Пост N: 7603
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
31
Награды:
Отправлено: 24.12.19 00:18. Заголовок: Из дневников А.М.Волкова - 2
Внучка Александра Волкова, Калерия Вивиановна, предоставила доступ к архиву своего деда, включающему дневники, некоторые рукописи и разные литературные документы.
Правда, материалов по сюжетам сказок о Волшебной стране пока удалось найти не так много, но отдельные записи представляют интерес, так что попробую что-то из них понемногу оцифровать.
Строго говоря, да. Но если уж Волков раздумывал над идеей о Страшиле с Дровосеком в Канзасе, то наверное он бы снабдил их возможностью как-то существовать вне ВС. А вот все прочие чудеса, характерные для Волшебной страны, в Канзасе бы оказались скорее всего неуместны...
Скорее всего вышло бы нечто вроде приключений Карандаша и Самоделкина. Волкова неизбежно тянуло к прогрессу, и если бы техника не пришла к ВС, персонажи ВС пришли бы к техническому миру. Тем более советская литература очень сильно ограничивала возможные темы написания сказки, так что вариантов принципиально изменить идею сюжета, на самом деле, у него было немного.
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8430
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Скорее всего вышло бы нечто вроде приключений Карандаша и Самоделкина.
А кстати был бы любопытный вариант... Жаль, что до этого не дошло.
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8431
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Награды:
Отправлено: 25.09.21 03:04. Заголовок: Оцифровка за апрель ..
Оцифровка за апрель – июнь 1941 года:
[Для удобства чтения, фрагменты, относящиеся к ИГ, выделены фиолетовым цветом, возможные переклички с темой ИГ – красным. Мои комментарии – синие в квадратных скобках.]
* * * * *
Апрель.
1 [апреля 1941 года]. Опять начал править «Токаря»; после перепечатки это легче.
Был у Наумовой, она просит принести рукопись 4 апр., чтобы сдать в перепечатку и после этого дать на прочтение проф. Нечкиной. Я не возражал: чем больше мнений и отзывов, тем лучше.
Был в Лен. Биб. В справочном военном бюро мне рекомендовали ряд книг, часть из них я заказал.
2 [апреля 1941 года]. Много работал над «Токарем». Получено письмо от Ефима [Пермитина] с советами по поводу «Алт. Робинзонов».
3 [апреля 1941 года]. С утра работа над «Токарем». После обеда был у Швембергера, обсудили изменения, какие надо внести в «Волшебника». Пьеса театру нравится все больше и больше, Шв. уверяет, что она пойдет повсюду.
Вечером опять работал над «Токарем», переносил поправки в экземпляр для Детиздата. Завтра сдам.
4 [апреля 1941 года]. С утра работал над «Волш.» Написал и переработал несколько сцен. Написал песенки Элли, Страшилы и Железного Дровосека, и песенку трех. Мне они нравятся.
Был у Наумовой, сдал «Токаря». Обещает сдать в перепечатку, хотя предвидит затруднения со стороны Куклиса (автор должен представить рукопись в совершенно готовом виде). Заезжал в Обл. театр кукол, но не застал Швемберг.
5 [апреля 1941 года]. После Ин-та был у Швембергера, читал переработанные сцены и песенки. Артистам все очень понравилось, песенки «в плане» героев. Очень восхитило всех заклинание «Бамбара, чуфара...» [Видимо, здесь впервые появляются эти волшебные слова, перешедшие затем в черновую редакцию книжного «Волшебника» 1956 года, а оттуда в послевоенное переиздание 1959 года.]
Вечером напечатал 8 стр. «Волшебника» (3 картины 1го действ.). По дороге домой в трамвае сочинил песенку Льва.
Об'ем пьесы растет – много вставок. Был Розов, он вчерне написал «Витаминова», Виве и Адику очень понравилось, хохотали.
6 [апреля 1941 года]. Утром напечатал еще 10 стр. «Волш.» – 4 и 5 карт. 1 дейст. и 1 карт. 2-го действия. Потом правил и корректировал вновь перепечатанн. экземпляр «Токаря».
7 [апреля 1941 года]. Звонил Наумовой; «Токаря» будут перепечатывать.
Немного поработал в Лен. Б-ке и ушел (болела голова). Часам к 10 вечера голова прошла, до 2-х часов ночи корректировал «Токаря». Один экземпляр готов.
8 [апреля 1941 года]. Утром работал над «Волшебником». Прокорректировал те 18 стр., что написал и перепечатал 5 и 6 апреля. Отвез два перепечатанных экземпляра Швембергеру. Переработал вторую часть «Волшебника». Дополнил некоторые сцены и написал эпилог.
Вечером был Розов. Он начал комедию об Окунькове, но [это] не переделка «Права на жизнь», а похождения его во время постройки дома. Читал первый акт. Забавно, хотя и много недостатков. Язык Окунькова нехарактерен, некоторые сцены слабы. Комедии он дал название «Знак вопроса».
9 [апреля 1941 года]. Звонил Немченко, сообщил о работе над «Проф. Витаминовым». Ее это очень заинтересовало, она просила срочно дать заявку. Сейчас в Комитете рассматривается вопрос о заказах пьес и есть возможность получить такой заказ. Кроме того она просила экстренно подготовить «Волшебника», она хочет дать его вновь организуемому Молдавскому Кукольному Театру.
Я сел за работу, написал заявку и в 5 часов был у нее. Там познакомился с будущими «кишиневцами». «Волшебника» я обещал приготовить к понедельнику (15-IV). «Витаминов» (заявка) понравился и Немченко и директору Молдавск. театра.
– Если тут будет немного действующих лиц, мы эту пьесу возьмем, – сказала она.
Немченко обещала поднять вопрос о заказе этой пьесы.
– Только надо, чтобы герои ее росли по ходу действия, как герои «Волшебника».
– Это предусмотрено, – ответил я.
Вечером сидел над «Витаминовым», обдумывал исправления для пьесы.
10 [апреля 1941 года]. Утром написал и перепечатал сценарий «Витаминова» (шесть страниц на машинке). В 4 часа был у Швембергера, согласовал с ним исправления «Волшебника» и прочитал сценарий «Витаминова». В общем, он одобрил замысел, хотя считает порочным то обстоятельство, что недостатки героев, полученные ими от Витаминова, служат как раз основой успеха их. Это замечание дельное, надо его учесть. Был недолго в Ленинской библиотеке.
От Швембергера пришел с больной головой, выспался и принялся оформлять старый экземпляр «Царского токаря» для посылки Ефиму (он прислал письмо, в котором предлагает прочесть)
11 [апреля 1941 года]. Целый день оформлял «Токаря». Проделал огромную работу. Прошел по всем трем частям, перенес туда новые исправления, замазал все зачеркнутые слова (ох, нудная работа! Сконструировал для этой цели особое деревянное перо из щепочки, которое дало возможность быстрой работы). Сшил и обрезал 1 и 2 части, 3-ью не успел, хотя и сидел до двух часов ночи.
Вечером был Розов, читал часть 2-го действия комедии «Знак вопроса». Занятная вещь. Я дал ему ряд мыслей и поправок.
12 [апреля 1941 года] Утром сшил и обрезал 3-ью часть «Токаря». Экземплярчик получился хоть куда. Отправил Ефиму с сопроводительным письмом.
Звонил в театры. В театре Революции еще не прочитано (Лурье обещает прочесть через 3–4 дня).
Андреева из театра Лен. Комсомола сообщила следующее: Директор театра против постановки пьесы, но ряд товарищей, которые читали пьесу «Право на жизнь», считают, что пьеса заслуживает внимания. Андреева будет отстаивать пьесу перед директором и предложит прочесть еще раз. Она просила позвонить через 3–4 дня.
Был в Областном Театре Кукол, присутствовал на репетиции 2-ой картины («У Жевунов»). Получается очень приятно, при постановке внесено много выдумки. Особенно интересно чтение заклинаний против Гингемы.
Швембергер дал мне очень жесткий срок: представить вторую половину «Волш.» на другой день к 1часу дня (у них будет репетиция). Я обещал сделать.
О «Витаминове» он не думал, но сказал, что это стоющая вещь и над ней надо работать.*)
*) Замечания Швемб. к «Витам.» – нехороша экспозиция (на площадке перед школой, лучше перенести в другое место).
Возвратившись, я поспал часика полтора и принялся за работу; до двух часов ночи успел перепечатать восемь страниц [кукольной пьесы ВИГ].
13 [апреля 1941 года] (воскр.) Встал в 7½ч. и снова за работу. К 11 часам перепечатал еще 12 страниц и кончил.
В 1215 два экземпляра «Волш.» уже были сданы Швембергеру. После этого поехал на заседание Дачно-строит. К-ва [Кооператива].
Вечером разборка и приведение в порядок разных литературных материалов.
14 [апреля 1941 года]. Послал в «Пион. правду» биографии Эйлера и Гаусса.
Проверка состояния литературн. хозяйства
1. «Царский токарь» одобрен. 2. «Алт. Робинз.» – договор расторгнут. 3. «Право на жизнь» – на рассмотр. в театрах. 4. «Волш. Из. Гор.» – ставится Кук. театр. (Швемберг.) 5 «Рыбка-Финита» – ничего нового. 6. Из листков «Д. К.» принят один – остальн. забраков. 7 «Алт. Робинз.» – радио-пьеса. Ничего нового. 8. «Михаил Штифель» – забракован. 9. «Оружие формулы» – готов. к печати. 10. Сказка о трактирщике – ничего нового. 11. «Родное знамя» – вопрос будет согласовыв. с ЦК ВЛКСМ 12. «Матем. в военном деле» – заключен договор 13. Пьеса «Буря» – вчерне написана. 14. Мат. статьи в «П.П.» – ничего нового. 15. Подана заявка на новую дет. кук. пьесу «Профессор Витаминов». Пьеса вчерне написана Розовым по моему подробному сценарию. 16. Розов работает над новой пьесой – комедией «Знак вопроса» (Похождения Окунькова).
Ездил к Немченко, но неудачно, не застал. Утром оформлял «Волшебника» и сценарий «Витаминова», а вечером работал над военными книжками.
15 [апреля 1941 года]. Утром был у Немченко, сдал «Волшебника» и сценарий «Витаминова». Сценарий ей понравился, только смущает очень избитый прием сна; будет добиваться от начальства, чтоб нам был дан заказ.
В «Волш.» ей не нравится рамка – чтение книги, но это очень легко убрать, восстановив 1-ую сцену по старому варианту и отбросив эпилог. Немч. передает пьесу Молдавскому театру.
Несколько часов плодотвор. поработал в Лен. б-ке. Вечером сидел над военн. литерат. Был Розов, читал 2 и 3 акты «Знака вопроса».
16 [апреля 1941 года]. Усидчиво поработал утром над «Военн. матем.». Написал несколько страниц. Правда, все это плохо, сухо, придется переделывать, но все же начало есть; материалы систематизируются.
Днем (из школы) звонил в театры. Ничего еще не выяснилось.
Был у Швембергера, он выписал одобрение на пьесу.
17 [апреля 1941 года]. Утром, в полусне, пришла в голову мысль: значительно переработать «Волшебника». Ввести целый ряд диалогов, пользуясь пьесой, ярче оттенить беспокойный и напористый характер Страшилы, сентиментальный – Дровосека. Образцом диалогов может послужить «Алиса в стране чудес». Наполнить книгу стихами и песенками, добавить ряд приключений. Книгу довести об'емом листов до 7.
Много работал над «Воен. математикой».
Звонил Немченко, она просила приехать завтра заключать договор на «Витаминова».
18 [апреля 1941 года]. Был у Немченко, но заключение договора отсрочилось, примерно, на неделю, т.к. Радомысленский, который должен его подписать, срочно выехал на юг. Говорил Немч. о «Цинноб.», мысль понравилась.
Обрадовал Розова, который был вечером, этим приятным для него известием. У него ужасающий финансовый кризис, а главное – жена и дочь его загрызли за «ничегонеделание». А в его литературные способности они не верят. Теперь это невезение кончится и у него получится возможность работать.
Он читал 1-ую карт. 4-го действия «Знак вопроса». Пьеса почти подошла к концу, осталось написать одну картину, но, конечно, она требует большой работы.
19 [апреля 1941 года]. Почти весь день болела голова. Звонил в Театр Лен. Комс., там вместо завлит Андреевой новый завлит Пудалов, но поговорить с ним не удалось. Театр Револ. тоже не ответил, Лурье не было.
20 [апреля 1941 года], воскр. Целый день прекрасно и очень плодотворно работал. Написал целый ряд статей: «Что такое калибр?», «Аполлоний устанавл. траекторию снаряда», «Тир на Луне», «Огнестр. бой на дне океана», «Пушка, гаубица, мортира».
Все это об'емом никак не меньше печатного листа.
Работа увлекает.
21 [апреля 1941 года]. Опять целый день работал над «Военн. матем.» Написал еще неск. статей. Отдел артиллерии почти пришел к концу.
22 [апреля 1941 года]. Писал «Воен. матем.» В библ. Детиздата случайно встретил Шпет. Договорились встретиться на следующ. день, чтобы поговорить о «Витаминове». Вечером был Розов, читал 1-ую сцену «Витам.», вышло не особо хорошо.
23 [апреля 1941 года]. Был у Шпет. Вот ее основные замечания: нет единства, смешаны разные элементы (научная фантастика, сказка, советские мотивы – хотя, по моему они не противоречат ни фантастике, ни сказке, а могут быть в нее вплетены). Не нравится ей экзотика, говорящий медведь. «Вообще, поменьше чудес». Слишком много целей у этой пьесы: она должна ударить или по лени, или по разгильдяйству, или по отсутствию коллективизма, а у нас все сразу. Кстати, она сказала, что в тропическому лесу и отличник-школьник станет втупик, т.к. школьные науки не учат практическим знаниям.
– М.б., лучше поместить их в подмосковную обстановку? – говорит Шпет.
Образ Витаминова ей понравился, но он не обязательно д.б. профессором. Это может быть человек любой профессии.
Дары его должны осточертеть ребятам и принести им массу неприятностей.
В общем, Шпет, как и Швембергер, больших восторгов по поводу «Вит.» не выразила.
Вечером перепечатал 10 стр. математич. рукописи.
Звонил Немченко, повидимому, Радомысленский приедет только после 1 мая.
24 [апреля 1941 года]. Напечатал 14 стр. рукописи по математ. Вечером был Розов, но я не мог сообщить ему ничего утешительного.
25 [апреля 1941 года]. Как зверь, работал над «Воен. мат.» Перепечатал 32стр. и закончил тот отдел (Артиллерия), который намерен сдать Дороватовскому. Никуда не ходил, никому не звонил. Кстати, была отвратильная погода, снег и слякоть.
26 [апреля 1941 года]. Сдал рукопись в Детиздат. Редактировать будет Абрамов, что мне очень приятно. Он обещал прочесть и высказать свое мнение после праздников (4 мая).
Узнал печальную новость о том, что Наумова сильно больна (резкое обострение легочного процесса). Ее срочно отправляют в санаторию, в Ливадию. Меня это сообщение чрезвычайно расстроило – она прекрасный человек и хороший редактор.
[Анна Иосифовна Наумова (1900–1980) – главный редактор Детгиза (бывший Детиздат) в военные годы.]
Был у Швемберг. Пьеса почти отделана в текстовом отношении, многие сцены они порядочно изменили, а сцену с разоблач. Гудвина Шв. написал заново. Изменения я в основном одобрил. Они перепечатают и тогда дадут мне для окончат. правки. При мне труппа репетировала III-е действие. Оно еще не отделано, но создает впечатление.
В этот день я получил письмо от Пермитина с неожиданным предложением – взять его в секретари (при чем, конечно, он остается жить в Павлодаре, но уходит со службы). Для него, это было бы неплохим выходом из положения, но для меня (а стало быть, в конечном счете и для него) это может создать большие трудности и неприятности.
Вначале мне и Галюське это показалось весьма ценным предложением, но после основательного раздумья мы решили, что оно неприемлемо. Так и придется написать ему, хоть и сердечно жаль мне разбивать его надежды и планы.
Для секретаря он слишком большой писатель и Анаст. Ив. первая пойдет звонить по Москве о том, что я его эксплоатирую и издаю его труды...
[Давид Львович Арманд (1905–1976), учёный, географ, эколог, автор книг «Грозные силы. Рассказ о грозных явлениях природы», «Как измеряли Землю» и др., один из авторов Закона об охране природы РСФСР. http://ecoethics.ru/old/b42/7.html ]
27 [апреля 1941 года], воскр. С утра принялся было за «Бурю», но заболела голова и не смог работать. Прочитал «Пылающий остров» Казанцева.
