няня, откуда у тебя этот пузырек? — спросила ведьма, наклонившись над ее здоровым ухом. — Посмотри на него повнимательнее и постарайся вспомнить.
— На базаре, наверное, купила, у старьевщика какого-нибудь, — невинно ответила няня. — У меня ведь тогда и денежки водились.
«Грешки за тобой водились, вот что, — злобно подумала ведьма и подавила в себе желание грохнуть пузырек об пол. — Как же крепко мы связаны семейными обидами — никак от них не избавиться!»

 Отправлено: 08.02.11 22:22. Заголовок: 12 Прошло несколько..

12

Прошло несколько недель, и вот как-то вечером Лир прибежал с прогулки весь взволнованный и раскрасневшийся. Ведьма с недовольством услышала, что он продолжает бегать в Гудвинов гарнизон у Красной Мельницы.
— Привезли донесение из Изумрудного города, — взахлеб рассказывал он. — К Гудвину пришла девочка по имени Элли. Представляешь, говорят, она из Иной земли. Пришла вместе со своими друзьями. Гудвин уже много лет никого не принимал, все дела решаются через министров, и многие солдаты даже думают, что он давно умер, а приближенные это скрывают, боятся войны. Но тут вдруг принял, и Элли с друзьями потом об этом рассказывали.
— Ну и ну, — покачала головой ведьма. — Вся страна только и говорит об этой Элли. И что там дальше?
— Солдат сказал, они попросили у Гудвина исполнить самые заветные желания. Страшила — это соломенное пугало — попросил мозги, Ник Востр — это железный дровосек — попросил сердце, а Трусливый Лев — смелость.
— А Элли небось попросила рожок для обуви?
— Элли попросила, чтобы ее вернули домой.
— Надеюсь, ее желание исполнится. И?…
Тут Лир смутился.
— Нет уж, раз начал рассказывать, так выкладывай все до конца. Аппетит мне эти сплетни не отобьют, не волнуйся.
Лир покраснел.
— Солдаты говорят, Гудвин отказал.
— Тебя это удивляет?
— Он сказал, что выполнит их желания, когда… к-когда…
— Это что еще за новости? С каких пор ты снова стал заикаться? Говори нормально, или я тебе всыплю!
— …Когда Элли с друзьями тебя убьют, — выдавил Лир. — Солдаты сказали, это за то, что ты умертвила одну престарелую даму в Шизе, очень известную. Они уверены, что ты убийца. И еще что ты сумасшедшая.
— Скорее я их убью, чем они меня, — усмехнулась ведьма. — Никчемные бродяги. Гудвин просто пытался от них избавиться. Не удивлюсь, если он поручил своим штурмовикам прирезать девчонку, как только страсти о ней поулягутся.
И, конечно же, Гудвин отобрал у нее башмачки. Вот досада! Зато до него дошли слухи о покушении на мадам Виллину. Теперь уже ведьма сама верила в то, что ее убила. Иначе получалась бессмыслица.
Лир замотал головой.
— Солдаты говорят, штурмовики ее и пальцем не тронут, побоятся. Ее считают могущественной феей.
— Что твои солдаты здесь, у черта на рогах, понимают в политике?
Лир пожал плечами.
— Разве тебе не приятно, что сам Гудвин знает, кто ты такая? Ты что, и правда убийца?
— Не важно. Когда вырастешь — поймешь. Или так и не научишься понимать; тогда тем более не важно. Тебя я убивать не стану, если ты об этом. Но почему тебе так удивительно, что меня знают в Изумрудном городе? Только потому, что ты меня не слушаешься и мое мнение в грош не ставишь, весь мир должен относиться ко мне так же? — Но ведьма была польщена. — Знаешь, Лир, если во всех этих слухах есть хоть доля правды, то лучше тебе пока не соваться в Красную Мельницу. Тебя могут поймать и держать в заложниках, чтобы я добровольно сдалась девчонке и ее дружкам.
— Я хочу увидеть Элли, — сказал Лир.
— Это еще что такое? Неужели кровь в голову ударила? Надо было тебя подрезать, пока не созрел.
— И никто меня не похитит, не волнуйся. Да и не пойду я в Красную Мельницу, я хочу быть здесь, когда они придут.
— Я и не собиралась волноваться. Похитят — пеняй на себя. Мне же легче — одним ртом меньше.
— Да? А кто тебе будет дрова каждый день наверх приносить?
— Ника Востра найму. У него как раз топор подходящий.
— Как, ты его видела? — разинул рот Лир. — Не может быть!
— Может, может. Кто сказал, что я не вращаюсь в лучших кругах?
— Значит, ты и Элли видела? — Лир оживился и заблестел глазами. — Какая она собой, расскажи, пожалуйста, тетушка ведьма!
— Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не называл меня тетушкой. Ты же знаешь, что мне это не нравится.
Но Лир не отставал, пока ведьма не прошипела:
— Она красивая безмозглая кукла и верит всему, что ей говорят. Если она сюда доберется, и ты скажешь, что любишь ее, она и этому поверит. А теперь проваливай, у меня дела!
Лир пошел, но остановился у дверей.
— Лев хочет смелость, Железный Дровосек — сердце, Страшила — мозги, Элли — попасть домой. А чего хочешь ты?
— Чтобы меня оставили в покое.
— Нет, правда.
Ну, как она могла сказать «прощения», да еще и Лиру? В насмешку над ним она начала говорить «душку сына», но осеклась на полуслове, осознав, что это может его обидеть. Результат удивил их обоих. Получилось:
— Душу.
Лир захлопал глазами.
— А ты? — уже тише спросила она. — Что бы ты попросил у Гудвина?
— Отца, — ответил он.

