Форум Изумрудного города

Урфин дважды брал власть над Изумрудным городом.
Чем второй раз отличался от первого и изменился ли к этому времени сам Урфин?
Прежде всего – сложнее был путь, которым Урфин достиг власти. В первый раз он воспользовался нежданно доставшимся волшебным средством, и от него требовалось только желание, последовательность и усердие.
Во второй - пришлось прибегнуть к изворотливости, обману, вероломству, немалой изобретательности, умелому манипулированию чужими настроениями. И вообще, действовать не наобум, а с тщательной разведкой и подготовкой. Расчетливее и осмотрительнее построена военная кампания, первый удар нанесен по главной силе – Железному Дровосеку, после чего Изумрудный город был обречен.
Иными словами – перед нами действия гораздо более зрелого и опытного деятеля.
Что теперь можно сказать о самих его намерениях.
В первый раз Урфина больше занимала внешняя сторона, которую он потом и воплощал по мере возможности – увидеть себя на троне, устроить торжественную коронацию с оркестром, разбогатеть, насладиться пышными титулами, выдать себя за могучего волшебника. Интересовали ли его любовь и признание новых подданных? Несомненно. Он демонстрирует всем своё великодушие по отношению к побежденным Страшиле и Дровосеку. Готов принять на службу Дин Гиора и Фараманта и вообще всех желающих. Стоило Элли заявить, что ее ягоды для Урфина, ее тут же беспрепятственно допускают во дворец. Для недовольства Урфина было достаточно оснований – он не может понять, почему горожане любили его предшественника, слабого правителя Страшилу, искренне почитали грозного волшебника Гудвина, а ему, не обидевшему ни одного жителя, взявшего город фактически только демонстрацией силы, в их сердцах не нашлось места. Даже после пира с мышами и пиявками. В конечном счёте, он должен был прийти к выводу, что раз любви нет, придётся обойтись без нее. Это не основание для отказа от власти, титулов, завоеванных владений. Но изумрудогородцы сравнялись теперь в его мнении с презираемыми им жевунами, которые также, несмотря на собственное ничтожество, наотрез отказываются признавать его очевидное превосходство. (второй единодушный приход на службу бывших его распорядителей не произвел на Урфина никакого впечатления)
Во второй раз повзрослевшему Урфину уже достаточно фактической власти, он как бы пришел взять уже ему принадлежащее. Нет сообщений, что он снова снял с башен все изумруды и спрятал их в кладовой, он не выдумывает себе в ИГ новых титулов и не играет в таинственное сверхъестественное могущество (наоборот, без шумихи отказывается от звания Огненного бога). Собственно говоря, это у него уже позади - торжественное воцарение, слава чудотворца, даже преданность подданных – всё это свершилось в долине марранов. То есть он легко и бескровно получил фактически всё, чего хотел – власть, признание, божественные почести. Что же погнало его в военный поход? На это были две причины.
Первая, что Страшила и Дровосек, о которых, как о соперниках на власть, перед первым походом он почти не думал, стали теперь его личными врагами. (на этот раз он сажает их в подвал, тем самым обрекая на быструю, но естественную смерть ) Унижение от свержения и пленения слилось в его памяти с триумфальным воцарением ничтожного Страшилы, абсолютно недостойного доставшейся ему по капризу судьбы власти. Все достоинства соперника воплотились в единственном – дружбе с девчонкой Элли. И ненависть Урфина распространилась теперь и на всех жителей, которые с таким ликованием славили его счастливого соперника. Ненависть, вытеснившая уже сложившееся презрение. Согласиться с тем, что Страшила, отвоевавший трон чужими руками, занял его по праву, Урфин никак не мог.
Конечно Железного Дровосека, могучего богатыря, он презирал гораздо меньше. В общем-то главным образом за его дружбу и любовь к Страшиле. Чувства, доселе совершенно чуждые Урфину и с его точки зрения бессмысленные и вредные, несомненно, бесили его вдвойне. Но силу он уважал.