[Александр Петрович Казанцев (1906–2002), знаменитый писатель-фантаст. По некоторым данным, считается изобретателем таких слов как «инопланетяне» и «вертолёт» (последнее спорно). Роман «Пылающий остров» (1940–41) создан на основе дебютного произведения Казанцева, сценария «Аренида» (1936). https://ru.wikipedia.org/wiki/Казанцев,_Александр_Петрович ]
28 [апреля 1941 года]. Переработал 1-ое действие «Бури». Из розовского текста едва-ли осталось процентов 15. Схему действий оставил, но все сцены пришлось писать почти заново.
Вечером был А.М. [Розов], читал ему действие в новом варианте. Он рассказал свои планы насчет «Витаминова» и опять забрался в страшные дебри. Ввел аллегории: Трудолюбие, Лень, Разгильдяйство, Храбрость. Уж очень все это избито. Тут и «Синяя птица» Метерлинка и Державин («Сказка о царевиче Хлоре») и многое другое...
29 [апреля 1941 года]. Заново написал 1-ую картину 2-го действия (печатных будет страниц 12). Розовского использовал 2–3 фразы. Содержание совершенно новое. Ввел метеоролога Ваню, очень милый и забавный тип.
Звонил Немченко, просила зайти завтра в 2 часа. Лурье из «Театра Револ.» тоже просила зайти завтра, в 3ч. для разговоров, каких – не знаю.
Пудалов (Театр Лен. Комсом.) еще «Право на жизнь» не прочитал.
30 [апреля 1941 года]. Утром немного поработал над «Бурей».
Был у Немченко; она склоняется к мнению Шпет о сценарии Витаминова. Придется переносить действие на советскую почву.
Заезжал в Театр Революции, но разговаривать с Лурье не удалось, она была занята. Выяснил, что она дала читать «Право на жизнь» режиссеру и просила звонить после праздников.
Был в Детиздате. Состояние здоровья Наумовой еще не выяснено. Книга пока что остается беспризорной; на иллюстрацию можно сдавать только после редактирования, а редактировать некому.
А книга вне плана, так что, видимо, будет лежать. Дождусь отзыва Ефима и понесу в другие издательства.
[зачёркнутые слова, м.б. «Между прочим,»?] Получил от него письмо – немного пишет и о «Токаре», некоторые места очень понравились. Он ушел из Педучилища, не знаю, какие планы строит. Неужели серьезно расчитывает на секретарство?
Вечером был Розов. Я читал ему написанные сцены «Бури». Очень понравилось, сделал кой-какие замечания.
Пост N: 8432
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Награды:
Отправлено: 25.09.21 03:05. Заголовок: Май. 1 . Немного по..
Май.
1 [мая 1941 года]. Немного поработал над «Бурей». После 12 пошел к Пермитиным, А.И. говорила о страстном желании Ефима заниматься литер. работой.
2 [мая 1941 года]. Закончил 2-ую картину 2-го действия «Бури».
Вечером были Марголины и Розов. Я читал три написанные картины «Бури». Очень всем понравилось. Розов нашел 2-ую картину II дейст. замечательной. Софья Моисеевна неожиданно оказалась сторонницей Алексея.
– Ну что ж такого он сделал? Дал слово Вере, подумаешь, какая важность!
Она даже обвиняла Надю, что та так жестко поступила с Алексеем.
Возник очень интересный литературный спор.
3 [мая 1941 года]. Написал 1 и 2 картины III действия. Писал с большим под'емом. Над первой картиной плакал, когда писал ее и Галюська плакала, слушая.
4 [мая 1941 года]. Утром 1 карт. III дейст. переработал по совету Галюськи, а вечером пришел Розов и доказал, что она не в плане пьесы, что она, по существу заканчивает пьесу и дальше писать нечего. Я с ним согласился; т. обр. это, картина, которая мне так понравилась, выпадает из пьесы. Жаль, но ничего не поделаешь!
Был в Детиздате. Наумова, к большой моей радости, вышла на работу; она обещает на-днях приняться за редактирование «Токаря».
Абрамов прочитал «Математику»: некотор. статьи ему очень понравились: «Жюль-Верновские пушки», «Огнестр. бой на дне океана». Все формулы и расчеты надо выбросить, дав их в особом приложении (для желающих). Все сделать живо и занимательно. Это меня устраивает – так как работа будет гораздо легче. С Абрамовым я договорился, что в случае надобности он даст мне отсрочку дней на 10.
5 [мая 1941 года]. Утром болела голова. Выпил порошок, отлежался и поехал в Комитет по Делам Искусств. Заключил там договор на «Проф. Витаминова» (совместно с Розовым).
Был в «Смене», получил авторский экземпляр 4-го номера с моей статьей «Оружие формул».
Поработал в Лен. б-ке (по математике).
Вечером прокорректировал 1-ую часть «Токаря» (перепечат. детиздат. машинистками).
6 [мая 1941 года]. Утром вновь написал 1 карт. III действия «Бури» по соверш. новому плану.
После обеда кончил корректировать «Царского токаря» и написал библиографию для Наумовой (книги, которыми я пользовался. Получилось около 60 названий (из них целый ряд многотомных книг).
7 [мая 1941 года]. Работал над «Военной математикой» до обеда. Свез Наумовой «Царского Токаря», она обещала завтра начать чтение.
Вечером был Розов. Я ему читал написанную вчера картину «Бури». С рядом замечаний он с ней согласился. Он мне читал новый сценарий «Витаминова», который я совершенно забраковал. Обсудили совместно план сценария и этой вещи.
8 [мая 1941 года]. Закончил драму «Буря» (вчерне, конечно); написал 4-ое действие.
Вечером работал над «Военной математикой», вычеркивая из нее всю математику (формулы и рассуждения) и стараясь сделать материал живее.
9 [мая 1941 года]. Ездил к Пудалову (Театр Лен. Комсомола), но не застал. Потом работал в Лен. б-ке.
Вечером был Розов. «Буря» (IVд.) ему очень понравилась. Теперь остается шлифовка.
Его работа («Витаминов») меня не удовлетворила, все-таки как-то он не может уловить самого главного.
10 [мая 1941 года]. До 5 часов Ин-т (подгот. к лекции, лекция, консульт.). После этого поехал в ДИ. Наумова читает «Токаря». В 1-ой части она сделала значительные перестановки (иное распределение глав). Я не возражал. Есть вычерки, но стилистических поправок мало, слог она находит хорошим.
Был у Швембергера, он просил переработать песни.
Вечером ничего не делал. Кстати: Швембергер сообщил мне, что он выдвигает «Волш.» на смотр.
11 [мая 1941 года]. Литературное хозяйство. 1. «Царский токарь» в работе у ред. Наумовой 2. «Право на жизнь» кочует по театрам. 3 «Волш. Из. Гор.» – пьеса, ставится Швембергером. 4. «Родное знамя» – редакция стоит за напечат. во II-м полуг. 5. «Математика в военн. деле» – пишу 6. «Буря» – пьеса, переписана мной заново. 7. «Проф. Витаминов» – закл. договор с Комит. Раб. с Розов. 8. «Знак вопроса» – комедия (совм. с Розов.) – ничего нового.
Вечером оформлял «Бурю». Были супруги Орловы.
12 [мая 1941 года]. День прошел как-то бестолково. Немного поработал над «Бурей», а, в общем, ничего дельного не сделал.
Вечером ждал Розова, но он не явился.
Поработал над «Матем.», кое-что сделал.
13 [мая 1941 года]. С утра очень хорошо работал над математикой, написал три статьи: «Парашютизм», «Магн. компас и его «штучки», «Ур-ия Пуассона» (в общем, страниц 10 на машинке.)
В 7 часов утра был неожиданно разбужен телеграммой от некоей Марьи Павловны Алексеевой, которая запрашивала условия, на которых я могу дать ей позволение инсценировать «Волшебника». История этого вопроса такова.
С неделю тому назад, когда я был у Швембергера, он мне сообщил, что Моск. дом пионеров (вернее Кук. театр при нем) собирается ставить кем-то написанную пьесу «Волшебник». Шв. это задело за живое, т.к. он готовит мою пьесу к смотру, а тут вдруг являются конкуренты. Он просил меня позвонить худож. руковод. Аристовой. Той, конечно, стало неудобно, она заявила, что совсем не собиралась пьесу ставить, что она только познакомилась с инсценировкой, написанной Алексеевой, но не думала приобретать ее для театра. Аристова просила меня написать для них пьесу, а также уладить вопрос с постановкой «Волшебника». Я обещал им дать пьесу, если не будет возражать Швембергер.
Сегодня эта телеграмма от Алексеевой. Я позвонил ей в 4 часа из Детиздата. Она очень извинялась, говорила, что не знала о том, что мной написана пьеса, что у нее была только «проба пера» и т.д. Но видно было, что ей хочется все же получить от меня разрешение на инсценировку. Я сразу пресек всякие поползновения, заявив, что не считаю нужным появление второго «Волшебника». Оказалось, что она, повидимому, договорилась с Тбилисским театром кукол (через какую то свою приятельницу) и спрашивала меня, как быть. Я ответил, что могу предоставить Тбилисскому театру свою пьесу, а она обещала ее рекомендовать. Вообще, разговор прошел в очень милых, любезных тонах.
С ее стороны: «Не подумайте худого...»
А я: «Что вы, помилуйте! Мне только жаль, что вы сделали напрасную работу...»
Говорил с Наумовой о «Токаре». Она немного продвинула книгу вперед, но сделала ряд существенных замечаний, из которых самое главное: не видно психологии, внутренней жизни героев. Это замечание верное и трудно исправимое. Второе: нет большого захватывающего интереса, главы не заканчиваются эффектами, заставляющими читателя хвататься за следующую главу, чтобы узнать, что будет дальше. Это уж совсем нельзя сейчас исправить – для этого надо перестраивать книгу.
Хороший редактор Наумова! Будь таким редактором Максимова, не угробились бы мои «Робинзоны».
Вечером был Розов. Он читал новый сценарий Витаминова (четвертый, если не ошибаюсь). Он мне понравился и я его одобрил, предложил ему написать заявку для К-та по делам искусств.
Читали «Бурю» всю подряд в первый раз.
Общее впечатление очень хорошее, но выявили целый ряд недостатков и наметили пути к их исправлению. Очень плодотворно проходят наши совместные обсуждения.
В Детизд. разгов. с Абрамовым и он сообщил мне, что в ред. «Смены» при обсужд. 4-го номера хвалили мою статью. Он сказал, что я должен был получить приглашение, но оно почему-то до меня не дошло.
14 [мая 1941 года]. Написана статья «Радиопеленгация». Вечером работал в Лен. б-ке, подбирал материалы.
Звонил Немченко, она вышла на работу. Н. просит сценарий «Витаминова» предварительно согласовать с Шпет.
15 [мая 1941 года]. Сделано очень много. Написал статьи: «Откуда берется под'емная сила самолета», «Библейские разведчики в Палестине», «Древние карты мира», «Что такое шифры и зачем они нужны?», «Шифр по двоичной сист. счисления», «Шифры Ж. Верна», «Сколько весит ледян. пленка». Это все составит, вер., страниц 15.
Вечером был Розов, читали сокращ. сценар. Витаминова.
16 [мая 1941 года]. Утром написал: «Техника прибл. вычисл. и ее значение», «Мнимые числа при постройке корабля и самолета».
Вечером работал в Лен. б-ке.
17 [мая 1941 года]. Утром подготовка к лекции, лекция.
Вива последний раз пошел в десятилетку – потом экзамены. Мой старший мальчик вступает в жизнь, кончается беззаботное детство...
Звонил Наумовой; через день-два она кончает работу над «Токарем». По ее словам она сократила около листа. Это не так еще много, но она намечает дальнейшие сокращения.
Вечером написал статью «Радиомаяк» и выправил «Радиопеленгацию».
18 [мая 1941 года]. Встал с головной болью, но все же написал статью «Водоизмещение корабля».
Днем ездил к Шпет по поводу сценария «Витаминова», ей понравилось; есть отд. замечания. 2 сцену надо изменить, сцену у Вел. Путеш. можно выбросить, она не конкретна и малоинтересна. Нехорошо, что ребята едут на автомобиле, надо что-нибудь чудесное. Убрать пай-мальчиков, Борю Синицына маскировать, как и Веньяминова. Ленивиху проткнуть не ножом, а пальцем (это, кстати, и будет символично).
Вечером подбирал материалы по военн. делу.
19 [мая 1941 года] Утром работал над сценарием «Витаминова» и военными статьями. Вечером был в Лен. б-ке.
20 [мая 1941 года]. Вива сдавал письменную литературу (1-ый экзамен), а я очень нервничал. Но все кончилось благополучно, он получил отлично, а я поехал к Наумовой, которая просила меня срочно заехать.
Она довела «Токаря» до конца и дала мне рукопись на два дня; я должен сделать ряд сокращений и учесть ее замечания.
Вернувшись домой, работал над «Токарем».
21 [мая 1941 года]. Весь день работал над «Токарем», как каторжный.
22 [мая 1941 года]. Опять весь день работа над «Токарем». Закончил, перенес многие поправки в свой экземпляр. Днем был у Немченко, показывал ей новый сценарий «Витаминова». Она с ним в общем согласилась, сделала ряд замечаний.
Выяснилась интересная вещь: заставляя нас работать и уверяя, что договор вот-вот будет подписан, она двурушничала. Оказывается, она теперь ставит подписание договора в зависимость от достоинств нового сценария. Милые порядочки!
Вечером был Розов, читал 1-ую картину. Очень растянуто, но материал есть.
23 [мая 1941 года]. Свез Немченко переработ. сценарий. У нее сидело три режиссера и она дала им читать. Вещь им понравилась, очень кукольная и оригинальная, но один из них сделал дельное замечание: Ленивиха не должна отпугивать ребят своим внешним безобразием, ведь она для ребят привлекательна. Я с ним согласился, это надо учесть.
Был у Наумовой, полтора часа сидели над «Токарем», согласовали поправки, в общем договорились. Оказывается Наумова рассматривает, как козырь, то место, где Егор сделал дергунчиков: «Русский немца бьет...»
– Это место (и другие аналогичные по смыслу) помогут мне протолкнуть книгу, – сказала она.
Немного поработал в Ленинской библиотеке.
24 [мая 1941 года]. Утром Институт (до 5час.) Затем проехал в Кук. театр, видел там кукол для «Волшебн.»
Вечером был Розов, но он ничего не привез нового. После того, как он уехал, я работал над матем.
25 [мая 1941 года]. Весь день писал статьи для «Воен. математ.»
26 [мая 1941 года]. Утром писал «Воен м-ку», потом решил ее кончить, т.к. написано достаточно, вечером начал перепечатывать.
27 [мая 1941 года]. Напечатал больше десятка страниц; был на экзамене у Вивы (письменная алгебра).
28 [мая 1941 года]. Почти весь день печатал, а в перерывахс пилил дрова и занимался с Вивой (подготовка к устной алгебре). Напечатал сегодня 21 страницу. Дело подвигается.
29 [мая 1941 года]. Целый день болела голова, но все-таки сидел в школе на экзамене (устная алгебра).
Вечером был Розов, читал 2 и 3 сцены I-го действия, я их в общем отверг; нехорошо сделаны и вдруг появился неожиданный поворот от сюжета. Какой-то Шалтун-Болтун превращается в Витаминова и провоцирует ребят выпить пилюли.
Фантазия всегда уводит его в дебри...
Получил от Ефима письмо и 1-ую часть «Царского токаря» с некоторыми (весьма немногочисленными) замечаниями.
30 [мая 1941 года]. Много занимался с Вивой по физике. «При всем при том» успел перепечатать 14 стр. «Воен. м-ки».
Ездил в Детиздат по приглашению Наумовой. Оказ., Детиздат переходит в ведение Наркомпроса. Уже назначен новый директор, и, очевидно, начнутся новые порядки. «Ц. ток.» будут отдавать еще раз на рецензию, а в связи с этим Наумова хочет скорее продвигать ее. Она договор. с Куклисом, что книга, хотя и вне плана, но пойдет. Надо ее скорее сдавать на иллюстрацию, а второй экз. еще не оформлен – это большая работа. Я взял ее на себя и обещал сделать к понедельнику.
31 [мая 1941 года]. До 5 час. Ин-т. Вечером сделал большую работу над «Ц. т.» (сидел до 2-х часов ночи).
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8433
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Награды:
Отправлено: 25.09.21 03:05. Заголовок: Июнь. 1 . До обеда ..
Июнь.
1 [июня 1941 года]. До обеда сидел над «Токарем» и успел оформить обе рукописи. Большая работа.
После обеда ездил к Швембергеру, толковал с ним о «Витаминове». Но конкретных указаний мало – только замечание, что Ленивиха не навсегда исчезает с лица земли. Она, как гриб, – уничтожишь и снова выростает. Вечером напечатал несколько листов «Воен. матем.»
2 [июня 1941 года]. Сдал «Токаря» Наумовой; обещает через 2–3 дня сдать на иллюстрацию.
После обеда печатал «Воен. м-ку». Вечером был Розов, читал снова 1-ое действие; все-таки слабо, нет юмора, нет выдумки. Но у меня связаны руки, пока не разделаюсь с математикой.