13

Всю ночь ведьма сидела в кресле, думала о том, что сорвалось у нее с языка, и спрашивала себя, не сходит ли она с ума. Разве если не веришь ни в бога, ни в черта, можно верить в душу?
Если вырвать из себя иглы религии, чтобы не жалили при каждом движении, и освободить свое сознание от религиозного меча, — можно ли вообще жить? Или религия нужна человеку, как, скажем, лошади — мельчайшие паразиты, которые живут у нее в желудке и помогают переваривать траву? Участь народов, отказавшихся от религии, не очень-то завидна. Может, религия — это (какая избитая и циничная фраза!) необходимое зло?
Вера помогала Гингеме и Фреку. Возможно, это все ложь, и нет на самом деле никакого города в облаках, но разве мечты о нем не вдохновляют?
Быть может, выбрав унизм, провозгласивший Безымянного Бога, мы подписали себе смертный приговор? Быть может, пора, наконец, дать Безымянному Богу имя, приблизить его к нашему собственному порочному образу, сделать человечнее, чтобы хотя бы надеяться, что ему есть до нас дело?
Ведь убери из бога все мало-мальски человечное, и что получится? Пустой ветер. Ветер, у которого есть сила, но нет чувств; ветер, из которого только на представлениях чревовещателей можно услышать голос.
Насколько привлекательнее и понятнее было древнее язычество. Гуррикап, бродящий по облакам, готовый раз в тысячелетие-другое спуститься и вспомнить про нас. Безымянный же Бог из-за своей безымянности не может даже нанести нам визит.
Да и разве узнали бы мы его, постучись он в нашу дверь?

14

Несмотря на бодрящее снадобье, порой ведьма все-таки проваливалась в сон. Голова ее падала на грудь, а иногда и на стол, и от боли и зубовного лязга ведьма просыпалась. Теперь она подолгу стояла у окна и смотрела на дорогу, хотя и понимала, что Элли не появится здесь раньше, чем через месяц. Если, конечно, ее еще не убили и не сожгли, как Сариму.
Из солдатской казармы прибежал заплаканный Лир. Сначала ведьма не хотела обращать на него внимания, но любопытство пересилило. Оказалось, один солдат предлагал другим, когда придет Элли, перебить ее спутников, а саму девочку связать и хорошенько с ней позабавиться.
— Обычные мужские фантазии, не обращай внимания, — отмахнулась ведьма.
Но Лира расстроило другое. Кто-то из сослуживцев донес на этого солдата, его схватили, оскопили и прибили гвоздями к крылу ветряной мельницы. Теперь его вертело кругами, и птицы клевали еще живое тело.
— Отвратительно, — поморщилась ведьма. — Придумают же люди такое. На добрые дела у них выдумки не хватает.
Жестокость расправы поразила ее. Похоже, Элли все-таки жива, и охраняется чьим-то строжайшим приказом.
Лир прижал к себе Уорру и затрясся в рыданиях. Уорра обнял Лира в ответ, проговорил: «Бяки вояки. Жалко», — и тоже зарыдал.
— Какая милая пара, — восхитилась няня. — С них бы картины писать.
Позже, под покровом темноты, ведьма направилась на метле к Красной Мельнице и окончила страдания солдата.

Почему-то ведьме вспомнился испуганный львенок, которого профессор Никидик показывал на лекции. Сколько шуму она тогда подняла. Или не только она? Если это тот самый лев, выросший трусливым в неволе, тогда ему с ней нечего делить. Она ведь спасла его от жестоких опытов. Разве нет?
Странные они, эти четверо путников. Каждый — загадка. Кто такой Железный Дровосек: механизм, подобный Громметику, или выпотрошенный человек, жертва топора, заколдованного ее сестрой? Тот ли это Лэев, которого она детенышем видела в Шизе? Но эти двое еще ладно, с механизмами и Зыверями она справится, а Страшила-то кто? Волшебное пугало? Или костюм, в котором прячется хитрый танцор? Почему ей кажется, будто за его нарисованным на грубой мешковине лицом проступают другие, долгожданные и родные черты?
Она зажгла свечу и произнесла вертевшиеся у нее на языке слова, словно заклинание. Слова всколыхнули пламя сальной свечки, но произвели ли они еще какое-нибудь действие в этом мире, ведьма так и не узнала. «Фьеро не умер, — шептала она. — Его бросили в тюрьму, но он бежал и теперь возвращается ко мне, в Киамо-Ко, в облике пугала, потому что не знает, как его здесь примут».
Не всякий придумал бы такой хитрый план!
Ведьма взяла старую рубашку Фьеро, подозвала старого Килиджоя, дала ему ее понюхать и стала каждый день посылать пса в долину, чтобы, когда путники появятся, Килиджой первым нашел их и проводил в замок.
А в те редкие ночи, когда ее побеждал сон, она видела Фьеро, подходившего все ближе и ближе к замку.
15