Вторая причина – в марранах. Парадокс в том, что военный поход после воцарения Урфина не только отвечал его первоначальным замыслам, но и одновременно оказался самым очевидным выходом из сложившейся острой ситуации. То есть он устраивал обе стороны: и недовольных марранов, и жаждущего реванша Урфина. Из доверчивых обманутых простаков, под стать жевунам, признавшим Гингему и изумрудогородцам, признавшим Гудвина, они превратились в его искренних сторонников. То есть, они не покорились Урфину, они его поддержали, оставшись в сущности своей народом свободным. Урфин видел, марранами можно манипулировать, но силой или страхом их сломить нельзя. Поход начался якобы потому, что его хотел Урфин. Но на самом деле, попробовал бы он его не объявить.
Таким образом, Урфин оказался между двух огней и стал заложником им же созданных обстоятельств.
Сам того не желая, рассчитывая получить только тупых свирепых воинов, дуболомов в живой плоти, Урфин на самом деле нашел народ, близкий себе по духу – сильный, гордый и не избалованный судьбой. Марраны были скоры на расправу, бесцеремонны, варварски безжалостны к побежденным, но одновременно незлопамятны, терпимы и отходчивы, спаяны крепкой дружбой и семейными привязанностями. Падкость на чужое добро была у них сродни детской непосредственности, у них загорались глаза на всё новое, яркое и непривычное, но также легко происходило и расставание. Любопытство заменяло корысть и стяжательство.
Урфин называл их в торжественных обращениях – дети мои. Но он и чувствовал себя среди марранов, как взрослый среди беспокойной ребятни. Воплощая свои завоевательные замыслы, заботясь о боеспособности армии, он поневоле заботился и о благополучии своих подчиненных. Опекал их, оберегал, наставлял уму-разуму. Он им был действительно нужен. Без него они не только не взяли бы Изумрудного города, но и просто-напросто лишились жизни и свободы.
И эта невольная забота пробудила в Урфине то, чему казалось, вообще не было ходу – иное отношение к окружающим людям. Живя среди марранов, волей-неволей уважая их силу, бесстрашие, боевой дух он расстался с представлением о других, как о полных ничтожествах. Над марранами можно было снисходительно потешаться, но плевать себе в лицо они бы не позволили. И униженно ползать на коленях перед Огненным богом тоже бы не стали. Это был народ примитивный, но независимый и гордый не меньше самого Урфина.
Потому-то гнев марранов, свое второе изгнание и унижение, Урфин должен был принять, как заслуженное. Испытать не только злобу от позора, но и горечь. И на этот раз понять, что не злая судьба и несчастливые обстоятельства посмеялись над ним, а он сам, по недомыслию, разрушил завоёванное собственными руками. В отличие от Чарли Блека, поведшего Мигунов в поход против дуболомов, его нынешние неуважаемые противники о наступлении против марранов и не помышляли. Они наглухо заперлись в Фиолетовом дворце и только усиливали его оборонительные укрепления. А марранов в последний поход погнали страх и нерасчетливость самого Урфина. И этого тоже нельзя было не признать.
Здесь корни переоценки Урфином, как окружающих людей, так и самого себя среди них. Отсюда и приговор самому себе – дожить жизнь отшельником, не ввязываясь больше ни в какие авантюры. И на этом в развитии его образа стоило поставить красноречивую точку. Кстати, отношение его к счастливым соперникам, Страшиле и Дровосеку должно было остаться весьма прохладным. И это так. Он не послал им весточку, что появилась колдунья, собирающаяся завоевать страну. Он не поспешил с риском для жизни в Изумрудный город, подобно Борилю и Робилю, открыв способ очистки от Желтого тумана, а только нехотя снизошел, в ответ на дружественный жест Страшилы. Он вынужденно признал одно из достоинств соперника, но забота о нем его былого врага внутренне была ему неприятна.
А превращать бывшего завоевателя и отшельника в рождественского деда, дарящего детям веселые игрушки и угощающего их сладостями – нелепость и насмешка над образом. Говоря высоким языком – низведение сложного душевного пути к дешёвому конфузу, говоря ещё короче – примитивизация проблемы до норм детского сада. Детишкам тоже трудно объяснить, что если лекарство горькое, оно от этого не перестаёт быть полезным.