3 [июня 1941 года]. Был на экзамене у Вивы. Много работал над матем. рукописью. Уже засыпая придумал для нее хорошее название: «Бойцы-невидимки». Надо только обосновать его во введении.
4 [июня 1941 года]. Целый день, почти не вставая – часов 15 – просидел за письменным столом. Проделал огромную работу над рукописью «Бойцы-невидимки», совершенно оформил (и даже сшил) два экземпляра.
Остается «под запал» кончить и третий – и тогда, «благословясь» за Витаминова.
5 [июня 1941 года]. Утром сидел на экзамене по геометрии, потом занимался с Вивой.
После обеда свез «Бойцы-невидимки» Абрамову. Заглавие ему очень понравилось. Суждение о книге, конечно, будет вынесено не скоро, т.к. она пойдет на рецензию. Но я почему-то за нее спокоен.
Разговаривал с Наумовой: «Токарь» на иллюстрацию еще не сдан.
Был в Ин-те. В.И. Шумилов заявляет, что я должен взять полную нагрузку. Это скверное дело...
Вечером закончил оформление третьего экземпляра «Бойцов-невидимок». Хочу предложить Воениздату и изд-ству Осоавиахима.
6 [июня 1941 года]. Немного работал над «Бойцами». Написал в Воениздат и изд-ство Осоавиахима, к заявкам приложено оглавление.
7 [июня 1941 года]. Утром на экзамене по тригонометрии у Вивы; днем и вечером занимался с ним же по истории. Был Розов, читал всего «Витаминова», но впечатление неважное. Придется совершенно перерабатывать.
Немченко сообщила, что договор оформлен и что в понедельник, возможно, будут деньги.
8 [июня 1941 года]. Сел за «Витаминова», но написал только заглавие; приехали Губины, оторвали, а потом почти весь день занимался с Вивой по истории.
9 [июня 1941 года]. Утром экзамены, вечером история с Вивой.
Был в Комитете по Дел. Иск., имел корот. разговор с Немченко. Она сообщила, что их инструктировали о том, какие идеи сейчас надо проводить в худож. произведениях. Основное – это подготовка к войне, надо проводить идею: «Война теперь – это техника. Не мужество решает дело, а техника». Отсюда везде мысль об овладении техникой. Это как раз то, что я провожу в «Бойцах-невидимках». Надо ее замечания учесть и для «Витаминова», за которого я засяду 11-го, когда Вива сдаст историю.
Звонил Наумовой: «Токарь» сдан в худож. редакцию, но худож. редактор еще не назначен.
Накануне узнал от Евгения причину перехода Детиздата в НКП [Народный Комиссариат Просвещения]. Детиздат оторвался от школ, мало издавал классиков и вообще тех книг, которые необходимы, чтобы пополнить образование ребят сверх программ (т.н. «школьное чтение»).
10 [июня 1941 года]. Экзамен в Ин-те, а потом занятия с Вивой.
11 [июня 1941 года]. Вива наконец-то сдал историю, конечно, на «отлично». Так кончилась «история с историей». Теперь можно приступать к «Витаминову».
Узнал новость: Швембергер ушел из Областного Кукольного театра. Причины мне пока неизвестны. Абрамов болен, мне не удалось узнать, прочитал ли он «Невидимок».
Вечером написал две картины «Витаминова». Дело пошло: в вещь включился.
12 [июня 1941 года]. Написал три картины «Витаминова».
Вечером был Розов; я читал все написанное, ему очень понравилось.
13 [июня 1941 года]. Написал еще три картины «Витаминова».
Остальное время ушло на сборы на дачу.
14 [июня 1941 года]. Утром написал только две странички. Остальное время – Институт и переезд на дачу. Нынче мы переехали исключительно поздно – причин две. Небывало холодная весна (такая была, говорят, лет 80 назад), когда в июне несколько раз шел снег и Вивины экзамены. Но сегодня он сдал последний экзамен – химию, конечно, тоже на отлично.
Итак он кончил отличником, труды летней подготовки и волнения экзаменов отпали от него и я за него очень рад. Достался мне этот год, трудов с ним было положено множество. Но и в Институте придется мне вести его 2–3 года, прежде чем он не станет на ноги.
[Похвальная грамота Вивы за отличные успехи и примерное поведение, 16 июня 1941 года:
Был в Детиздате. Абрамов еще болен. О «Токаре» известия неутешительны. Куклис без новой рецензии не отдает на иллюстрацию и теперь ищут историка. Начала читать книгу Еремеева – эта старая желчная классная дама и раскритиковала: «Много лишнего, автор развернулся очень широко, слишком много (все еще!) места занимает конфликт Петра и Алексея, много публицистики...»
Но она пока не хочет дочитывать и хотя [бы] это утешительно.
15 [июня 1941 года]. Сегодня мой пятидесятилетний юбилей [на самом деле, день рождения Волкова по новому стилю приходится на 14 июня, но об этом Волков узнал лишь многие годы спустя]. Прожито полсотни лет. Не верится. В применении ко мне эти слова о юбилее кажутся какой-то нелепостью. Я чувствую себя так же, как чувствовал десять и двадцать лет назад, во мне масса энергии и мне все кажется, что у меня все впереди.
Нет, я не сдаюсь, не хочу поддаться бремени прожитых годов. Есть еще порох в пороховнице, не иссякла казацкая сила!
Жизнь не слишком баловала меня, но она закалила мои силы, дала мне терпение и упорство, способность выжидать и бороться. Литературная работа не слишком хорошо кормит – отступаю в другую сторону. Вчера договорился с В.И.Шумиловым, о том что беру на этот год в Ин-те полную нагрузку, а осенью, м.б., напишу кандидатскую диссертацию. Это будет мне немного стоить, а зато жалованье и пенсия на 2/3 обеспечат мою семью. Нет, меня не так легко «взять за зебры», мы еще повоюем!
Через пяток лет страна будет хорошо знать мое имя1) и на этом я ставлю точку.
[сноска другой ручкой: 1) Не слишком ли большая самоуверенность? 16.10.76.]
16 [июня 1941 года]. Был в Ин-те на экзамене, потом ездил по разным делам. Вернулся домой поздно, с больной головой и уже ничего не делал.
17 [июня 1941 года]. Утром работал над «Витаминовым», в основном пьесу закончил.
Вечером был Розов, читали. Пьеса ему теперь очень нравится. Кое-что решили переделать.
18 [июня 1941 года]. Утром перепечатал 12стр. «Витаминова»; после обеда приехал Розов. Адик по моему поручению собрал десяток ребят и устроили публичное чтение. Ребятам очень понравилось, даже шестилетняя Галя слушала со вниманием и все поняла. Наметили еще кой-какие исправления.
19 [июня 1941 года]. Вечером, вернувшись из Москвы, перепечатал 6 стр.
20 [июня 1941 года]. Вечером, после экзамена, успел перепечатать 12стр., т.к. вернулся довольно рано.
21 [июня 1941 года]. Вечером (после экзамена) перепечатал 6 стр.
22 [июня 1941 года]. Грозный и решительный день! Германия напала на СССР без об'явления войны... Мы ничего не подозревали часов до 11½; потом Боря сказал, что он слышал передачу из Германии (на англ. языке), в которой сообщалось, что Германия минировала Балтийское и Черное моря в ответ на то, что СССР собрал войска на западной границе. В воздухе сразу запахло порохом и когда через несколько минут Галюська прибежала и сказала, что будет по радио выступать Молотов [народный комиссар иностранных дел СССР], то почти не осталось никаких сомнений о том, что происходит.
И вот в 12час. 15мин. 22 июня 1941года прозвучали первые слова Вячеслава Михайловича: «Сегодня в 4 часа утра германские самолеты перелетели на советскую территорию...»
Проклятые фашисты! И во все время мира с ними я ничего не питал к ним, кроме ненависти...
Гитлер узнает судьбу Наполеона, но война будет жестока и ужасна...
Сейчас только что проводил Борю, который пошел являться на сборный пункт.
Так кончились мирные дни. Даже не хочется садиться и допечатывать пьесу, а все-таки надо. Жизнь должна итти своим чередом.
27 лет... О первой мировой войне я узнал, когда шел по широкой улице Долгой Деревни, возвращаясь с рыбалки, с Хомутиного озера, вместе с Тосей. Больше четверти века прошло с тех пор. Первая мировая война потрясла троны и установила социализм на одной шестой мира. Что-то принесет вторая?
Как бы то ни было –
Это будет последний И решительный бой!
В какое тревожное и ответственное время мы живем...
Дни войны.
23 [июня 1941 года]. С нетерпением ждали сводки. Теперь каждый день будем вставать в 6–7 часов и слушать «Последние известия».
Ездил в город, но студентов экзаменоваться пришло очень мало, кончил рано.
Звонил Наумовой, она просит заехать в Детиздат, чтобы продвинуть «Бойцов-невидимок».
Много времени затратили с Вивой на то, чтобы заверить фото-карточки и с'ездить в Авиационный Институт. Заявление подано на Моторостроительный ф-т, теперь будем ждать результата. После подачи заявления ездили опять на квартиру, складывали дрова в сарай. Вернулись на «Отдых» поздно.
24 [июня 1941 года]. Ездил в Детиздат. По предложению Наумовой пошел к директору ДИ – Дубровиной, познакомился, поговорил о книге. Она вызвала Дороватовского, а он обиделся – почему это я не договорился с ним. А следовало ему за это дело всыпать как следует, потому что оказалось, что книга даже не передана Абрамову. Это мне сказал сам Абрамов после того, как я созвонился с ним. Он обещал взять книгу и срочно прочесть.
Сдал в редакцию «Пионеры в Норландии», но вряд ли эта вещь так уж особенно сейчас актуальна. Взяла его [сценарий «Пионеров?»] Еремеева, а кто будет читать – неизвестно. Говорил также насчет «Барсака» – тоже не актуально... [Очевидно, Волков здесь пытается дать ход тем своим прежним вещам, которые были отклонены как противоречившие советской политике примирения с Германией в 1939–41 гг.]
Вечером ничего не делал.
Много хлопот мне доставляет отсутствие газет – я их переадресовал и они затерялись. Я хожу в контору и добиваюсь, чтобы выяснить, в чем дело.
Звонил Абрамову. Рукопись он прочитал, впечатления хорошие, но необходимо, конечно, внести ряд изменений. Я очень рад. Абрамов взыскательный редактор, и если книга ему понравилась, это значит, она вышла [вероятно, имеется в виду «удалась», а не «гарантированно будет опубликована»]. Он говорил о необходимости разбить ее на отделы.
Дома не работал, как то нет настроения. Приезжал Розов. «Витаминова» он сдал в Комитет по Делам Искусств и отдал на рецензию Шпет. Он предлагает работать совместно над «Записками военнопленного». Я согласился и обещал завтра поехать в Воениздат для переговоров.
26 [июня 1941 года]. Был в Воениздате. «Записки военнопленного» они не берут, сейчас не та установка, не время говорить красноармейцу о плене. Но капитану Матросову вещь вообще понравилась, он рекомендует обратиться в журнал.
Договорились с ним о написании в ближайшие 3–4 дня брошюры «Тыл СССР в первые дни войны».
Ездил в Институт; узнал, что отменяются отпуска и что надо приезжать на службу каждый день, хотя делать там нечего. Это сильно повредит моей литератур. работе.
27 [июня 1941 года]. Заезжал на моск. квартиру; получил там письмо от журнала Акад. Наук – «Наука и Жизнь», просят написать для журнала ряд статей из цикла «Мат. и война» (очевидно, они узнали о моей книге). Звонил зав. редакцией Богдановой и договорился о том, что через неделю дам две статьи «Мат. и авиация» и «Звукоулавливатели» – об'емом до 20 печ. страниц.
28 [июня 1941 года]. Экзамен до 4 часов. Потом заехал на Наставническиий, где было условлено свидание с Розовым. Послушал вступление к брошюре «Тыл СССР в первые дни войны» и кой-какие выписки.
С какой жадностью ждешь фронтовых сводок, и какой под'ем, когда они говорят хотя бы об относительных успехах...
29 [июня 1941 года]. Воскресенье. День провел дома. Даже с утра играл в городки с Вивой и Евгением. Потом сидел целый день, работал над «Тылом СССР.»
30 [июня 1941 года]. Утром работал над «Тылом СССР», потом поехал в Ин-т. Дорóгой ужасное происшествие: между Удельным и Малаховкой наехали на двух мальчиков, которые пересекали линию на велосипедах.
В Институте суматоха, беспорядок. Договорился с директором об отпуске на 10 дней для литер. работы.
Поехал домой на условленное свидание с Розовым. Там ждали меня два письма: от Анатолия и Татьяны. Оба мобилизованы; он неизвестно для какой работы, она – машинисткой в штаб.
Просмотрел труды Розова – два десятка выписок из местных (провинц.) газет и больше ничего. Все-таки совершенно не умеет он работать.
Пока мы с ним сидели, под'ехали в такси Николай Барсуков и Вера. Николай мобилизован, как геодезист, едет в этот же вечер в армию.
Распрощались надолго.
Выйдя из дому, встретил почтальона. Он нес извещение о том, что Вива зачислен в Авиаинститут. Являться 1го сентября.
Вечером, когда уже легли спать, явился Евгений, привез тревожные известия. Детей из Москвы эвакуируют, немцы начали наступление на финляндском фронте. Его газета закрыта, сам он направляется в распоряжение ЦК.
Новости эти нас чрезвычайно взбудоражили, меня затрясло нервной дрожью. Не спали с Галюськой до 2часов ночи, все обсуждали, как нам быть в том или ином случае, и, конечно, ни до чего не додумались... А в два часа началась воздушная тревога, очевидно, учебная. Разноголосо завыли сирены, все в доме проснулись, пошли на улицу. Я же заснул и спал до половины восьмого.
Неужели Волков уничтожал рукописи своих произведений? Я имею в виду не рабочие черновики, а завершённый вид. То есть те, переписанные набело, которые он отдавал нужным людям на прочтение. Получается, книга идёт либо в печать, либо в печку. И никакой полочки отклоненных или замороженных произведений? Ведь места бы они занимали немного. Неужели их ему не было жалко?
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8434
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Неужели Волков уничтожал рукописи своих произведений? Я имею в виду не рабочие черновики, а завершённый вид.
У меня такого впечатления по дневникам не сложилось. Волков был человек скрупулёзный, и материалы свои бережно сохранял.
Навскидку вспомнилась только запись от 1975 года:
цитата:
11 [июля 1975 года], пятница. Всю первую декаду июля я был занят очень трудоемким и неблагодарным делом: разбирал огромный книжный завал, скопившийся в моей комнате [на даче] наверху за несколько лет. Из-за этого моя мансарда больше походила на хлев. Чтобы очистить комнату, сначала пришлось заняться кладовкой, а это тоже не очень приятная работа.
Я нашел массу ненужного мне литературного материала – старые машинописные копии моих рукописей, большую часть их я предназначил сдать в макулатуру (и то еще осталось достаточно много!) [...]
Но там вроде речь только о копиях.
С другой стороны бросается в глаза явное несоответствие между объёмом написанного Волковым (десятки книг во множестве версий каждая) и содержанием архива в квартире Волковых, где рукописи можно перечесть по пальцам. Но у меня пока ещё остаётся надежда на дачный архив. Если только удастся туда попасть...
саль пишет:
цитата:
Оказывается, какое-то право было. Нельзя было написать пьесу (и видимо киносценарий) по книге без разрешения Волкова. Забавная ситуация.
Действительно ) Вообще часто можно встретить мнение, будто в СССР авторского права вообще не было (как минимум до 1973 года, когда Советский Союз присоединился к Женевской конвенции).
На самом деле, это не так. Авторское право регулировалось законодательством с первых лет Советской власти: https://ru.wikipedia.org/wiki/Авторское_право_в_СССР Но советское авторское право действительно отличалось от зарубежных стандартов, прежде всего в трёх аспектах:
1) Оно довольно долго распространялось только на советских авторов и на произведения, опубликованные в СССР. Весь зарубежный пласт советским законодательством не регулировался. Это по-своему логично, иначе получилось бы, что СССР вторгается в юрисдикцию других стран, пытаясь устанавливать для них свои нормы (примерно как если бы из Москвы пытались назначить мэра Парижа).
2) На Западе - в приоритете автор, поэтому авторское право защищает в первую очередь его интересы от всевозможных посягательств. В СССР в приоритете было общество, т.е. стояла задача максимально широкого просвещения, и поэтому поощрялось массовое свободное распространение произведений искусства. Ради этого, право автора подвергалось ограничениям. Многие вещи можно было публиковать и воспроизводить, не спрашивая разрешений у автора и не платя за это никаких отчислений. Но до полного упразднения авторских прав дело не доходило.
3) Также, по первоначальному замыслу, в СССР поощрялась свобода творчества. Соответственно, авторское право строилось так, чтобы её особо не ограничивать: понравилась книга, картина, песня - можешь достаточно свободно брать её и создавать производное произведение. Не то что сейчас, когда на любой фанфик надо оформлять разрешение от правообладателя, чтобы не загреметь под суд.