Наконец с началом осени наступил тот день, когда над военным лагерем у Красной Мельницы зареяли флаги, а до замка донесся приглушенный рев труб. Кого-то встречали с королевскими почестями, и, судя по всему, это была Элли.
— Теперь, когда их цель так близка, они там не задержатся, — сказала ведьма. — Беги к ним, Килиджой, покажи кратчайшую дорогу сюда.
Пес побежал, захлебываясь радостным лаем и увлекая за собой остальных собак, счастливых, что могут послужить своей хозяйке.
— Няня! — крикнула ведьма. — Надень чистое платье и смени фартук: вечером к нам придут гости.
Но близился вечер, а ни собак, ни гостей не было. Ведьма поднялась к себе в башню и направила на долину раздвижную зрительную трубу, изготовленную по чертежам профессора Дилламонда. Увиденное заставило ее содрогнуться. Элли, Лев и Страшила испуганно жались в сторонке, а Железный Дровосек удар за ударом отсекал головы подбегавшим собакам. Вскоре Килиджой и вся его полуволчья стая лежали на дороге, как солдаты на поле боя.
Вне себя от ярости ведьма притащила к себе Лира и дала зрительную трубу.
— Смотри, что они сделали, они убили твою собаку! — визжала она. — Смотри и не говори потом, что я это выдумала.
—Да не расстраивайся так, — сказал Лир, но голос его задрожал, когда он навел зрительную трубу на место бойни. — Килиджой был уже старым и скучным и все равно скоро умер бы.
— Идиот! — взревела ведьма. — Неужели не понятно, что ничего хорошего от этой Элли не будет?
— Не в очень-то ты гостеприимном настроении, — угрюмо заметил Лир.
— Они идут меня убивать, если ты забыл, — сказала ведьма, хотя сама вспомнила об этом только сейчас, когда увидела кровавую расправу над собаками. Вспомнила она и про башмачки. Почему Гудвин не отобрал их у Элли? Что еще за новые интриги?
Ведьма засуетилась по комнате, стала остервенело листать туда-сюда страницы «Гримуатики». Нашла заклинание, произнесла его, ошиблась, повторила, потом повернулась и попробовала применить его к воронам. Три первые вороны, подаренные Слонихой, давным-давно уже пали замертво со своей жердочки, но в замке теперь жили их многочисленные потомки — довольно глупые, зато послушные птицы.
— Летите! — приказала она. — Рассмотрите их хорошенько. Сорвите с пугала маску, чтобы мы узнали, кто это на самом деле. Выклюйте глаза у Элли и Льва и доставьте всех ко мне. А вы трое, летите в Тысячелетние степи к княгине Настойе, передайте ей, что близится время решительных действий. «Гримуатика» поможет нам расправиться с Гудвином.
— Ничего не понимаю, — сказал Лир. — Ты не можешь их ослепить.
— Неужели? — оскалилась ведьма. — Это мы еще посмотрим. Вороны грозовой тучей поднялись в воздух и помчались мимо изрезанных утесов вниз, к путникам.
— Красивый закат, правда? — послышался сзади нянин голос. Старуха, как всегда поддерживаемая услужливым Уоррой, вышла на редкую прогулку.
— Она послала ворон ослепить гостей, которые идут к нам на ужин, — пожаловался Лир. — А?
— Она хочет ослепить гостей!
— Ну да, ну да. Тогда, наверное, можно не убираться.
— Тихо, вы двое, — прикрикнула ведьма. Она дергалась, как невротик, взмахивала локтями, настраивая зрительную трубу, точно сама была вороной. Когда она навела трубу на долину, то вскрикнула в бессильной ярости.
— Что там, что? Дай посмотреть!
Лир выхватил у нее трубу.
— Видно, Страшила — мастер разгонять ворон, — пояснил он няне.
— А что он сделал?
— Не скажу, но вороны сюда больше не вернутся, — ответил Лир и осторожно посмотрел на ведьму, которая от злости не могла вымолвить ни слова.
— Все равно это может быть он, — наконец, тяжело дыша, сказала она. — Так, глядишь, твое желание и сбудется.
— Какое? — не понял Лир.
Он забыл свои слова об отце, а ведьма не стала ему напоминать. Пока ничто не опровергло ее догадку о том, что Страшила — загримированный человек. А если он действительно Фьеро, если Фьеро не умер, то ей не нужно ничье прощение.
Спускались сумерки, а непрошеная компания бойко поднималась на гору. Они шли одни, без сопровождения солдат. Кто знает — может, солдаты действительно думали, что в Киамо-Ко сидит злая и могущественная ведьма?
— Ну, пчелки мои, теперь ваша очередь, — сказала ведьма. — Летите-ка сюда, мои сладкие, нужно кое-кого ужалить, кое-кого цапнуть, кое-кого укусить. Да не нас, дураки, дослушайте сначала. Девчонку, которая поднимается вон там, на дороге. Она охотится за вашей королевой-маткой. Всыпьте ей хорошенько, чтоб небо с овчинку показалось. А потом, когда закончите, я спущусь и заберу башмачки.
— О чем это она болтает? — спросила няня у Лира.
Подчиняясь ведьминому приказу, пчелы огромным черным роем вылетели из окна.
— Смотрите вы, я не могу, — сказала ведьма.
— Какая красивая луна, прямо персик, — сказала няня, поднеся зрительную трубу к своему затянутому катарактой глазу. — Давай посадим в саду персиковые деревья, а то все эти яблони да яблони.
— Пчелы, няня, на пчел смотри. Нет, я не могу! Лир, забери у нее трубу и скажи, что там происходит.
Лир взял трубу и повел живой репортаж.
— Вот они, летят, как рассерженный джинн: впереди большое темное тело, а сзади вьется тоненький хвостик. Путники их увидели. Они в ужасе. Но что это? Страшила вытаскивает солому из-под кафтана и штанов и накрывает ею Элли со Львом и еще маленькую собачку. Теперь пчелы до них не доберутся. Выпотрошенный Страшила лежит на земле.
— Что?! Невозможно! — Ведьма выхватила у Лира зрительную трубу. — Все ты врешь!
Но он не обманывал. Под одеждой у Страшилы действительно не было ничего, кроме соломы да воздуха. Никакого скрытого любовника. Никакой надежды на спасение.
Не найдя на дороге никого, кроме Железного Дровосека, пчелы набросились на него, обломали жала о железное тело и черными, будто обугленными трупиками попадали к его ногам.
— В изобретательности нашим гостям не откажешь, — сказал Лир.
— Замолкни, пока я тебе язык узлом не завязала.
— Пойду я, пожалуй, приготовлю перекусить, — сказала няня. — От твоих козней наши гости наверняка проголодались. Как вы думаете, что лучше: творог с вареньем или свежие овощи с перечным соусом?
— Я за творог, — сказал Лир.
— А ты, Бастинда?
Ведьма не ответила — она шелестела страницами «Гримуатики».
— Снова на меня все сваливаете. Уж, казалось бы, дожила до того возраста, когда можно и отдохнуть, но нет, приходится делать за вас всю работу. А я что? Мое дело десятое.
— А мое — двадцатое, — откликнулся Лир.
— Да пощадите же мои уши! Иди, няня, иди, куда собралась. Нет-нет, Уорра, ты останься, пусть идет одна. Ты мне понадобишься.
— Конечно, пускай я упаду и разобьюсь до смерти, спасибо, — проворчала няня. — Будешь за это есть творог.
— Скоро совсем стемнеет, — обратилась ведьма к Уорре, — и наши гости упадут в какую-нибудь пропасть и разобьются. Бедняжки. За дровосека и пугало можно не беспокоиться, одного снова набьют соломой, другого залатают умелые кузнецы, — пусть падают. Но доставь мне Элли и Льва. У девчонки мои башмачки, а со Львом мы старые знакомые, нам будет, о чем поговорить. Справишься?
Уорра сощурился, кивнул, помотал головой, пожал плечами, сплюнул.
— Так попытайся, что толку гримасничать? Бери своих дружков — и вперед. Ну как, доволен? — повернулась она к Лиру. — Видишь, я просила не убивать их, а сопроводить сюда как гостей. Заберу у Элли башмачки, и пусть она катится, куда хочет. А я возьму «Гримуатику» и уйду жить в какую-нибудь пещеру. Ты уже достаточно взрослый, чтобы сам о себе заботиться. Хватит с меня! Прошение выдумала, тоже. Что?
— Они идут тебя убить, — напомнил Лир.
— Да. А ты небось ждешь не дождешься?
— Я тебя защищу, — неуверенно сказал он. — Только не проси меня навредить Элли.
— Иди лучше накрывать на стол и скажи няне, чтоб приготовила овощи вместо творога. Иди же, слышишь? — Ведьма замахнулась метлой. — Сказала, иди — значит иди.