Другое дело, что свобода творчества в СССР была ограничена определённой цензурой и госмонополией на печать, так что во многом фактически нивелировалась.
саль
задавака
Пост N: 3052
Зарегистрирован: 18.01.10
Откуда: Щелково
Рейтинг:
16
Награды:
Отправлено: 28.09.21 19:23. Заголовок: Из дневников наклёвы..
Из дневников наклёвывается простой итог: полный список всего, над чем Волков так или иначе литературно работал. Начиная с "Первого воздухоплавателя". Разумеется, в нем должны быть только самостоятельные произведения. Всякие заметки, листки календаря, тематические статейки должны существовать отдельным массивом, чтобы не затенять и не замусоривать картину. И в этом списки пометки - "издано", "утрачено", "фрагментарно", " 3 редакции". Наверное, такое уже есть. Но я не видел.
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8437
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Награды:
Отправлено: 29.09.21 17:38. Заголовок: саль пишет: полный ..
саль пишет:
цитата:
полный список всего, над чем Волков так или иначе литературно работал.
Примерно такой список мне попадался дома у К.В. - тетрадь большого формата, где на многих страницах Волковым перечислены десятки произведений с указанием времени написания и выходных данных - где и когда опубликовано. Но я эту тетрадь отснять не успел.
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8490
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Награды:
Отправлено: 15.10.21 21:30. Заголовок: Оцифровка за июль – ..
Оцифровка за июль – сентябрь 1941 года:
[Для удобства чтения, возможные переклички с темой ИГ выделены красным цветом. Мои комментарии – синие в квадратных скобках.]
* * * * *
Июль.
1 [июля 1941 года]. Что то нам принесет июль? Каковы будут дела на фронте?.. Я твердо верю в то, что наша Красная Армия задержит врага на старой государственной границе.
Весь день сидел за очерком «Тыл в СССР». Пришел к твердому решению распроститься с Розовым, как с соавтором. Никакой он пользы не приносит, все приходится делать одному. Предложу ему устраиваться на работу, литература сейчас не прокормит.
В Москву не ездил.
2 [июля 1941 года]. Утром докончил очерк, свез Матросову, там встретился с Розовым. Намекнул ему на необходимость прекратить сотрудничество, он не понял.
Матросову очерк не особо понравился, газетно, нет глубины, хотя и написано «с накалом», как он говорит.
Оттуда поехал в Детиздат. С Абрамовым разговор не состоялся. Звонил Немченко, она взяла «Витаминова» у Шпет, которая читать его отказалась (нет времени). Немченко обещала прочитать к 4-му июля, просила позвонить. Спросил, как она приехала с юга, из Мелитополя. Ответ: «Хорошо!»
Узнал, что Обл. Театр Кукол переехал на Сретенку, 6; пошел туда пешком. По пути зашел к Швембергеру – он живет рядом. Настроение у него убийственное: сына взяли по трудовой повинности, дочь тоже готовится к отправке, а жена едет на фронт с бригадой. Денег нет: было несколько тысяч, он накупил на них облигаций 38го года. Из театра ушел из-за каких-то склок и интриг и теперь очень кается.
Зашел в Театр – никого, все разошлись. Но хотя [бы] узнал № телефона.
Трудовая мобилизация меня встревожила – пошел домой, узнать нет ли вызова Виве. Виву спрашивали две девочки, но узнав, что он на даче, ушли. Зато я нашел на столе вызов: немедленно явиться в Обор. Комиссию ССП.
Я поехал; мне предложили записаться в народное ополчение. Я решил сделать это в Институте – по месту штатной работы. Так меня и отметили.
Был у Вивиных товарищей. Осипов поступает на военный завод, Колодочкин с матерью и с братом уехал в Кандалакшу к отцу и там застрял, Лапшонков в пионер-лагере на Западной ж. дороге.
Окна, оказыв., заклеили Илюхины, мне пришлось поработать только в спальне.
Они ищут места за городом, в Москве очень тревожно. В эту ночь опять была воздушная тревога; кстати мы с Галюськой и Вивой дежурили до 2-х часов, а она началась в 1ч.45м. ночи. Я заснул около полов. третьего и конца не слышал.
Илюхиным я предложил переехать к нам на дачу и они с радостью ухватились за это предложение.
4 [июля 1941 года]. Иван Лукич уезжает со школой – первая брешь в нашем дачном населении. В 3 часа поехал в Институт, записался в народное ополчение.
Приехал на квартиру, там сидел Розов. «Тыл СССР» Воениздат забраковал; конечно, этого следовало и ожидать.
Я об'явил Розову, что наше сотрудничество временно прекращается, мне к нему ездить в город невозможно. Совместные работы м.б. как нибудь закончим, а там видно будет.
Он тоже решил записаться в ополчение.
5 [июля 1941 года]. Целое утро (до 1часу) работал над статьей «Математика и авиация» для журнала «Наука и жизнь». Потом поехал в Москву, получил жалованье и пенсию – 750р. Все-таки поддержка на это трудное время. В парткоме узнал, что по ополчению меня пока оставляют.
– Пишите, это ценнее, – сказала секретарь парткома Гуляева.
Вернувшись, узнал, что Нюсю тоже эвакуируют со школой. Итак, Молодовы уезжают. 4-го приехала Кат. Ив. со внучкой, заняли пока флигель.
Днем была воздушная тревога, очень волновались за Адика, который был неизвестно где. Ночью опять была тревога, но как потом выяснилось, ложная, вызванная тем, что кто-то провокационно дал сигнал сирены.
6 [июля 1941 года]. Перепечатал 21 стр. – две статьи «Математика и авиация» и «Противовоздушная оборона».1)
[сноска другой ручкой: 1) Где-то в июле я ходил в «Известия», предложил отправить меня корреспондентом в армию, но мне было отказано. Почему-то я этот факт не записал, а следовало...]
Часов в 6 прибежал Адик с тревожным известием о том, что всем матерям с детьми приказано в 5-дневный срок выселяться с дач. После проверки оказалось, что он перепутал и что это относится к Москве; про дачи ничего не слышно. Но это известие на Галюську произвело сильнейшее действие; у нее случилось нервное расстройство, какой-то подсознательный бред наяву.
Вечером была страшная гроза, сильнейший ливень, удары грома. Мы все сидели на темной террасе – Худяковы, Галюська, Ант. Ал. и обсуждали создавшееся положение. Конечно, ничего вырешить и придумать не могли.
Легли спать, но почти не спали.
7 [июля 1941 года]. Встали еще до 4 утра. Разговоры, предположения, надежды, сомнения и тревога, тревога... Как быть, что делать? Адика хотят взять с собой Худяковы, которые, повидимому, едут в Астрахань, но еще неизвестно когда. Новый источник горя для Галюськи. Не отпустить нельзя и отпустить жалко.
В 5½ утра проводили Молодовых, им удалось уехать на машине с соседней дачи. Уехали все, кроме Паши. Они так или иначе устроены, а мы не знаем, что с нами будет, что будет с Вивой...
В 1206 выехал в Москву. Выходя, из вагона, обнаружил, что в кармане нет паспорта!
Я тотчас сел в обратный поезд. Полтора часа до тех пор, пока не вернулся домой и не обнаружил, что паспорт забыт на столе, были временем непередаваемого ужаса. Я думал, что паспорт украден у меня при посадке...
8 [июля 1941 года]. Утром начал антифашистскую кукольную пьесу «Мясник Фома – большая крома». Расчитываю написать 6 картин (стр. 15–20). Первую картину написал и перепечатал.
Потом поехал в Москву. Прежде всего направился в ДИ. Там эвакуационные настроения, все рукописи увязаны в огромные пачки, в том числе и мойи «Бойцы-невидимки». Разговор о них т.о. откладывается на неопред. время.
Свез статьи по математ. в воен. деле в «Науку и жизнь». Богдановой они понравились, не знаю почему – она только их перелистала.
Был у Немченко. Моя установка на большую кук. пьесу не годится, надо миниатюры на 1–2 исполнителя и на 10–15 мин. времени.
Около К-та встретился с Розовым, он ничего не делает в смысле писательства. Немченко показала нам образцы того, что написано и уже отдано: халтура страшная!
Был в Обл. Театре Кукол, оставил им первую картину «Фомы».
9 [июля 1941 года]. Написана и перепечатана кукольная миниатюра (8 стр.) – «Мясник Фома – большая крома». В Москву не ездил.
10 [июля 1941 года]. Поехал в город, прежде всего отправился в Детиздат. Оттуда позвонил Аристовой и узнал от нее новость: К-т по Дел. Иск. эвакуировался! С ним уехала и Немченко и «Проф. Витаминов» и деньги, которые следовало за него получить. Аристова сказала мне, что теперь кукольные пьесы надо сдавать во Всесоюзное Театральное О-во (ВТО) – Бархашу.
Поехал в Обл. Кук. Театр, отдал экземпляр пьесы Андриевичу, зашел к Швембергеру. Он очень не любит Бархаша, называет его бухгалтером, который, неизвестно почему, занялся кукольным театром и ничего не понимает в искусстве.
Мы с Швембергером заключили пари.
– Война кончится в ноябре, – сказал он.
– Твоими бы устами мед пить, – отвечал я. [Строки о пари вплоть до этой фразы Волкова отчёркнуты на полях карандашом с пометкой «NB».]
Ну что за бездарное, халтурное стихокропательство. Чем это лучше «знаменитых» стихов Тредьяковского:
«Екатерина Великая, о! Поехала в Царское село».
12 [июля 1941 года]. Был в Москве. Поехал прежде всего к Бархашу. «Фому» он забраковал. Будто-бы неверна политическая установка, вернее преждевременна. Нельзя, видите-ли, предсказывать гибель Гитлера? Чепуха, не верю я этому. Наши плакаты, лозунги, окна Тасс говорят совсем другое. Но раз он – не пропускает, ничего не сделаешь.
Бархаш – это сладкоголосый прилизанный человек, который в разговоре со мной, усиленно и несколько раз подчеркивал, что он много лет работает в кукольном театре, что у него большие знания, что он может очень много помочь, что он не рецензирует [не цензурирует?], не ущемляет, а консультирует и т.д. По-моему он напрашивается на соавторство. Что-ж? В этом есть прок, т.к. у него, очевидно, большие связи. Чем работать на Розова, который и писать не умеет и вещь провести не может, лучше работать на Бархаша.
«– Работать мы с вами будем, – сказал он. – Приходите со своими замыслами, проектами и т.д. Я буду вам помогать.
Посмотрим.
[Вероятно имеется в виду Исаак Меерович Бархаш (1896–1982), историк театра, переводчик.]
Занес в «Известия» свою балладу. Думаю, не напечатают. Я ведь не Мих. Светлов.
По дороге на вокзал я встретил профессора Прокопьева и он рассказал мне, что в Ин-те ведется запись преподавателей, желающих отправиться в Алма-Ата или в Миас.
Эта весть меня встревожила, я поехал в Авиационный Ин-т, узнать, как там дело обстоит насчет эвакуации.
Доцент Цетлин, зам. пред. приемн. Комиссии, сказал мне, что еще ничего пока неизвестно и просил позвонить дня через три.
Домой я ехал в очень паршивом настроении, но дома узнал радостную весть: эвакуация наркоматов отменяется! Настроение сразу резко поднялось. Значит, на фронте дела идут хорошо, и в Москве будет нормальная жизнь.
Позднее известие об отмене эвакуации наркоматов подтвердилось и из других источников. Хорошо!
13 В этот же день звонил в «Науку и Жизнь». Мои матем. статьи очень всем понравились, пойдут. Богданова просила писать следующую статью: «Матем. и артиллерия».
Заходил к Маршаку, но никого не было дома.
А дни стоят чудесные – солнечные, тихие, жаркие – с утра и до позднего вечера можно ходить в одних трусах. Вступил в действие наш душ.
На дачах спокойствие, стаи ребят из детских садов кричат в лесу, как стаи галок в Сибири, в былые дни...
13 [июля 1941 года]. Воскресенье. Ничего существенного.
14 [июля 1941 года]. Неважно себя чувствовал [...], в Москву не поехал.
15 [июля 1941 года]. Был в Москве. Свез пьесу «Довоевались». Бархаш заявил, что ее надо переработать, дать больше действия роботу, меньше разговоров людям.
Дал мне для доработки миниатюрку (1 страничка) А. Таланова под заголовком «Партизан».
16 [июля 1941 года]. Написал стихотворение «Россия». Далось оно мне с большим трудом и не удовлетворяет меня. Конец скомкан и вообще «не вышло». Переработал талановскую вещичку. Получилась пьеса в 4 стр. вместо одной, назвал ее «Глухонемой».1)
[сноска другой ручкой: 1) В июле был у меня с сыном Михаил Коркин. Настроен был крайне пораженчески, заявил, что Ленинград падет через неделю-две. Такие настроения привели его на службу к немцам. Дети его попали в Германию, а самого отправили в концлагерь на Д. Восток, там он года через два умер.]
17 [июля 1941 года]. Был в городе. Сдал «Глухонемого», «Довоевались» еще лежит в ВТО. (Кстати, 15-го Бархаш отказался со мной сотрудничать, т.к. это ему неудобно). Заезжал в Институт и не утерпел, купил в книжном киоске однотомник «Тихий Дон». Долго я стоял у прилавка, вертел книгу в руках и, наконец, желание иметь книгу перевесило. Удачно сел в поезд и начал читать с большим наслаждением.
18 и 19 [июля 1941 года]. Читал «Тихий Дон».
20 [июля 1941 года]. Воскресенье. Переработал «Довоевались» (правда, очень несущественно). Явился Вильхельм с очень неприятным известием: в Институте приказ – эвакуировать детей всего состава Ин-та с матерями. Места: рудник Калата (около Свердловска), Челябинск, Риддер. Эвакуация будто бы обязательна под ответственность директора.
21 [июля 1941 года]. Поехали с Галюськой в город – я выяснять вопрос об эвакуации, а она собирать имущество. Был я в Ин-те, оказалось, что эвакуация необязательна, едут очень немногие, направление – рудник Калата. Я в Ин-те встретился с химиком Е.М. Дмитриевым, он постоянно живет в Малаховке. Мы с ним судили-рядили и решили – оставаться.
Был я также по вопросу об эвакуации в Литфонде, откуда также получил открытку. Условия таковы: Чистополь (на Каме), предоставляется крыша и больше ничего. Все расходы на свой счет. Нам это не годится, нет денег.
Заходил в «Науку и Жизнь». Статья сдана на иллюстрацию, но рисунки еще не готовы. В ВТО сдал «Довоевались».1)
[сноска другой ручкой: 1) Мышиная возня... 16.10.76.]
На пути из Москвы только что сошли из трамвая и пошли через метро на платформу – тревога! Полтора часа просидели на чемоданах в переходе между метро и станцией, потом благополучно уехали. А в 10 часов снова тревога и продолжалась до рассвета.
От нас был виден бой над Москвой, огненно-яркие вспышки снарядов зениток, лучи прожекторов, бороздящие небо, слышна канонада.
23 [июля 1941 года]. Опять был в Москве. Заходил в «Науку и Жизнь». Рисунков нет, статья наднях идет в набор.
В трамваях и повсюду разговоры о бомбардировке. Разрушены дома, но военные об'екты не пострадали.
Был в ВТО. Некто Новицкий, к кому идут пьесы от Бархаша, «Довоевались» забраковал, а «Глухонемого» одобрил. Теперь эта вещь пойдет в Главрепертком. Ездил в Ин-т, т.к. прошел слух, что выдают деньги за август. Это оказалось уткой. Еще справлялся об эвакуации. Вчера отправлен последний эшелон и больше наверно не будет. Это меня мало огорчило – ехать в неизвестность мало интересного.
24 [июля 1941 года]. В 9 часов утра поехали с Вивой за вещами. Притащили немалый груз, почти все ценное.
В ночь на 23 опять была бомбардировка – нас разбудил сильный разрыв в 1ч.20м. ночи, в 2–3 км. от нас. Все выскочили, одели ребят, и до 3 часов стояли на террасе. Часа в 2½ еще был второй сильный разрыв, тоже неподалеку (вероятно, в Цаги).
В ночь на 24 вновь тревога; слышен был огонь заградительной артиллерии, видны прожектора, но у нас было спокойно.
25 [июля 1941 года]. Еще рейс с Вивой за вещами. Привезли еще многое – носильное теперь все. Выехали в 7 часов, вернулись в половине первого. Потом делали бомбоубежище.
А в 5 часов был налет на Сортировочную – говорят, масса жертв, т.к. бомбой снесло пассажирскую платформу. Сергей Шумилов пришел из Москвы пешком, Евгений явился в 12 ночи – электричку до Люберец довез паровик, рельсы уже восстановили; а от Люберец она пошла на токе.
26 [июля 1941 года]. Делал бомбоубежище. Тревоги днем и вечером не было до момента, как я пишу эти строки (9ч.) Получил письмо от Ив. Лукича, предлагает прислать к нему Адика.
27 [июля 1941 года]. В ночь на 27 была сильная бомбардировка Москвы. Все сидели на задней террасе, наблюдали картину ночного боя. Две бомбы упали не очень далеко – в нескольких км. Вечером В.И. Шумилов сообщил нам, что в Ин-те производится запись в эшелон, отправляющийся в Алма-Ата, мы с Галюськой сказали, что не думаем ехать. Но ночью Г. так тряслась, что утром у меня явилась мысль уехать. Соообщил ей, она ухватилась за эту мысль. Решили отправиться всей семьей, забрать с собой и Виву. Г. начала собираться, укладывать вещи в чемоданы, шить под'одеяльники. Делать на даче уже ничего не хотелось.
28 [июля 1941 года]. Поехал в Москву и записался на эвакуацию со всей семьей. Говорят, что эшелон отправляется между 1 и 3 авг. Но жить придется не в Алма-Ата, а в районе. Правда, Евгений дал мне адреса родных, но работу там, в самом городе, найти, конечно, не удастся. На билеты, говорят, 50% скидки, ехать в товарных вагонах. Слухи относительно того, куда попадешь с этим эшелоном, туманны и разноречивы и, вообще, будущность в провинции без денег и без работы представляется весьма сомнительной.
Был в ДИ, они, повидимому, эвакуируются. Разговаривал с Штейном из Комитета по Дел. Искусств – «Глухонемого» он забраковал; по его словам первоначальная редакция была лучше (!). А ее уже пропустили Бархаш и Новицкий. Вот и пиши после этого миниатюры. Пропадает всякое желание.
Вернувшись из Москвы, советовался с Г. и решили: не ехать! Будем сидеть здесь, на даче. В смысле бомбежки здесь безопасно, вероятность падения бомбы почти равна нулю, продовольствие есть. А в провинции голод – многие едут обратно, надо иметь деньги, а их у нас нет.
Начал работать над бомбоубежищем.
29 [июля 1941 года]. Целый день работали с Вивой и Левкой над убежищем, но не кончили.
Уехали Худяковы – эвакуируются в Астрахань. В ночь на 29 была бомбежка – сидели в комнате, не выходили.
Приехал с фронта (вернее с фронтового тыла) Николай Барсуков. Он привезет к нам на дачу Веру и Ал-дру Дмитр. Вечером он и Вера уехали в Никольское.
30 [июля 1941 года]. Ночь на 30-ое прошла спокойно.
Утром приехал Николай, привез Ал-дру Дм., кой-какие вещи и с Вивой поехали в Никольское за вещами. Я и Левка работали над убежищем, закончили перекрытие, сделали лестницу.
31 [июля 1941 года]. В ночь на 31ое была тревога. По предлож. Николая влезли в убежище, сидели там около 2 часов (с 1 часу ночи до 3). Без скамеек было страшно неудобно, сидел скорчившись или вытягивал ноги выше головы. Стрельба была не очень сильная, периодами.
В 11 часов 25 поехал в Москву с Николаем и Верой. Николай поехал на фронт.
Был в Ин-те, узнал, что директор назначил меня в унитарную команду Ин-та (дежурить раз в пятидневку). Звонил в журнал «Наука и Жизнь», мои статьи пошли в Главлит.
Вернувшись из М., занялся скамейками в убежище, поставил две – с обеих сторон.
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8491
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Награды:
Отправлено: 15.10.21 21:31. Заголовок: Август. 1 . В ночь ..
Август.
1 [августа 1941 года]. В ночь на 1-ое опять тревога. Сидели в убежище с 1045 до 135. Сидеть было удобно и тепло. Воздух циркулирует, т.к. есть вытяжная труба.
Днем возился – устанавливал дверь на петлях. Обиль стены одеялами и ковриком в дальнем углу – стало еще теплее и уютнее.
Приходится заботиться о бомбоубежище – ведь теперь там приходится проводить порядочное время.
2 [августа 1941 года]. Закапывали кое-какие вещи под дом, таскали книги с террасы – тоже под дом,1) очищал чердак от разного хлама – в целях пожарной безопасности, и готовил к промазыванию глиной. Литературой заниматься совершенно некогда, масса всяких хлопот, связанных с безопасностью семьи.
[сноска другой ручкой: 1) Всё это было украдено, пока мы были в эвакуации. 16.10.76.]
Да – сегодняшнюю ночь опять сидели в убежище с 1045 до 2.
3 [августа 1941 года] (воскр.) С 8 утра до 8 вечера дежурил первый раз в Институте (унитарная команда, звено связи). День прошел спокойно. Ночью тревога, едва лишь успел вернуться на «Отдых».
4–8 [августа 1941 года]. Хозяйственные заботы – утепление дачи на зиму. Я таскал глину в тачке с просеки, подавал на крышу, конопатил щели и т.д. Галюська мазала. Понед. и вторник – потолок, среда–пятница – стены. У Гал. удивительная энергия при ее слабых силах – она проделала за эти дни огромную работу.
В ночь с 8 на 9 я дежурил в Ин-те. Меня перевели в пожарники; пост – на чердаке второго корпуса. Но ночь прошла без тревоги.
9 [августа 1941 года]. После дежурства заехал на квартиру, нашел письмо из «Наук. жизни», где просят заехать для переговоров о новой статье. Не поехал – решил после выходного.
10 [августа 1941 года] (Вс.) Начали работу по штукатурке фундамента. Я работал мало, разболелся зуб.
11 [августа 1941 года]. Начало занятий в Ин-те. Читал первую лекцию II-му курсу. Было человек 20. Потом поехал в «Н. и Ж.» Богданова просила срочно, в два дня написать статью «Зенитная артиллерия и математика». Дал согласие, вернувшись домой, подбирал материалы.
12–13 [августа 1941 года]. Писал статью, частично перепечатал.
14 [августа 1941 года]. Утром кончил перепечатку статьи, поехал в Москву. Завез статью в «Н. и Ж.», узнал, что две написанные ранее статьи в наборе, пойдут в ближайшем номере.1)
[сноска другой ручкой: 1) Они не пошли... 16.10.76.]
Оттуда – в Ин-т, на ночное дежурство.
Ночь прошла спокойно, но я заболел. [...]
15 [августа 1941 года]. Утром поехал сразу в амбулаторию. Смерили t° – 37,6. Дали бюллетень на три дня. Заехал на квартиру – нашел письмо от Анатолия, он в Тихвине, в какой должности неизвестно. Из Томска пришло письмо от Немченко, просит выслать переработанного «Витаминова» и другие пьесы, если они написаны.
Абрамов письмом просит зайти переговорить о «Бойцах-Невидимках» (письмо от 8-го); я звонил в ДИ, оттуда ответили, что редакция переехала – куда неизвестно. Звонил ему домой, телефон не отвечает. Разыскивать не было сил, кое-как добрался до дачи.
16–20 [августа 1941 года]. Болезнь. В субботу [16 августа] чувствовал себя хорошо, считал, что поправился. Ночью полез в убежище (об этом не пишу уже, т.к. сидим почти каждую ночь, по 2–3–4 часа), схватил озноб, кое-как пересидел, а когда кончилась тревога – 38°! (До тревоги была нормальная).
Воскресенье – все время т-ра выше 38, [...] а ночью опять пришлось скрываться в убежище. Я было устроился наверху, но не так далеко упала фугасная бомба, пришлось итти вниз.
Пон., вт., среда – медленная поправка.
А дни стоят роскошные, летние, с восхитительным теплом и негой. Теперь бы за грибами ходить, рыбачить...
На фронте дела идут неважно, настроение скверное.
Послал письма Анатолию и Евг. (от Евг. получена телеграмма из Казани и открытка).
21 [августа 1941 года]. Поехал в поликлинику, оказалась температура 37,6°. В связи с этим мне продлили бюллетень до 23. Выход на работу – 24.
Был в ДИ, виделся с Абрамовым. Повидимому, они собираются продвинуть «Бойцы-Невид.» Договорились встретиться в понедельник 25-го.
22 [августа 1941 года]. Вечером узнал от В.И. Шумилова ошеломляющую новость: приказано эвакуировать всех детей из Москвы и пригородов до 25-VIII. Он мне сказал, что есть направления на Омск, Томск и ряд других городов. Долго советовались с Галюськой, решили ехать в Томск; там Вива может учиться, я работать для К-та по Делам Искусств, а пристанище можно найти на первое время у А.А. Молодова. Гал. начала укладываться.
23 [августа 1941 года]. Хоть и с бюллетенем, поехал в Ин-т. Мне заявили, что я должен эвакуироваться 24-го! Я ответил, что это немыслимо, т.к. не хватит времени собрать и перевозить вещи.
– Ориентируйтесь тогда на 25-ое, – сказал мне нач. сектора кадров Михайленко.
На Томск направления не оказалось, но есть на Омск.
– Берите на Омск, там как-нибудь доберетесь до Томска, – сказал мне Михайленко. Он же заявил, что эвакопункт гарантирует на месте работу и жилплощадь.
Я внес 320р. в бухгалтерию за 4 билета до Омска, но просил работника, который ведает этим делом, покупку билетов призадержать, т.к. мы не успеем справиться к 25-му.
Дома получилась целая драма. Г. стала упрекать меня, зачем я взял направление в Омск.
– Из Омска нас не выпустят, до Томска оттуда не добраться!
Словом, она доказала мне нецелесообразность моего поступка, и я с ней согласился. Решено. было, что я завтра же поеду и возьму деньги обратно. Поедем лишь в том случае, если будут билеты в ТОмск или Алма-Ата.
24 [августа 1941 года], воскр. Приехал в Ин-т, нашел завед. покупкой билетов Ив. Никол. и взял у него обратно деньги.*) Возвратившись на дачу, ничего не делал – плохое настроение, какая-то апатия, вдобавок после обеда страшно разболелась голова и болела всю ночь.
*) Ему я сказал, чтоб он постарался достать билеты до Томска или Алма-Ата.
25 [августа 1941 года]. Поехал в Ин-т. Читал с 11 до 1 часу студентам лекцию, а в голове бродило совсем другое. Говорю, напр.: «Этот тип уравнений мы рассмотрим в следующий раз», а сам думаю: «К следующему разу меня уже не будет в Москве...»
После лекции меня потребовали к замдир. по хоз. части Рогожину. Он и Михайленко напустились на меня, почему я не еду. Мои доводы относительно Томска были отвергнуты.
– Мы никому не позволим нарушать Указ Президиума Верх. Совета! – заявил Рогожин. – Вы должны ехать, а если не поедете, мы вас отчислим от работы и не будем за вас отвечать!
Кроме меня, также напустились они на Добровольского.
Наконец, договорились: я поеду в Омск 27-го. Деньги внесу на следующий день. Рогожин настаивал, чтоб я тут же писал заявление об увольнении, но я воздержался (до завтра).*)
*) Был у Макаров. в Обл. Театре Кукол, она дала обязательство уплатить мне 300р. к 27-VIII, под это обязат. Фед. Петр. Никонов (директор бора [?], родственник Илюхиных [хозяев квартиры, где жили Волковы?]) дал мне 300 руб. наличными.
Приехал на дачу – сборы. Наутро решили возить с Вивой вещи.
26 [августа 1941 года]. Утром Вива встал вялый, с головной болью. [...] Измерили t° – оказалось 38,2. Заболел [...] и тем нарушил все наши планы. Я решил, что Мих. и Рог. не поверят его болезни и предложил ему ехать в Москву, в амбулаторию. До станции он кое-как дошел (вещи я вез на велосипеде), а на платформе окончат. обессилел [...]. Он сказал, что пойдет обратно. К счастью, свидетелем его болезни оказался В.И. Шумилов, я просил его сообщить об этом в Ин-т. В.И. помог мне донести вещи до трамвая, я поехал домой, а он в Ин-т.
Из дому я поехал в Ин-т, сказал Мих., что поездка откладывается на несколько дней, до выздоровления Вивы (деньги на билеты вносить не стал, заявления об увольнении писать тоже не стал.)
На дачу поехал поздно. Второй раз с'ездить с вещами не удалось.
27 [августа 1941 года]. Утром стал упаковывать пиш. машинку.
– Давай, снимем с нее каретку! – заявила Г. – Это очень легко делается и ее удобно будет везти.
Начали мы мудрить и снимать с нее разные части, которые, будто-бы, мешали снять каретку. Но, чем дальше в лес, тем больше дров. Дело кончилось тем, что мы ее испортили окончательно, так и пришлось ее везти в М.
Здесь я с ней еще провозился часа два, собрать и поставить части на место не мог, вызвал мастера и он за 30р. мне ее исправил, почистил, направил звонок, переменил букву «е». Словом, машинка, пришла в порядок. Но с'ездить второй раз я уже не мог.
28 [августа 1941 года]. Вива поправился (очень быстро, надо сказать). Я, он и Паша 2 раза с'ездили в Москву, перевезли вещей мест 14. (некотор. из них мелкие). Погода была скверная, дождь. На станцию возили вещи на велосипеде, в грязи. Словом, пришлось испытать большие неудобства.
Вечером, когда приехали с вещами в другой раз, я получил повестку из военно-учетного стола милиции; предложено явиться с воинским билетом. Я очень разволновался; но билета при себе не было, пришлось отложить явку до следующего дня. В конце-концов я решил, что меня вряд-ли мобилизуют и поехал домой в более спокойном настроении.
29 [августа 1941 года]. Опять поехали с утра трое – Вива, я и Паша, нагрузившись вещами. После того, как сложили их дома, я пошел в милицию. Там только удостоверились, что я рожд. 1891г. и тотчас меня отпустили. Вива поехал на дачу, а я в Ин-т, где заявил Михайленко, что готов эвакуироваться.
Пошел с заявлением об увольнении к зам. дир. по учеб. части, А.Н. Вольскому, а он воспротивился моему увольнению. Только после долгих разговоров он согласился меня отпустить, узнав, что я пенсионер, и предварительно согласовав этот вопрос с врио дир. Ив. Петр. Величко. В общем, я свое увольнение оформил, взял пенсионную книжку, а заявление с резолюциями сдал в бухгалтерию для производства расчета по 29-VIII.
Но билетов в Омск нет и неизвестно, будут ли...
Приехал домой, зашел в эвакопункт Молотовск. р-на. Направления все те же: Борисоглебск, Рузаевка, Чишмы (Башкирия), Актюбинск (Казахстан)... Здесь мне сказали, что меня вряд ли отпустят, т.к. трудоспособных мужчин не эвакуируют. Я очень расстроился, стал звонить Ив. Никол., он ответил, что пункт Лен. р-на против моей эвак. не возражает, т.к. завед. там просматривал список и утвердил.
Пока я звонил, приехали наши с дачи. Имущество, «подлежащее эвакуации», привезено все. Месяц тому назад мы с великими трудами таскали все на дачу, теперь таскаем обратно. Неразбериха полная! Многие не советуют ехать, ходят слухи о голоде, о том, что на местах не прописывают и т.д. и т.п.
Ночью пришла в голову мысль (во время бессонницы) просить командировку от ССП (через Маршака) или от К-та по Дел. Искусств.
30 [августа 1941 года]. В 9 часов был у Маршака; он меня принял в постели. Командир. он подписать не может; ее мог бы подписать Кирпотин (он сейчас предс. правл.), но вряд ли подпишет, да она и недействительна. При мне он позвонил в Литфонд и просил оказать мне всяческое содействие. С.Я. в состоянии страшной истерики, настроен необыч. нервно. Плачет: – Я умру через 2–3 дня! Почему все наваливаются на меня, почему это я должен за всех хлопотать и т.д.
На секретаршу, которая не сразу соединила с ним, кричит, стучит кулаками. Словом, от встречи с ним осталось самое тяжелое впечатление.
[Валерий Яковлевич Кирпотин (1898–1997), литературовед, автор книг о Достоевском, Салтыкове-Щедрине, Шолохове и др. С середины августа по середину октября 1941 года – оргсекретарь Союза писателей.
Как сообщает википедия, во время октябрьской паники в Москве Кирпотин пытался организовать эвакуацию писателей по указанию А. А. Фадеева (неудачно). Впоследствии обвинён Фадеевым в паникёрстве за то, что хотел по инструкции сжечь секретные документы Союза писателей. Ему самому удалось уехать в Казань, а затем в Ташкент. В январе 1942 года вернулся в Москву. https://ru.wikipedia.org/wiki/Кирпотин,_Валерий_Яковлевич ]
От Маршака поехал в Литфон, к зам. дир. Шафрову. Он сказал, что меня Литф. может эвакуировать меня только через эвакопункт. Направления все те же, что и в других пунктах, Алма-Ата и Томска нет (в'езд туда воспрещен). Кроме того он сказал, что мне на от'езд надо взять разрешение Кирпотина, а Виву вряд-ли отпустят, т.к. ему 17 лет.