Оставшись одна, ведьма без сил рухнула на стул и обхватила голову руками. То ли этой четверке до сих пор сопутствовала удивительная удача, то ли зря они просили у Гудвина мозги, сердце и смелость — всего этого им и так хватало. Очевидно, она выбрала неправильную тактику: надо было принять девчонку по-хорошему, спокойно объяснить ей, что происходит, и забрать башмачки. С ними, заручившись поддержкой княгини Настойи, можно было выступать против Гудвина. Ну, или хотя бы спрятать башмачки вместе с «Гримуатикой» так, что Волшебник их в жизни не найдет.
Но теперь, после гибели стольких слуг, в груди у ведьмы клокотала холодная ярость. Мысли путались, и она уже не знала, что сделает, когда окажется лицом к лицу с Элли.

 Отправлено: 08.02.11 22:22. Заголовок: 16 Лир и няня с зас..

16

Лир и няня с застывшими улыбками стояли возле ворот замка, когда с неба во двор спустились летучие обезьяны и, плохо рассчитав, бросили свою ношу на камни. Лев взвыл от боли и головокружения. Элли села, прижимая к себе собачку, и спросила:
— Где мы?
— Добро пожаловать, дорогие гости, милости просим. — Няня сделала реверанс.
— Наше почтение. — Лир начал отвешивать сложный поклон, запутался и свалился в корыто с водой.
— Вы, наверное, устали за долгий путь, — продолжала няня. — Может, хотите что-нибудь выпить перед ужином? Правда, выбор у нас небогат, вы уж не обессудьте.
— Это Киамо-Ко, — Пунцовый от стыда Лир выбрался из корыта. — Главный арджиканский замок.
— Это все еще земля мигунов? — беспокойно спросила Элли.
— Что она говорит, ничего не слышу? — повернулась няня к Лиру.
— Мы себя так не называем, — возразил Лир. —Мигуны — это обидное прозвище.
— Ой, простите, пожалуйста, я не хотела никого обидеть.
— Какая вы красивая девочка, — умилилась няня. — И ручки-ножки-то у вас на месте, и кожа правильного цвета.
— Меня зовут Лир, — представился паренек. — Я здесь живу. Это мой замок.
— А меня — Элли. Я очень боюсь за своих друзей, Железного Дровосека и Страшилу. Они могут сбиться с пути в темноте. Прошу вас, помогите им.
— За ночь с ними ничего не случится, а утром я найду их и приведу сюда. Я сделаю все, что в моих силах. Обещаю.
— Благодарю вас. В этой стране все так добры. Ой, Левушка, Лева, ты как? Совсем плохо?
— Если бы бог хотел, чтобы львы летали, он посадил бы их в воздушные шары, — проворчал тот. — Когда мы летели над пропастью, в ней остался весь мой обед.
— Пожалуйста, проходите, — щебетала няня. — Уж как мы вас ждали. Я все пальцы стерла, угодить старалась. Чем богаты, как говорится. Так уж у нас в горах заведено: гость во двор — хлеб-соль на стол. Пройдемте, сначала умоетесь, а потом к столу.
— Спасибо, но мне нужно увидеть Восточную ведьму. Не хлопочите, пожалуйста! У вас очень красивый замок. Если на обратном пути буду проходить мимо, то обязательно к вам загляну.
— А ведьма здесь тоже живет, вместе с нами, — сказал Лир. — Вы ее скоро увидите, не волнуйтесь.
Элли побледнела.
— Правда?
— Правда, правда, — провозгласила ведьма, стремительно спускаясь с крыльца и волоча за собой метлу. — Молодец, Уорра, хорошо сработано. Приятно видеть, что не все мои усилия пропали даром. Так ты и есть Элли? Элли Смит, чей домик имел наглость раздавить мою сестру?
— Вообще-то, строго говоря, это не мой домик, — возразила девочка. — Он даже не принадлежит моему папе Джону и маме Анне, кроме трубы и пары окон. Формально им владеет Первый государственный банк фермеров и механизаторов в городе Уичито. То есть если вы хотите пожаловаться, то обращайтесь к ним. Это очень хороший банк.
— Меня не интересует, кто владеет домом, — сказала ведьма с поразительным спокойствием. — Я предпочитаю факты. До твоего прибытия моя сестра была жива, а теперь — нет.
— Да, и вы даже не представляете, как мне жаль, — поспешила заверить ее Элли. — Честное слово. Если бы я могла, то никогда бы этого не допустила. Мне тоже очень было бы обидно, если бы на мою маму упал чей-то дом. Однажды на нее свалилась доска с крыши над крыльцом, так она весь день потом проходила вот с такой шишкой на голове и пела гимны во славу господа.
Элли поднялась, подошла к ведьме и взяла ее за руку.
— Я вам очень сочувствую, правда, — сказала она. — Я знаю, каково это — потерять близких. Года три назад погиб брат моей мамы, мой любимый дядюшка. Я тогда была маленькой, но я помню.
— Прочь от меня, — шикнула ведьма. — Терпеть не могу лживых чувств. У меня от них мурашки по коже.
Но девочка не отходила. Она держала ведьму за руку и с мольбой заглядывала ей в глаза.
— Пусти же!
— Вы очень любили свою сестру? — спросила Элли.
— Это не важно.
— Потому что я очень любила дядюшку, и когда он пропал в море, я думала, что не переживу этого.
— Что значит пропал в море? — спросила ведьма, оттолкнув от себя прилипчивую девчонку.
— Он плыл на далекие острова, но разразилась буря, корабль переломился пополам и пошел ко дну. И все, кто был на борту, утонули. Не осталось ни одной живой души.
— Так у них были души? — осведомилась ведьма, ужаснувшись от одной мысли о корабле посреди такого количества воды.
— И все еще есть. Это единственное, что у них осталось.
— Да не липни ты ко мне. Пошли ужинать.
— Пойдем, Лева, — сказала Элли.
Лев нехотя поднялся на свои большие мягкие лапы и пошел следом.
«Превратили замок в ресторан какой-то, — возмущенно подумала ведьма. — Что, может, теперь сгонять летучих обезьян к Красной Мельнице за скрипачом? Какая она все-таки странная для убийцы».
Ведьма стала придумывать, как обезоружить девочку. Только какое у нее оружие, кроме прилипчивости и детской наивности?
За ужином Элли расплакалась.
— Что, ей не понравился творог? Она хотела овощи? — забеспокоилась няня.
Девочка не ответила. Она закрыла лицо руками, и слезы закапали на стол. Лир хотел подсесть к ней, обнять и утешить, но ведьма строгим взглядом приказала ему оставаться на месте. С досады он громко стукнул чашкой по столу и расплескал молоко.
— Здесь у вас очень хорошо, — шмыгнув носом, сказала Элли, — но я так переживаю за своих родителей. Стоит мне на самую чуточку задержаться из школы, и папа уже волнуется, а мама, бывает, так рассердится…
— Все они такие, — вздохнул Лир.
— Ешь. Кто знает, когда ты в следующий раз сядешь за стол, — посоветовала ведьма.
Элли послушно взялась за ложку, но не выдержала и снова заплакала. Начал всхлипывать и Лир. Песик Тото просил еду со стола, напоминая ведьме о ее недавней потере. Килиджой… Килиджой, проживший с ней восемь лет, Килиджой, чей обезглавленный, облепленный мухами труп лежит теперь на горной дороге. Погибли и все его потомки, и вороны, и пчелы, но Килиджоя ведьме было жальче всего.
— Зажгу-ка я свечку, — предложила няня.
— Свечку, печку, гречку, — согласился Уорра.
Старуха поднесла к фитилю огонь, чтобы развеселить Элли, пропела ей поздравительную песенку, какие поют на день рождения. Никто не подхватил.
Сидели молча. Ела одна няня. Лир то краснел, то бледнел, а Элли отрешенно смотрела в одну точку на столе. Ведьма любовно поглаживала столовый нож.
— Что со мной теперь будет? — спросила Элли жалобным голосом. — Зачем я только сюда пришла?
— Няня, Лир, ступайте на кухню, — сказала ведьма. — И заберите с собой Льва.
— Что эта злюка говорит? — спросила няня у Лира. — И почему девочка плачет? Еда не понравилась?
— Я Элли не брошу, — заявил Лев.
— Ты что же, мне не доверяешь? А ведь мы с тобой знакомы. Ты был тем львенком, на котором ставили опыты в Шизе, не так ли? Я за тебя тогда заступилась. Будешь себя хорошо вести — еще чем-нибудь помогу.
— Не нужна мне твоя помощь, — презрительно скривился Лев.
— Понимаю. Зато ты можешь кое-чему меня научить. Например, дан ли Зыверям разум от природы или зависит от воспитания. И если зависит, то насколько. Ты ведь рос один, сиротой? А потом я заберу «Гримуатику», эту проклятую рукопись, этот памятник древности, этот «Молот ведьм», этот «Некрономикон», и уйду отсюда, а ты будешь меня охранять.
Лев вдруг так рявкнул, что все, даже Элли, подпрыгнули на стульях.
— Похоже, будет гроза, — озабоченно сказала няня, глянув в окно. — Пойти, что ли, снять белье.
— Я сильнее тебя, — угрожающе рычал Лев. — И Элли одну с тобой не оставлю.
Ведьма молнией нагнулась и подхватила с пола собачку.
— На, Уорра, пойди, брось его в колодец, — сказала она.
Уорра недоуменно посмотрел на хозяйку, но взял повизгивающего Тото под мышку и направился к дверям.
— Нет, нет, не надо! — вскрикнула Элли. — Не троньте его!
Лев сорвался с места и бросился за обезьяной. Элли тоже поднялась, но ведьма схватила ее за руку.
— Закрой дверь на кухню, Лир, — приказала она. — Чтобы нас не потревожили.
— Пожалуйста, не обижайте Тотошку, — плакала Элли. — Он ведь ничего плохого вам не сделал. Пожалуйста, я сделаю все, что вы скажете, только верните мою собачку. — Она повернулась к Лиру. — Спасите его, умоляю. У Льва же не получится.
— Что, уже нести десерт? — оживилась няня. — У нас есть пудинг с карамельной подливкой. Пальчики оближешь.
Ведьма потянула Элли к лестнице. Неожиданно Лир подбежал и схватил девочку за другую руку.
— Отпусти ее, старая карга.
— Честное слово, Лир, — устало вздохнула ведьма. — Ты выбираешь самое неудобное время, чтобы проявлять характер. Не позорь своей показушной храбростью ни меня, ни себя.
— Обо мне не беспокойся, лучше спаси Тото, — сказала Элли. — Пожалуйста, Лир! И если что случиться, позаботься о Тото. Ему нужен дом и добрый хозяин.
Лир нагнулся к ней и поцеловал. Элли отшатнулась к стене от изумления.
— Господи, — простонала ведьма. — За что мне такое наказание?