Словом, наша эвакуация трещит по всем швам... Не поедем же мы без Вивы!
Был в К-те по Дел. Искусств. Там тоже полный отказ. «Мы не можем командировать драматургов, мы распоряжаемся только театральными работниками».
После всех таких речей я поехал в Ин-т и договорился с Величко, чтобы меня пока считали на работе, до того времени, пока не будет билетов, иначе я рискую и не уехать и остаться без места. Он на это согласился и я свое заявление из бухгалтерии взял. Вообще, вряд ли мы уедем... Из провинции тревожные вести, кто уехал – рвутся в Москву, многие, говорят, приходят пешком (из тех, кто не очень далеко забрался).
31 [августа 1941 года] (воскр.) Ничего особенного. Отдых, от'едаемся после дачной голодовки. Я за два месяца сбавил не меньше 8–10 кило (в этом еще виновата и болезнь).
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8492
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
1 [сентября 1941 года]. Новый учебный год – тридцать второй по счету... Как-то он пройдет и суждено ли нам его пережить? Кто знает...
В Ин-т я приехал около 10 часов. Пошел в Сект. Кадр. за карточками и разговорился с преподавателем физкульт. Жужиковым. Он мне сказал, что ГУУЗ его командирует преподавателем в Степняк (около Борового), а он не хочет ехать.
У меня разом вспыхнула навязчивая идея: «В ГУУЗ! Взять куда-нибудь командировку на работу и уехать, уехать из Москвы!»
Не долго думая, я отправился в ГУУЗ, благо он у нас же на 4-м этаже.
Пришел к завкадр. Левиной и оказалось, что есть место препод. механики в Чимкентском Горно-Металлург. Техникуме (правда, в заявке было сказано, что требуется инженер-механик).
Я заявил, что справлюсь, что механику я читал и пр. и пр. Левина меня направила к Зайцеву.
– А вас отпустит Ин-т?» – спросил Зайцев.
– Конечно, отпустит, – ответил я и, ни о чем не думая, отправился хлопотать. Написал заявление об увольнении (второе за 4 дня!), получил согласие В.И.Шумилова, пошел к директору Суханову (он вернулся, но, к моему счастью, был очень занят). Меня с этим заявлением направили к Вольскому и тот дал (вновь!) согласие.
С этим увольнением я явился к Зайцеву (да, в хлопотах – я прочитал лекцию второму курсу только один час; время казалось бесконечным, а в голове бродило чорт знает что! второй же час, по моей просьбе, заменил Вас. Ив., а я бегал, хлопотал).
– Возьмите еще характеристику! – заявил мне Зайцев. Я пошел опять к Вас. Ив. и получил очень хороший отзыв о работе.
С этим я помчался в ГУУЗ, готовый подписывать какие-угодно заявления и анкеты.
Но тут мой пыл охладили. Зайцева не оказалось, а Левина сказала, что надо предварительно послать запрос в Чимкент – м.б. это место занято. Я начал доказывать обратное, выражал полную готовность ехать на риск, но, в конце концов, вынужден был согласиться.
– Вам не надо было брать увольнения, а получить только принципиальное согласие, – сказала Левина.
Это верно, но на меня просто нашло какое-то затмение.
В хлопотах и суете я опоздал на занятия с группой на 7 мин. и имел за это неприятный разговор.
Три часа занятия показались мне вечностью. Каждую перемену я бежал в ГУУЗ, а Зайцева все не было. В четыре часа я кончил, и вознамерился его ждать.
Потом взял верх голос благоразумия, я разыскал Вольского и просил пока считать меня на работе – до тех пор, пока не выяснится вопрос с Чимкентом. Он (добрая душа и отнюдь не бюрократ!) согласился.
Я пошел в учебную часть и к диспетчеру. Там меня встретили в штыки.
– На ваше место уже назначается Челабова! Вот проект приказа, – сказал мне Лайнер.
– Но ведь моего то увольнения нет, – отпарировал я (в самом деле, оно у меня лежало в кармане).
В конце концов, договорился, что пока работаю. Затем пошел к Левиной, просил ее послать в Чимкент молнию. А через 10 минут, обсудив все выгоды и невыгоды затеваемого предприятия, решил, что невыгод больше, опять разыскал Левину и просил ее сегодня телеграмму не посылать, а послать завтра, когда я дам окончательное согласие ехать, посоветовавшись с семьей. Она согласилась.
В этот день я вел себя, как настоящий психопат!
Дома рассказал обо всем, Гал. заявила, что в Чимкент. не поедет, Вива уже начал учиться в Авиац. Ин-те. Окончательно решили – из Москвы не уезжать!1)
[сноска другой ручкой: 1) Вот трагические метания из стороны в сторону! Какое было тревожное, тяжелое время... 28.X.66.]
2 [сентября 1941 года]. Ликвидировал все последствия. Вольскому, Лайнеру и Шумилову заявил, что остаюсь. В.И. даже возмутился, но быстро отошел. Челабовой я сообщил о крушении ее планов сам – она осталась очень недовольна (между проч., это особа очень способная на интриги и проказничество).
[Вероятно имеется в виду Нина Матвеевна Челабова (1907–1987), преподаватель математики в вузе.]
3 [сентября 1941 года]. Занимался с 9 до 4 в Ин-те (с перерывом в 2 часа). Звонил в «Науку и Жизнь» о том, что остаюсь. Журнал их будет существовать, договорился с Богдановой, что напишу статью «Парашютизм прежде и теперь».
Звонил в ДИ. Абрамов болен. Дороватовский просил рецензента на «Б.-Н.» [«Бойцов-Невидимок»], из военных. Я договорился с полковником авиации В.И. Поповым, котор. работает у нас в Ин-те.*)
*) Вечером работал над рукописью, перемонтировал, вставил новые статьи.
4 [сентября 1941 года]. Был в ДИ. Оказ., они хотят печатать «Б.-Н.» и скоро; просят быстро продвинуть книгу и поработать над ней. В бумажке, котор. заготовили Попову, сказано: «Т.к. книга идет в набор, просим дать рецензию к 8/IX.» Это меня порадовало. (Кстати, с тех пор, как покончили со всеми колебаниями, настр. стало гораздо лучше. Кстати и тревог в Москве уже нет около трех недель).
Свез Попову рукопись, он обещал к 8-му сент. рецензию дать. К сожал., моя работа задерживается, т.к. экз. рукописи остался на даче, раньше воскресенья мне за ним не с'ездить.
5 [сентября 1941 года]. Занимался в Ин-те с 9 до 4.
Несколько слов о 300р., что я получил у Никонова. Вышла неприятная история. Проклятая баба Макарова обманула, нарушила честное слово и свое письмен. обязательство и денег ему не отдает. Подожду еще два-три дня, если у него ничего не выйдет, придется ему деньги вернуть, а самому вновь начать с ней тяжбу (даже, вероятно, не с ней, т.к. она, кажется, сменяется).
6 [сентября 1941 года]. С 1 до 4 занимался в Ин-те с группой, которая переходит к Вильхельму. Звонил в Детизд., пытаясь получить сведения, где рукопись «Бойцов», но ничего не выяснил.
7 [сентября 1941 года]. Ездил на дачу. Забрал кое-какие книги, газеты, снял зеленые помидоры с кустов. Заколотил чердак, окна дачи, кухню, сарайчик и т.д. Словом, приготовил дачу к зиме; Барсукова с дачи с'ехала в этот же день. Теперь дача стоит пустой, пустует и убежище, на которое положено столько труда.
8 [сентября 1941 года]. Попов подвел, рецензию на «Б.-Н.» не дал, обещает к 10. Был в ДИ, получил рукопись с записками Абрамова. Их не так много, как я думал.
В ночь на 9-ое была тревога, наша первая тревога в Москве. Но самолетов прорвалось всего два и было не страшно. Правда, грому много, т.к. зенитки стреляют очень близко. Сидели в щели около 3 часов.
9 [сентября 1941 года]. Читал Диккенса «Большие надежды». Работа над рукописью не клеится – не знаю, каковы будут замечания Попова.
В ночь на 10-ое была тревога, с 1030 до 4 утра и очень сумбурная. В час ночи был отбой, а когда улеглись спать, поднялась стрельба (без тревоги). Стреляли часов до 2. Потом была об'явлена тревога, ушли в щель, но стрельбы уже не было.
10 [сентября 1941 года]. Занимался в Ин-те с 9 до 4. Попов опять подвел, клянется, что завтра рецензия обязательно будет.1) Ночь спокойна.
1) Было совещ. писателей в ДИ по плану на 1942г. Были там Маршак, [фамилия Маршака подчёркнута другой ручкой и отмечена пометкой «NB» на полях] Чуковский, Бель-Балаш и др. Дебатировался вопрос об историч. литературе – классич. и современной.
[Видимо, имеется в виду венгерский писатель-коммунист Бела Балаш (Балаж) (1884–1949), живший в ту пору в СССР.
Бела Балаш — автор пьесы «Карл Бруннер» (позднее «Карчи Бруннер») о немецком пионере, боровшемся против нацистов. Вероятно, именно о нём шла речь в дневниковой записи Волкова от 8 апреля 1940 года, где упоминалась детская «игра в Карла Бреннера». Упоминания о Карле Бруннере сохранились в повести Владислава Крапивина «Алые перья стрел». https://kid-book-museum.livejournal.com/1176680.html ]
11 [сентября 1941 года]. Ездил в Ин-т получать зарплату и хотел получить рецензию, но ее опять нет. Рукопись Попов мне возвратил, а рецензию обещает завтра.
Ночь дождливая, темная, прошла спокойно.
12 [сентября 1941 года]. Прочитал черновик рецензии Попова и взял, чтобы перепечатать на машинке.
Рецензия в основном благоприятная, но указан ряд ошибок и неточностей. Надо исправить, это займет несколько дней.
Вечером рецензию перепечатал.
Ночь опять прошла спокойно.
13 [сентября 1941 года]. Попов подписал рецензию. Я занимался сверхурочно два часа за Вильхельма, которого, как немца, высылают из Москвы. Затем поехал в ДИ. Абрамов мобилизован на 10 дней в МПВО, Дороватовский болен. Разговаривал с Наумовой, она читала рецензию, обещала выписать мне аванс в счет «Б.-Н.» в размере 500р. Финансы несколько улучшаются – Анатолий прислал 300 рублей.
Книгу просят делать срочно. Теперь засяду. В военном кабинете взял несколько книг и пачку военных журналов.
Сегодня с 1 часу до 4 – ночное дежурство (пожарник) – по переулку.
Ночь прошла спокойно – как всегда до сих пор в мое дежурство.
14 [сентября 1941 года] (воскр.) Работал над рукописью, перерабатывал статьи: «Прицельные приборы», «Пушка, гаубица, мортира».
15 [сентября 1941 года]. С 9 утра до 4 дня работал в Ин-те; утром стал искать читательский билет Лен. б-ки и обнаружил, что он остался на даче. После занятий поехал в библиотеку и мне выдали новый.
Вечером немного поработал над «Бойцами».
16 [сентября 1941 года]. С утра и до 5 часов работал в Лен. б-ке; делал выписки о радиомаяках, авиации, зенитной артиллерии.
Вечером немного посидел над рукописью.
17 [сентября 1941 года]. С утра до 12 работал над книгой, потом Ин-т. Вечером опять сидел; переделывал статьи «Радиомаяк», «Зенитная артиллерия».
18 [сентября 1941 года]. Рано утром ездил к Абрамову, договариваться о книге, но оказалось, что это напрасный труд: он завтра выходит на работу. Он уже читал рецензию Попова и намерен выписать одобрение на книгу. Условились, что я приду в Детиздат завтра.
Работал над рукописью. Заново перепечатал (переработав) статью «Парашютизм прежде и теперь».
19 [сентября 1941 года]. С 9 до 4 – Ин-т. Свез «Б.-Н.» Абрамову, он просил оставить ему рукопись для составления аннотации, обещал возвратить 20-го.
Был в журнале «Наука и Жизнь», отдал статью «Парашютизм». Читал корректуру статьи «Математика и авиация» – рисунки плохие, художник, как видно, никуда не годный; некоторые рисунки с матем. характером совершенно исказил.
20 [сентября 1941 года]. Набрал книг, гл. образом, детиздатовских и свез в кн. лавку писателей. Получил 317р. (по номиналу было почти на 400).
В 4½ был в ДИ, но Абрамов не вышел на работу, рукописи нет, аннотация еще не написана. С 1 часу до 4 ночи дежурил, как пожарник, ночь прошла спокойно.
21 [сентября 1941 года]. День прошел бестолково, рукописи нет, работать было нельзя. Приехали Пермит. ребята – у всей компании на глазах утащили футбольный мяч – пришлось итти выручать, ходил в милицию. Мяч все же возвратили.
Галюська очень расстроилась – потеряла (верней у ней украли) прод. карточки на масло, мясо, конфеты).
Переработал статью «Откуда берется под'емная сила самолета?»
22 [сентября 1941 года]. 11–4 Ин-т. Был в ДИ, взял рукопись. Абрамов выписал одобрение, в среду обещают деньги (кстати мне удалось заключить с Детизд. доп. соглаш. на 1 лист – теперь книга будет 5 листов – это исключ. благодаря А.И. Наумовой).
23 [сентября 1941 года]. Перепечатывал статьи для книги. В 9 только уселся писать новую – как тревога! Пришлось итти в щель, сидели до 1215.
24 [сентября 1941 года]. Ин-т с 9 до 4. Денег в ДИ нет, не поехал. Дома отдохнул, вечером сел за работу в 9 часов. Не успел написать и 3-х строк, как опять тревога – и на этот раз чуть не на всю ночь (до 3 часов утра!)
Я еще в эту ночь был дежурным пожарником, ходил по двору, по улице. Под конец в спокойные промежутки уходил в комнату.
У нас еще эти дни болеет Вива – с понедельника у него ангина, так его и приходится таскать в щель тепло закутанного.
25 [сентября 1941 года] С утра работа над рукописью. Около 3-х поехал в «Науку и Жизнь», меня туда вызывали открыткой. Заочно договорился с редактором Борисом Георгиев. Андреевым об исправл. статьи «Матем. и авиация» – я там перепутал по рассеянности скорость и ускорение (в вопросе о весе летчика на пикирующем самолете).
Кстати, там узнал, что мне за статьи «Матем. и авиация» и «Противовозд. оборона» выписано 793р. Они будут напечатаны в 9 №.
Заезжал в ДИ, получил там деньги за «Бойцов-Невидимок» – 1367р. (300р. удержано за заем).
Пришла в голову мысль написать повестушку листа в 3 о Семил. войне. Герои – Ракитин, Горовой, Марков, Рукавицын, Елизавета, Фридрих, Суворов. Как только кончу с «Бойцами» напишу заявку. М.б. пройдет и для радио (как продолжение «Чуд. шара»), хотя у них, повидимому, теперь не бывает таких длинных передач.
Вечером была коротенькая тревога – с 815 до 10. Сидели в щели.
26 [сентября 1941 года]. Институт до 5 часов, а вечером немного поработал.
27 [сентября 1941 года]. Весь день – с 8 утра до 10 вечера почти не отходил от письм. стола – работал над «Бойцами», хочу к понедельнику закончить. В перерывы от работы занимался с Вивой по в/математике.
Ночь прошла без тревоги, но стрельбы было достаточно. Зенитки палили всю ночь, стреляла даже близкая к нам батарея на Яузе. Но в общем ничего – спал спокойно, просыпался только при близкой стрельбе.
28 [сентября 1941 года] (воскр.) Весь день провел за оформлением второго экземпляра рукописи «Бойцов-Невидимок». Все-таки успел закончить.
29 [сентября 1941 года]. С 9 до 5 институт. Завез рукопись «Бойцов» в ДИ. Абрамов обещает прочитать к концу недели. Вива поехал в Институт после болезни, вернувшись – торжественно вручил 140р. – первая его стипендия, первый заработок в жизни. Знаменательный день!
Я начал читать «Историю Семилетней войны» Коробкова – материалы к повести. В поведении Фридриха очень много общего с поведением Гитлера – параллелизм большой и многообещающий. Подчеркивать его не нужно – сам бросается в глаза.
Дрожь пробегает - рядовые заметки очевидца. А ведь впереди еще октябрьская паника. Если только Волков к тому времени не уехал...
Donald
Чёрный рыцарь
Пост N: 5850
Зарегистрирован: 24.08.12
Откуда: Россия, Химки
Рейтинг:
20
Награды:
Отправлено: 18.10.21 02:37. Заголовок: Пробирает. Пока подо..
Пробирает. Пока подобные дневниковые записи не почитаешь, и не задумаешься, каково было во время войны обычному гражданскому человеку. Паника, страх, метания: то эвакуироваться, то нет... Какой же запас выдержки был у таких людей, кто всё это перенесли.
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8497
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Награды:
Отправлено: 18.10.21 17:04. Заголовок: саль пишет: А ведь ..