17

Ведьма втолкнула Элли в свою комнату и заперла за собой дверь. После долгой бессонницы голова шла кругом.
— Зачем ты сюда пришла? — спросила она у девочки. — Только честно, я требую правды. Смотри мне в глаза. Отвечай. Верны ли слухи, что ты шла меня убить? Или, может, ты принесла мне сообщение от Гудвина? Готов ли он обменять книгу на Нор? Волшебство на девчонку? Говори! Или — о, я знаю! — он поручил тебе украсть у меня книгу? Так?
Элли только пятилась от нее, искала глазами выход. Пару раз ее взгляд останавливался на открытом окне, но из него не выпрыгнешь — слишком высоко.
— Говори! — приказала ведьма.
— Я совсем одна в незнакомой стране. Пожалейте меня.
— Ты пришла убить меня и похитить «Гримуатику»?
— Я не понимаю, о чем вы.
— Во-первых, снимай башмачки, они мои. Потом будем разговаривать дальше.
— Не могу, они не снимаются. Волшебница Стелла их как-то заколдовала. Я уже не рада, что взяла их. У меня так носки пропотели, вы даже не представляете.
— Хватит болтать, давай башмачки. — Ведьма хищно оскалилась. — Гудвин все равно их у тебя отнимет.
— Да не могу же, смотрите, вот, я пытаюсь! — Элли надавила носком одного башмачка на пятку другого. — Видите, не слезает. Правда! Честно! У меня их еще император Гудвин просил, и я бы с удовольствием… но они еще тогда застряли. Не знаю, почему. То ли они слишком узкие, то ли у меня нога подросла.
— У тебя нет никакого права на эти башмачки, — прошипела ведьма.
Она ходила вокруг Элли сужающимися кругами. Та пятилась, наткнулась на стул, на стол, взмахнула руками, сбросила улей и раздавила показавшуюся пчелу-матку.
— Ты отняла все, что у меня было, все до последнего, — цедила ведьма сквозь зубы. — Моя сестра погибла, звери тоже, Лир готов предать меня ради одного твоего поцелуя. Ты сеешь смерть везде, где только появляешься, — и ты еще только девчонка! Как ты мне напоминаешь Нор. Она думала, что мир волшебный, — и погляди, что с ней стало.
— А что? Что с ней стало? — ухватилась Элли за возможность выиграть время.
— Испытала волшебство на себе. Ее похитили и бросили в тюрьму.
— Вот и вы меня похитили, а я ни в чем не виновата. Сжальтесь надо мной!
Ведьма схватила Элли за руку.
— Никто тебя не похищал, дура несчастная! Ты сама сюда пришла, чтоб меня убить.
— Я не шла никого убивать, — прохныкала Элли, съежившись от страха.
— А может, ты Наместница? — осенило ведьму. — Ага, вот оно! Третья Наместница! Стелла, Гингема и ты. Угадала? Что, мадам Виллина уговорила тебя служить тайному хозяину? А? Признавайся! Ты Наместница?
— Какая я наместница? — Элли чуть не плакала. — Мне домой вернуться, в Канзас, больше я ни о чем не прошу.
— Или ты — моя душа; пришла меня разыскивать? Да, да, я чувствую, так и есть. Знай же, я этого не потерплю! Не нужна мне никакая душа, с душой дается вечная жизнь, а я и от этой уже устала.
Ведьма вытолкала Элли обратно на лестницу, поднесла метлу веником к свече. Прутья запылали.
Снизу по лестнице поднималась няня. Ее поддерживал Уорра. В другой руке он нес на подносе несколько порций пудинга.
— Шум, крик, гам, — бормотала старуха себе под нос. — Няня не выдержала, няня слишком стара. Заперла их в кухне — пусть там посидят. Звери, дикари.
Снизу послышался собачий лай, львиный рык и голос Лира: «Не бойся, Элли, мы идем!» Несколько глухих ударов, потом треск, грохот — кухонная дверь сорвалась с петель. Ведьма повернулась, лягнула няню и сбросила ее с лестницы. Старуха с оханьем и причитанием покатилась по ступенькам, сбила Лира и Льва. За ней спешил перепуганный Уорра.
— Наверх, наверх! — кричала ведьма. — Я расправлюсь с тобой раньше, чем ты до меня доберешься!
Элли вырвалась, побежала от ведьмы вверх по винтовой лестнице, к единственной двери, которая вела на крышу. Ведьма мчалась следом. Нужно было успеть прежде, чем к Элли подоспеет помощь. Отобрать башмачки, взять «Гримуатику», плюнуть на Лира и Нор, и бежать. Книгу и башмачки она сожжет, а сама скроется в горных пещерах.
Когда ведьма вышла на крышу, маленькая, едва различимая в ночной темноте фигурка девочки сжалась у парапета. Ее тошнило.
— Ты так и не ответила на мой вопрос, — крикнула ведьма, поднимая обращенную в факел метлу. Между зубцами парапета ожили и заплясали тени. — Ты пришла меня убить, и я имею право знать — зачем?
Ведьма захлопнула за собой дверь. Щелкнул замок. Элли всхлипнула.
— О тебе говорят по всей стране! Думаешь, я не знаю, что Гудвин запретил тебе возвращаться без доказательств моей смерти?
— Да, это правда, — ответила Элли. — Но я же не за этим сюда пришла.
— А за чем? — Ведьма направила на нее горящую метлу. — Говори, меня не обманешь, у тебя на лице все написано. Говори, и я с тобой покончу. В наше время если не убиваешь ты, убивают тебя.
— Я не смогла бы вас убить, — сквозь слезы объясняла Элли. — Я и сестру вашу раздавила совершенно случайно, с тех пор места себе не нахожу. Какая из меня убийца?
— Очень мило, — хмыкнула ведьма. — Красиво и трогательно. Так зачем же ты явились?
— Меня действительно послал к вам Гудвин и приказал покончить с вами, но я не собиралась его слушаться.
Ведьма поднесла горящую метлу ближе, напряженно всматриваясь в лицо девочки.
— Когда мне сказали… что я раздавила вашу сестру… и что теперь нужно идти сюда… для меня это было, как самое страшное наказание… я не хотела… а потом подумала, что если друзья мне помогут, то я приду… и скажу!
— Что? Что ты скажешь? — не выдержала ведьма.
— Я скажу… — Девочка выпрямилась, сжала зубы, храбро посмотрела на ведьму. — Я скажу: «Пожалуйста, простите мне этот несчастный случай, простите смерть вашей сестры, потому что сама я никогда себя не прошу!»
Ведьма взревела от ярости. Она не верила своим ушам. До чего же подло устроен мир! Ее, не прощенную Саримой, теперь просила о прощении дрянная девчонка. Просила о том же, о чем так давно мечтала ведьма, — об освобождении. Но как дать другому то, чего у тебя нет?
Она закрутилась на месте, раздираемая противоположными чувствами. Горящий прутик отломился от метлы и упал на ее платье. Огонь лизнул ноги, жадно пожирая самую сухую ткань во всем Мигунее.
— Да прекратится когда-нибудь этот кошмар! — взвизгнула Элли и подхватила ведро с дождевой водой. Его внезапно осветила вспышка пламени. С криком «Я вас спасу!» девочка окатила ведьму водой.