саль пишет:
цитата:
А ведь впереди еще октябрьская паника. Если только Волков к тому времени не уехал...
Будет и паника... Волков успел её застать в Москве, хотя судил о ней больше по рассказам других людей, чем по собственным впечатлениям.
Donald пишет:
цитата:
Какой же запас выдержки был у таких людей, кто всё это перенесли.
Тревожное время было, судя по всему. Хотя на фронте, конечно, ещё тревожнее...
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8516
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Награды:
Отправлено: 31.10.21 12:33. Заголовок: Оцифровка за октябрь..
Оцифровка за октябрь – середину ноября 1941 года:
[Для удобства чтения, возможные переклички с темой ИГ выделены красным цветом. Мои комментарии – синие в квадратных скобках.]
* * * * *
Октябрь.
1 [октября 1941 года] (среда). Октябрь уж наступил... Близится зима – скорей бы! Может быть на фронте наступит перелом...
Для нашей семьи сентябрь прошел благополучно. Я поправился, пополнел, стал чувствовать себя хорошо. Мы сколотили на всякий случай некую сумму денег – если б такая была раньше, м.б. и уехали бы – хотя вряд ли... От'езд решается не денежными соображениями – главное, судьба Вивы.
Утром занимался уборкой, с 1 до 4 – Ин-т. Ночью дежурил с 1ч. до 4. Перед выходом на улицу стреляли, но в мои часы дежурства было спокойно.
2 [октября 1941 года]. С 10 до 3 дня чертил Виве алфавит для его первого листа – у него буквы не выходят. А когда пришел Вива, оказалось, что я чертеж испортил – неверно расположил строки и занял места больше, чем полагается. Стали стирать и перечерчивать. Половину (даже больше) алфавита пришлось сделать заново.
А в 830 об'явили тревогу и пришлось сидеть в щели до 1часу ночи. Самолеты в Москву не прорвались.
3 [октября 1941 года]. Ин-т с 9 до 5. Вернувшись, доделывал алфавит. Потом пришел Вива с Лапшонковым и оказалось, что наша кустарная переработка не пойдет.
Пришлось стирать все – и писать заново (в третий раз!) Чертили в две руки, но чертеж все же закончили к часу ночи, т.к. 4-го надо показывать преподавателю.
Ночь прошла спокойно, хотя немного постреляли.
4 [октября 1941 года]. Целый день читал «Виргинцы» Теккерея (начал два-три дня назад). Вещь далеко уступает «Ярмарке тщеславия» и даже «Пенденнису». Ездил в Ин-т заниматься за Воробьева, но занятия не состоялись, т.к. студенты разошлись.
Злосчастный алфавит извел меня – нужно было убавить толщину букв – я это сделал но недостаточно, а обвел тушью три строки! Пришлось много скоблить – огромная затрата лишнего времени.
5 [октября 1941 года] (воскр.) Целый день провел с Вивой над чертежом, кончили только в 10 часов вечера.
6 [октября 1941 года]. С 11 до 4 Ин-т. В Ин-те слушал доклад Трояновского: «Мощная коалиция трех великих держав». Но ничего нового он не сказал – все известно из газет. Вечером ничего не делал.
7 [октября 1941 года]. Анатолий опять прислал 350р. Просит кой-какие теплые вещи, Галюська поехала по магазинам искать.
Я читал «Семилетнюю войну»; отрывался от работы, чтобы сходить за капустой (ходили всей семьей – купили 25 кило!)
8–12 [октября 1941 года]. Дела на фронте идут скверно, падает город за городом, немцы все ближе подвигаются к Москве... Литературой совсем не занимался – много занятий в Институте, по вечерам читаю Диккенса, Теккерея. В среду опять в Ин-те кампания по эвакуации детей; составляются списки.
Мы с Галюськой твердо решили, что она с Адиком никуда не поедет – будем все вместе до тех пор, пока это возможно... Из провинции приходят такие известия, которые отбивают всякую охоту к эвакуации.
До субботы меня никто не беспокоил вопросом об Адикé; работники Ин-та (проф. и преподаватели, с которыми я беседовал) также не хотят отправлять своих детей.
Немцы уже около Вязьмы [~220 км от Москвы]; говорят о больших воздушных десантах (но они, по слухам, уничтожены).
Где-то будет организовано крепкое, настоящее сопротивление? Мы верим, что фашистам Москву не взять.
Ночи проходят спокойно. Правда, в ночь с 10 на 11 была очень сильная стрельба – но без тревоги. Мы не выходили, я спал почти все время, просыпаясь только при близких выстрелах.
13 [октября 1941 года]. С утра спокойно занимался в Ин-те, а в 4 часа без 10 минут по ин-ту разнеслась необычайная и радостная весть: Ин-т эвакуируется 15 октября в Алма-Ата! Ин-т сразу стал похож на растревоженный улей – всюду шум, суета, для одних радость, для других – слезы...
Я задержался, составляя списки кафедр математики и механики, приехал домой – эффект огромный. Я разрядил тревожное настроение, которое создалось дома из-за того, что двух товарищей Вивы по классу – Лапшонкова и Колодочкина – взяли в добровольцы. Разнесся слух у них о том, что Авиац. Ин-т тоже эвакуируется, но только старшие курсы. Вива, конечно, поедет с нами, в Ав. Ин-т уже не пойдет. Я договорился с Величко о том, что его примут в наш Ин-т.
Вечер укладывались, а потом не спали – разговаривали, не веря своему счастью. Я спал всего 2 часа – с 4 до 6. Тревоги, к счастью, не было.
14 [октября 1941 года]. Утром поехал в Ин-т, получил справки. Об'явлено, что весь проф.-преп. персонал едет в обязат. порядке (с семьями), студенты тоже. Посадка 15-го, в 5 часов, с какого вокзала еще неизвестно.
День прошел в хлопотах и укладке. После обеда ездил в Ин-т, но ничего нового, место посадки не выяснено.
Звонил в ДИ – Наумовой – прощался.
Сейчас запаковываю эту тетрадь – пока буду писать черновые записи в записной книжке.
Переписано из записной книжки.
Запаковал тетрадь. Настроение эвакуационное. Место посадки обещали об'явить с утра, утром отложили до вечера. В Институте вылетели все стекла, т.к. в ЦПКиО упала фугасная бомба [здание института находится у самого выхода из метро «Октябрьская» Кольцевой линии (улица Крымский Вал, дом 3), рядом с Парком культуры имени Горького]. Картина разрушения отчаянная. Я сгребал стекла с лестницы и до сих пор слышу их высокий, пронзительный, режущий ухо свист.
В общем, вечером посадку не об'явили. Директор Суханов исчез, оставив за себя Величко, а тот растерялся.
15 [октября 1941 года]. Приехал в Ин-т – мертвая пустыня, народу мало, все бродят растерянные. Величко сообщил мне по секрету, что эвакуация нашего Ин-та намечена в 20-м эшелоне, а в сутки отправляется только один эшелон. Итак, дело безнадежное – мы не уедем, пропали надежды избавиться от этой удручающей обстановки. Хотели распаковываться, но решили пока оставить – по случаю бомбежек.
16 [октября 1941 года]. В ночь на 16 октября произошли поразительные события, которые, быть может, только через десятки лет будут описаны беспристрастными историками. В Москве произошла дикая паника, беспримерная в истории СССР1) Сбежали тысячи руководителей советских учреждений, директора фабрик, заводов, парткомы и райкомы. Многие захватывали казенные машины, взрламывали гаражи, похищали огромные суммы денег, делили их между собой. Они распустили стихию раб[другой ручкой:очих], дикую необузданную массу недавних пришельцев из деревни, которые еще не успели проникнуться пролетарским самосознанием. Был брошен лозунг: «Бери, хватай все, что можешь! Все равно немцы не сегодня-завтра будут в Москве!»2)
1) М.б. я и ошибся, когда писал эти строки. Говорят, и в других городах было нечто подобное
2) Говорят в эту ночь, нем. танки были в 30 км. от Москвы.
И потащили... Разграбили Мясокомбинат, тащили окорока, огромные круги колбасы. Разбили обувную ф-ку «Пар. коммуны» студию Мосфильма, где люди надевали на себя по несколько костюмов. Разграбили Серпуховской универмаг... Словом,
[пометка сверху страницы другой ручкой: Два листка попали в руки одного предприимчивого товарища трех лет, и он привел их в такое состояние, что пришлось их переписать.]
всего невозможно перечислить! Почти все фабрики и заводы закрылись, рабочих рассчитали и выдали им рюкзаки: «Идите пешком, немец близко!» Картина ужасающего развала, анархии и полной моральной безответственности. Вот так руководители!
Но многих из них поймали на дорогах и расстреляли,1) а потом уже и власти начали наводить порядок.
1) Значительно позже, в Алма-Ате, я узнал, что в числе беглецов были наши Рогожин, Михайленко и работн. лаб. Мандельблат. Они похитили каз. деньги, золото и платину из лабор. и автомобиль. Их задержали в 500 км. от Москвы и, вероятно, расстреляли. [...]
Говорят, что ночь на 16 окт. в Москве была ужасна. Мы, правда, ничего не знали в своем изолированном домике, в глухом переулке. Утром я пришел в Ин-т, узнал об этих событиях. Публика бродила, совершенно потрясенная, кое-кто был такого мнения: «Советская власть доживает последние дни... Москва, наверно, будет сдана... Ее объявят открытым городом, чтобы не подвергать напрасным разрушениям...»
Говорят, между Сталиным с одной стороны и Молотовым и Ворошиловым с другой идут разногласия. Молотов и Ворошилов за то, чтобы оставить Москву без боя, а Сталин за то, чтобы взорвать мосты, водопровод, электростанции и т.п.
В этот тревожный день В.И. Шумилов и его близкие убежали из Москвы с котомками за плечами. В Ин-те еще в 10–11 утра я узнал, что собирается уходить пешком группа работников и студентов во главе с секретарем парткома Гавриловым.
Я решил, что мы с семьей не можем к ним примкнуть, это физически невозможно. Перед уходом из Ин-та я позвонил Шумилову и услышал: – Мы уходим из Москвы! Оля, я и Вальтер пойдем пешком до «Отдыха», переночуем и оттуда на Муром (с Куровской ветки). [Надо сказать, что в этот злосчастный день ни метро, ни ж. дороги не работали] Вас они не тронут, а я ведь партийный работник, меня весь район знает...1)
1) Впоследствии я узнал, что была директива свыше всему советскому и партийному активу уходить из Москвы пешком, и ее выполнили десятки тысяч людей. Из нашего Ин-та ушло человек 150 во главе с Величко и Гавриловым; почему к ним не примкнул Шумилов, не знаю.
Я пожелал ему счастья и удачи, а сам поехал в Детиздат, там встретил Воробьеву (в Детиздате была картина хаоса и всеобщего бегства, везде все открыто, брошено, как и у нас в Ин-те) и она отдала мне «Пионеры в Норландии», а «Бойцов» я сам нашел на столе у Абрамова и забрал.
Домой вернулся после трех часов. Вечером читал Диккенса.
17 [октября 1941 года]. С утра был в Ин-те, ничего и никого! Но пришли милиционеры опечатывать здание и устанавливать охрану. Из Ин-та поехал в ССП, узнать нет ли там какой-нибудь возможности уехать (кстати, накануне я звонил туда и получил ответ: «Ничего у нас нет, никакой эвакуации!», что оказалось дикой и нахальной ложью, т.к. в это время Правление ССП и близкие к нему писатели удирали, позорно бросив на произвол судьбы всех остальных литер. рядовых и даже некоторых «генералов» – Мариэтту Шагинян, Ляшко, но об этом позже.)
Приехав в ССП, я узнал об этом бегстве. В Союзе была пустота, я встретил там Дмитриева К.П, Ковынева Б.К. Решили организовать инициат. группу и хлопотать об эвакуации. Начали звонить в НКПС [Народный Комиссариат путей сообщения] «благодетелям», но ничего не вышло, да и не могло выйти, эти организации уже не распоряжались вагонами.
Безрезульт. звонили до вечера, но Ковынев узнал, что этим же занят драматург А.Г. Глебов1), человек деловой, настойчивый и с большими связями. Мы пошли к нему и я предложил стать его помощником. Выявилась такая группа: Глебов, Волков, Эфрос, Ляшко, Бóлихов (зав. секрет. частью ССП). Начали звонить в высшие инстанции, в СНК [Совет Народных Комиссаров, т.е. правительство страны], куда уже обращался Глебов, и даже ходил в Кремль, и там ему обещали содействие.
1) Анатолий Глебович Глебов умер в начале февр. 1964 г.
В 5 часов вечера приехал с фронта В.П. Ставский. Когда он узнал о положении, то очень возмутился, что столько писателей осталось в Москве. Он позвонил зам. предс. СНК СССР Косыгину и просил дать 2 вагона (я к этому времени составил список, который подписал Ставский: 70 членов ССП и вообще писателей, а с семьями около 150).
[Владимир Петрович Ставский (1900–1943), генеральный секретарь Союза Советских Писателей. Известен своими доносами на Мандельштама и Шолохова. Военный корреспондент. Погиб на фронте. https://ru.wikipedia.org/wiki/Ставский,_Владимир_Петрович
Алексей Николаевич Косыгин (1904–1980), впоследствии глава Советского правительства при Брежневе. В 1941 году под контролем группы Косыгина были эвакуированы свыше 1500 предприятий. https://ru.wikipedia.org/wiki/Косыгин,_Алексей_Николаевич ]
Косыгин предложил обратиться к его секретарю Кузьмину, и тот обещал дать ответ через два часа. Но и в 7 и в 8 и в 11 часов никакого ответа не было и даже на телефонные звонки никто не отвечал. В 11часов мне пришлось итти домой пешком через Москву, под обстрелом зениток, и, кажется, моросил мелкий дождь (впрочем, точно не помню, знаю, что были лужи). Дома меня уже успели похоронить (я не догадался позвонить Верочке в аптеку), Галюська встретила меня в истерике, т.к. я ушел из/дому еще утром.
Я им сообщил о том, что есть вероятность эвакуации и опять начались лихорадочные сборы и упаковка всего, что было распаковано. Укладывались до 4 часов утра, а в 6 я уже встал, поел и поехал в ССП.
18 [октября 1941 года]. В Союзе [Советских Писателей] снова началась кипучая организац. работа – звонили весь день, а никак не могли добиться ответа – никто в СНК не подходил к телефону.
В 5 часов я позвонил секретарше Косыгина и просил ее сообщить ему, что его распоряжение не выполняется, что Панфилов (другой зам. пред. СНК СССР, с которым я говорил утром и который обещал дать ответ по телефону в течение дня) ответа не дал. Перед тем, как я все это начал докладывать (очень взволнованно, конечно), она сказала: «Подождите минутку!» и очевидно в это время вторую трубку взял сам Панфилов. Раздался мужской голос: «Это все мы учтем, составьте докладную записку, мы вас вызовем в Кремль» (я ему говорил и о том, что Правление ССП сбежало).
[Вероятно имеется в виду Константин Дмитриевич Памфилов (1901–1943), зампред СНК РСФСР, зампред Совета по эвакуации при СНК СССР. Как сообщает википедия, «неудачные действия Памфилова стали одной из причин грандиозной паники в Москве (1941)». https://ru.wikipedia.org/wiki/Памфилов,_Константин_Дмитриевич ]
Все время шло составление списков, обзванивание по телефону, распределение по направлениям (Ташкент, Казань). Глебов – замечат. организатор, очень симпатичн. человек. Работал до ночи, в ССП и переночевал.
19 [октября 1941 года]. Домой вернулся из Союза в шесть утра. Укладка шла полным ходом, много вещей уже было уложено. Побрился, поел и снова отправился в ССП. Там опять кипучка до самого вечера. Надежды на вагоны все же казались сомнительными и у нас с работником Литфонда Арием Давидовичем Ротницким родилась мысль создать группу человек в двадцать – такие группы устраивает в поезда уполном. СНК на Казанском вокзале Болдырев.
[Арий Давидович Ротницкий (1885–1982), деятель культуры, многолетний сотрудник Литфонда. В 1907 году организовал экскурсию около 800 детей тульских рабочих в гости к Льву Толстому. https://ru.wikipedia.org/wiki/Ротницкий,_Арий_Давидович ]
Я отнес в Кремль нашу заявку на вагоны, туда же по телефону был передан список эвакуируемых. Дело повидимому налаживается. Часов в 9 вечера, а может быть и позже получилась долгожданная весть: СНК дал три теплушки на Ташкент! Отправка 20 окт. с 3 до 6 вечера на Павелецком вокзале. Домой я решил не ходить, но часов в 10 позвонил Розов,1) я его просил пойти к нашим и сообщить им о времени и месте отправки.
[сноска другой ручкой: Последняя встреча, и та заочная...]
Итак – появилась надежда! Начали составлять точный список эвакуируемых в Ташкент. Я был записан туда первым и назначен комендантом одного из вагонов.