Мгновение адской боли, потом бесчувственность. Мир раскололся пополам: снизу плясал огонь, сверху лилась вода. Если у ведьмы была душа, она получала два крещения разом. Прежде чем проститься друг с другом, тело извиняется перед душой за свои ошибки, а душа перед телом за то, что сидела в нем без спросу.
В меркнущем свете кружатся призрачные лица. Вот мама накручивает волосы на палец; вот Гинга, прямая и бледная, как выцветшая доска; вот погруженный в раздумья папа; вот Панци, здоровый, но еще не обретший себя. Лица пляшут, меняются, превращаются в другие. Вот няня, какой она запомнилась с детства: ехидная и любопытная; вот госпожа Глючия, и госпожа Вимп, и другие опекунши расплываются теплым заботливым светом. На их месте появляется Кокус — юный, честный, влюбленный, но в то же время гордый, балагуры Крёп с Тиббетом, заносчивый Эврик, жадная до почестей Стелла в своих пышных нарядах.
На смену им приходят те, чья история уже кончилась: Манек, мадам Виллина, профессор Дилламонд и, конечно же, Фьеро, чьи вытатуированные ромбы переливаются голубой водой и синим пламенем. А также те, чья история оборвалась незавершенной: княгиня скроулян Настойя, которая не подоспела на помощь, и загадочный найденыш Лир, рвущийся из Киамо-Ко. И Сарима, несмотря на гостеприимство, отказавшаяся простить, и ее сестры, и дети, и прошлое, и будущее…
И те, кто пал от руки Гудвина, как Килиджой. И сам Гудвин, жалкий неудачник в своем мире и могущественный властитель в чужом. И старуха Якуль, кем бы она ни была, и загадочные Наместницы, если они существовали, и гном, у которого и имени-то не было.
И странные спутники Элли, неполноценные существа, чудом связанные единой целью: трусливый Лев, соломенное чучело, искалеченный дровосек. На миг приближались они из тени и выходили на свет, а затем снова спешили назад.
И наконец кроткая богиня, та самая -дарящая богам, дотянулась к ней сквозь воду и огонь. Она что-то говорит, утешает, только слов не разобрать…

18

В ночь смерти Восточной ведьмы над Тысячелетними степями, поднималась луна. Арджиканцы встретились со скроулянами, чтобы заключить военный союз против скапливающихся у Кембрийского ущелья войск Гудвина. Миролюбивые юнаматы отказались примкнуть к альянсу. Княгиня Настойя и арджиканский вождь решили отрядить делегацию к ведьме и просить совета и поддержки. Пока они поднимали кубки за ее здоровье, птицы рухх, эти ночные охотники, напали на посланных ведьмой ворон и пожрали их.
Луна ласкала переливчатым светом склоны Великих Келийских гор, селила серебристые тени в долины Малых Келийских гор. В Кислых песках вылезли на охоту скорпионы, в пустыне Турск спаривались в своих логовах скарки. В Квоновом алтаре служители секты столь тайной, что у нее не было даже названия, вышли на ночную молитву душам умерших, полагая, как это свойственно столь многим, что умершие обладали душой.
В лягушачьих болотах Болтнии ночь прошла тихо, если не считать несчастного случая в Кхойре. Одичавший Крокодил пробрался в детскую и напал на малыша. Крокодила убили и сожгли вместе с трупиком ребенка под причитания и проклятия.
В Горделике банки приумножали деньги, заводы приумножали товары, торговцы приумножали любовниц, студенты приумножали знания, а механические слуги встречались в доме, который когда-то был знаменитым «Приютом философа», и слушали, как освобожденный Громметик призывает к классовой революции. Леди Стелла плохо спала: все зябла и мучилась тоской по чему-то невыразимому. Наверное, думала она, это признаки подагры, надвигающейся от кулинарных излишеств. Она встала, зажгла свечку и полночи бесцельно просидела у окна. Но вот луна добралась до Горделика, и Стелла отодвинулась, почувствовав на себе ее осуждающий взгляд.
Луна перебралась через пояс приземистых Мадленовых холмов, оглядела Зерновой край, заглянула в окна Кольвенского замка. Фрек спал и видел во сне Черепашье Сердце и Мелену, конечно же, Мелену, которая готовит ему завтрак перед сражением против порочных Часов. Мелена, квинтэссенция красоты, огромная, как целый мир, дарящая ему смелость, отвагу и любовь. Фрек едва шелохнулся, когда в комнату на цыпочках вошел только что вернувшийся с тайного свидания Панци. Он сел возле кровати и смотрел на отца, пытаясь разобрать, спит тот или нет.
— Но зубы? — сквозь сон проговорил Фрек. — Зубы-то почему?
— Кто его знает? — ласково ответил Панци, не поняв сонного бормотания.
А в Изумрудному городе? Там луна осталась незамеченной: слишком ярко светили фонари, слишком взвинчены были жители — никто и не смотрел на небо. В комнатенке, на удивление маленькой и пустой для столь могущественного человека, бессонный Гудвин вытер вспотевший лоб и снова спросил себя, долго ли еще ему будет способствовать удача. Этот вопрос он задавал себе вот уже сорок лет, всякий раз надеясь, что успех достался ему заслуженно. Но сейчас он слышал, как мыши подгрызают фундамент дворца. Прибытие девочки из Канзаса было повелением ему возвращаться: достаточно одного взгляда на ее лицо, чтобы это понять. Дальше искать «Гримуатику» бессмысленно. Ангел мщения пришел за ним и зовет домой. Там, в родном мире, терпеливо поджидает самоубийство, а за эти сорок лет Гудвин узнал достаточно, чтобы успешно его совершить.

Весть о гибели Восточной ведьмы облетела всю страну. Говорили, что это политический заказ, тщательно спланированное убийство. Рассказу Элли никто не верил: называли его в лучшем случае самообманом, в худшем — наглой ложью. Но что бы это ни было — убийство или несчастный случай, — оно помогло избавить страну от ненавистного диктатора. Вот как это произошло.
Напуганная содеянным Элли вместе со Львом, Страшилой, Железным Дровосеком и Лиром вернулась в Изумрудный город. Там состоялась ее вторая знаменитая встреча с Гудвином. Возможно, Волшебник снова пытался снять с нее башмачки, а девочка перехитрила его, вняв предупреждениям ведьмы, — мы об этом не знаем. Но она должна была представить Гудвину доказательства, что действительно была в Киамо-Ко. Метла обгорела до неузнаваемости, тащить с собой «Гримуатику» казалось слишком неудобным, так что Элли принесла зеленый пузырек, на этикетке которого все еще читались буквы «Волшебный эли…».
Говорят, когда Гудвин увидел его, то ахнул и схватился за сердце. Говорят… Впрочем, эту историю излагают по-разному, в зависимости от рассказчика и предпочтений слушателя. Доподлинно известно только то, что вскоре после встречи с Элли Гудвин сбежал из дворца — сбежал так же, как и прибыл: на воздушном шаре, всего за несколько часов до того, как взбунтовавшиеся министры намеревались устроить переворот и казнить Волшебника без суда и следствия.
Много глупостей говорилось о том, как Элли покинула Волшебную страну. Некоторые утверждают, что она там осталась и, как прежде Озма, терпеливо ждет, когда нужно будет снова выйти на свет. Другие настаивают, что девочка вознеслась к небесам, как святая, помахивая передником и прижимая к себе дурацкую собачонку. Лир растворился в людском океане Изумрудного города разыскивать свою единокровную сестру Нор и на время пропал из виду.
Никто не знает, что стало с башмачками, но о них помнят и говорят, что они завораживали своей красотой. Их искусные подделки от известнейших башмачников так никогда и не вышли из моды. Башмачкам приписывались волшебные свойства, поэтому они, будто мощи святых, начали размножаться с удивительной быстротой, чтобы удовлетворить людской спрос.
Ну а ведьма? Увы, в ее истории нет счастливого конца, нет послесловия. О том, что выходит за пределы жизни, нам, к сожалению — а может, и слава богу, — поведать нечего. Она умерла, покинула этот мир, оставив после себя лишь молву о своем былом злодействе.

— Там злая ведьма навсегда и осталась.
— И не вылезла?
— Пока что нет…