В 9часов вечера (с предварит. об'явлением) передавалось постановление Комитета Государ. Обороны. Как у нас всех (сужу по себе) билось сердце, когда мы начинали его слушать. Думалось, что об'явят такое: «Всех мужчин от 16 до 60 лет мобилизовать...» и т.п. Но, к счастью, оказалось не то. Речь шла об установлении порядка, в Москве введено осадное положение, мародеров приказано расстреливать на месте.
В эту ночь я спал часа 3, а вообще за все 3 ночи часов 7–8 и ничего! Голова свежа, самочувствие нормальное.
Вечером 19 снова приезжал Ставский и был в клубе писателей. Он снова звонил в Кремль и, очевидно, ускорил решение. В интимной беседе с двумя-тремя из нас Ставский обязательно советовал уезжать [над словами «обязательно» и «советовал» проставлены цифры «2» и «1» соответственно – видимо, знак, чтобы поменять их местами]. «Москва продержится еще две-три недели», – говорил он. «Если бы у нас на Московском участке фронта было 300 танков, мы погнали бы немцев ко всем чертям... Но их нет...».
Из разговоров Ставского вытекало, что опасность, нависшая над Москвой, неотвратима.
20 [октября 1941 года]. В 5 часов утра позвонил Арий Давидович Ротницкий. Мы с ним договорились, что он достанет машину и мы поедем на вокзал, разгрузимся, оставим семьи, потом он направится в ССП, а я на вокзале организую прием приезжающих писателей. После этого я направился домой, но к несчастью, прождал 45 минут трамвая, оказывается, по новому распоряжению они ходят только с 6 утра. Доехал на метро и был дома в полседьмого. Информировал Галюську о том, что будет машина, вытащил массу книг и велел их упаковать, т.к. явилась возможность взять их с собой. Я завязал пару тюков, остальные предложил устраивать к 10 часам.
Поспешно помчался в ССП и был там уже в 8 часов. Договорился с Глебовым и Эфросом, что мы едем на вокзал раньше всех, как наметили. В 9 утра Ротницкий позвонил: «Выезжайте, есть машина!» Я опять понесся домой – машина меня обогнала у дома, в ней уже была семья Ротницких с вещами.
Началась погрузка. Вещей у нас оказалось колоссальное количество – больше тридцати мест! Грузовик набили с верхом – ничего себе эвакуация! На Павелецком вокзале отправились к начальнику вокзала Карякину. Оказалось следующее: в этот день эшелон 608ой не отходит, т.к. еще не отправлен 598ой, намеченный к отправке накануне. Пассажиров 608го в вокзал не принимают. Карякин разрешил мне и Ротницкому выгрузиться под навесом, и просил предупредить писателей, чтобы они не приезжали.
Мы в'ехали на машине во двор (тоже по специальному разрешению!), выгрузились, получилась громадная груда вещей. Семьи наши остались с вещами, а мы с Ротницким поехали в ССП (но предварительно я информировал о положении Глебова по телефону).
В ССП пообедал, купил бутылку портвейна на дорогу и вернулся на вокзал. Тут я болтался весь день и всю ночь с красной повязкой на руке «ССП», и потому все принимали меня за дежурного и обращались с вопросами: «Где уборная?», «Где кипяток?» и т.д.
Ночью была проверка документов, но нас она не коснулась, мы были на платформе, а проверяли в вокзале. Правда, мимо проходил милиционер и увидев спящего Виву, спросил: «Кто это?» – «Мальчик!» – ответил я и тем дело кончилось. А в вокзале была очень строгая проверка и многих задержали.
21 [октября 1941 года].вторн. С утра мотался туда и сюда, организуя приезд прибывающих. Достаточно суматохи и шуму. Эшелон хотели подать в 6–7 утра, но подали только в час дня. Нам удалось захватить грузовую тележку и погрузиться первыми. Благодаря этому мы заняли приличные места – угол вагона. Вещей удручающе много. Носильщику с тележкой пришлось заплатить 130 руб. (накануне еще отдали носильщику 30 р. и автомашина 200 руб.).
Потом прибежали другие, вещи начали бросать в вагон массой, не разбираясь, а я проверял посадочные талоны.
Во время посадки били зенитки, видимо где-то летали немецкие самолеты (во время сиденья на вокзале тоже неск. раз была стрельба).
После от'езда начали разбираться в людях и вещах. Оказалось, что наших 24 человека, одна постор. женщина, которую к нам всадили вокзальные власти и 4 красноармейца.
Мы разбились на две половины – по 12 человек; в моей половине мы (5 челов.), Ротницкие (3 чел.), две родственницы Хацревина и две женщины Маркман (из аппарата ССП).
Та половина устроилась вперед нас, на наш взгляд очень уютно, а у нас не вышло, получились какие-то бугры и провалы; ночь провели наполовину сидя.
Ночь была очень беспокойная. Мы очень хорошо ехали без единой остановки до Каширы1) В Каширу приехали вечером, в 8 часов, была тьма, тучи. И в этой тьме за вагонными дверями топот сотен ног и угрожающие голоса. В вагоны ломилась остервенелая толпа, пытаясь открыть вагоны. Это были тоже беглецы из Москвы, которые доехали до Каширы на местных поездах, а теперь пытались уехать на дальних.
Примерно через 1½ месяца немцы были под Каширой и стремились захватить город и станцию, но были отбиты.
С той стороны, где натиск был сильнее, я поставил трех красноармейцев и они отстаивали вагон (они заявляли всем, что здесь – в вагоне – красноармейцы – и публика отступала).
Картина была жуткая – в нашем вагоне были почти одни евреи, нас мог постигнуть погром. Пассажиры очень напугались, особенно Швейцер, которому рассказал ужасы писатель Ю. Слёзкин: он ездил из Москвы и вернулся, до безумия напуганный разгулявшейся народной стихией.
[Владимир Захарович Швейцер (1889–1971), киносценарист (фильмы «Конёк-Горбунок», «Кащей Бессмертный», «Василиса Прекрасная» и др.). Псевдоним – Пессимист. https://ru.wikipedia.org/wiki/Швейцер,_Владимир_Захарович
Юрий Львович Слёзкин (1885–1947), писатель, друг Михаила Булгакова. https://ru.wikipedia.org/wiki/Слёзкин,_Юрий_Львович_(писатель) ]
Я и сам впал в панику и во время самых сильных натисков, когда двери отходили в сторону, несмотря на то, что их держали сильные ребята-красноармейцы, кричал истерическим голосом: – Товарищи красноармейцы, приготовьте винтовки!
Это, конечно, было глупо и опасно, но что поделаешь с нервами, напряженными до крайности? В вагоне слабо горит свеча, за дверями шум и гвалт, двери трещат, люди взбираются на буфера, бегают по крышам...
Но, в общем, все кончилось благополучно. Мы по собственной доброй воле впустили одну женщину, которой якобы надо было проехать четыре остановки (потом оказалось, что она ехала с нами больше 3 суток – до Мичуринска).
Следующей опасной остановкой было Михайловское, где, между прочим, сошли наши спасители-красноармейцы.
Но там все сошло благополучно, были лишь отдельные нарушения, с которыми мы справились очень легко.
Ночью мы дежурили то по очереди, то все мужчины вместе и настроение у нас было тяжелое, подавленное.
22 [октября 1941 года]. Едем довольно быстро. Днем приехали в Павелец (230 км. от Москвы) Там стояли очень долго и уехали оттуда только ночью (стояли часов 12, а м.б. и больше).
Организовались и мы на своей половине – разложили багаж, сверху крыли мягкими вещами и получилось довольно прилично. Спали лучше, по шести человек в ряд, головой к стенкам, ноги к ногам.
Особых событий не было, если не считать обычных свар и склок семейно-бытового характера.
Ночью в 9 часов меня разбудил Влад. Захар. Швейцер и начал таинственно шептать: – Надо, чтобы это знали только мы с вами. Тут (на ст. Павелец) что-то против нас готовится... Все время ходили сцепщики, стучали-стучали, о чем-то переговаривались, а теперь молчат! Вы подумайте: стучали-стучали и замолчали! Слышите, какая тишина? Тут, наверно, готовится заговор, а в вагонах все спят самым подлым образом! Давайте, хоть мы с вами будем бодрствовать. Когда они придут, мы им скажем: «Что вы тут делаете? Когда мы поедем?»
Кое-как, к 11 часам ночи я его успокоил и мы заснули. Паникёр он и трус невероятный.
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8517
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Награды:
Отправлено: 31.10.21 12:35. Заголовок: 23 . Приехали в Ране..
23 [октября 1941 года]. Приехали в Раненбург, где стояли очень долго, часов 6–7. Я занялся хозяйством вагона. Сделал лесенку при помощи топорика для колки сахара, а гвозди надергал Адиковыми тисочками из старых досок. Сделал в своем углу полку для разных мелочей.
На станции продаются разные продукты: помидоры, огурцы, мясо, курицы, молоко.
Я и частично Вива занимались дровозаготовками, натащили в вагон много дров (какие-то старые козлы, доски и т.п.). Все это стопками под нары.
24 [октября 1941 года]. Все еще Раненбург. Из него выехали только в 3 часа дня. Ехали с остановками и часов в 5 были в Богоявленском. Предполагалось, что нас могут отправить оттуда на Пензу через Ряжск и дальше на Самару. Но это предположение не оправдалось, нас повезли дальше на Мичуринск. В Богоявленском стояли часа два.
Ночь ехали, а больше стояли, утро застало нас среди степи.
Интересно, как с людей в такой обстановке слетают всякие условности. Все выходят из вагонов, усаживаются на корточках тут же, невдалеке... Все пути загажены до того, что трудно ходить. Вспоминаются по литературе времена гражданской войны. Но как теперь все это быстро наступило!
25 [октября 1941 года]. Едем черепашьим шагом. Продвигаемся на километр-два, потом стоим час и больше. К 4½ вечера еще не доехали до Мичуринска, до которого утром оставалось всего километров 30.
Кипятим чайнички, питаемся, лежим, разговариваем. Ветлугин, который рассердился на меня третьего дня за то, что я не стал устраивать ему место, теперь отошел, разговаривает в дружеском тоне. А были с его стороны разные выходки, он кричал, что «я ржу, как молодой жеребец» (?!)
Эфрос хотел вселить к нам двух человек, но я воспротивился и отстоял свой вагон.
Темнеет...
26 [октября 1941 года]. Всю ночь нас гоняли по путям, а утром мы проснулись все в той же Кочетовке (перед Мичуринском). Управившись с естественными надобностями, начали растаскивать лесной склад – все тащили огромные плахи, тес, клепку. Пошли и мы, для начала скромно захватили десятка два сырых горбылей.
Потом явился Эфрос, предложил итти на базу за хлебом. Пошли от нашего вагона я и Швейцер. Шли долго, по бесконечным путям – составы, составы, составы, на некоторых следы бомбежки. Наконец, пришли на рынок. Грязь ужасная, основной продукт – картошка. Мы купили два ведра. Хлеба не дождались, пошли назад и заблудились среди всех этих путей, и долго бродили, переходя через площадки, подлезая под вагоны. Наконец, нашли свой состав. Тут опять принялись заготовлять дрова, начали таскать мелочь целыми охапками. В общем сделали порядочный запас дров, особенно отличился Адик.
Женщины начали коллективно варить суп. Я достал кирпичей, установил кастрюли и разжег костер.
Интересную картину представляет проход между двумя эшелонами – настоящий Невский проспект. Масса народу снует туда и сюда по загаженной улице. По бокам дымят костры, варится пища, люди таскают доски, кругом оживление, суета...
Утром Галюська кипятила на улице самовар Ротницких и разливала кипяток по чайникам, напоила чаем досыта весь вагон.
Супу мы наелись прекрасно в первый раз за все время пути, а уже исполнилось пять суток наших странствований. Проехали же всего 400 км. и стоим под Мичуринском.
27 [октября 1941 года]. Нас хотели отправить в 10 ч. вечера 26-го, но мы простояли всю ночь; только в 5ч.40м. утра нас куда-то повезли, катали полчаса, а потом оказалось, что мы на том же самом месте, что и накануне, в той же осточертевшей Кочетовке! Я ходил с двумя женщинами за водой – мы бродили среди эшелонов, подлазили под вагоны, прыгали через площадки, одна из моих спутниц (Маркман), спускаясь с площадки, упала на спину.
Кипятку набрали на весь вагон, вернулись. Поезд неожиданно тронулся и ушел за километр. Многие остались. Было много шуму, крику, истерик и скандалов. Но потом отставшие пришли.
Начали опять готовить суп и жаркое на улице. Я притащил железный лист, из кирпичей сложил очаг, развел костер и затем принимал участие в поддержании огня и кипятил самовар.
После обеда валялись и наконец в 350 дня поехали из Кочетовки, будь она трое-трижды проклята! Двое с половиной суток мы провели на ее грязных бесконечных путях.
Дальше ехали тихо, с остановками, но все же ехали. А ночью шли даже быстро, настолько, что была тряска и Галюське на голову упала большая эмалированная кастрюля и набила большую шишку.
28 [октября 1941 года]. Сегодня кончаются седьмые сутки после от'езда из Москвы. Утром проснулись в Тамбове, куда приехали еще в 12ч. ночи. Всю ночь кричали паровозы, оглушительно рявкали над самым ухом. Целая вакханалия пронзительных гудков, шум колес, но под эту разнузданную симфонию спалось не плохо.
Мы теперь, как сурки, наедаемся в 2–3 часа дня и до следующих 7–8 часов утра (15–16 часов без пищи, из них часов 12–13 спим).
Набрали холодной воды (к кипятку большая очередь, а стоять некогда) и поезд вскоре отошел. В Тамбове отстал от эшелона комендант соседнего вагона №44 Никол. Петр. Дмитриев, говорят, в одной кожаной тужурке и без документов.
На одной из небольших остановок потеряли лестницу, благодаря халатности Швейцера, который, поднимаясь последним, не сумел ее поднять. На след. остановке мне пришлось делать другую; гвозди опять надергал из старых досок, а бруски были наворованы на топливо в Кочетовке.
Сегодня едем довольно скоро, остановки непродолжительны. Под'езжаем к Кирсанову. На ст. Ртищево решится вопрос, поедем мы через Куйбышев или через Саратов.
Часов в 6–7 приехали в Кирсанов. Поезд догнал Дмитриев с двумя товарищами и привезли хлеб, купленный ими утром по коммерч. цене. По их рассказам они ехали в паровом котле. На наш вагон досталось 4 буханки, но Эфрос заявил, что нам не следовало бы давать хлеба, т.к. мы не коллективисты (!) Очевидно, по его понятиям коллективизм заключается в том, чтобы отставать от поезда.
29 [октября 1941 года]. [Видимо, здесь идёт запись за трое суток, 29–31 октября, без разбивки на даты.] В 1230 ночи приехали на большую узловую станцию Ртищево, откуда нас могли направить на Пензу, но не направили, наш путь остался на Саратов. Галюська подняла ложную тревогу, заявив, что уже половина седьмого утра; все стали было вставать; но потом выяснилась истина и все снова улеглись. Из Ртищева уехали ночью.
Утром на небольшой станции добыли воды из колодца и вскипятили три чайника (чайник придумали кипятить внутри печурки – это очень быстро и экономно!). Воду делил я, как комендант, строго поровну между всеми и поочереди и потому чаепитие прошло мирно. Потом принялись варить картошку. Мы ее ели с постным маслом и с соленой рыбой. Очень вкусно!
Едем с небольшими остановками, приближаясь к Аткарску.
В Аткарске были ночью, получили на вагон 3½ булки белого хлеба, вроде сибирских круглых булок; нам досталось ¾ булки и около полкило колбасы.
Мы оторваны от всего мира, мы, как корабль, несущийся по бурному океану... Где-то за бортом бушует война, а у нас кипят мелкие страсти, ссоры из-за кружки чаю, полученной не в очередь [...]
Корабль, терпящий бедствие. Проносятся мимо острова-станции, но и от них мы далеки, т.к. мы в хвосте поезда. Дай бог, чтобы наш корабль благополучно прибыл к желанной пристани, прежде чем народная масса выплеснется из берегов.
А за окном – низкие черные тучи, древняя приволжская степь, по которой, среди древних бурьянов вот-вот, кажется, проедут васнецовские богатыри.
Началась холмистая местность, довольно высокие горы напоминают родину, Устькаменогорск...
Сегодня мы заплатили по 1р.70к. с души за нес'еденный нами суп, который якобы пролили заготовители из другого вагона – темная, жульническая история. Наш вагон заплатил 40 руб за «пшик» – очень досадно!
Под'езжаем к Саратову. Около полудня Арий Давидович уехал вперед с дачным поездом, мечтая заготовить кое-что (у него в Саратове есть родственник). Пока что стоим на под'ездах, далеко от города.
Ребята с увлечением едят белый хлеб с колбасой, полученный в Аткарске.
Наконец-то долгожданный Саратов, на десятый день пути. Но какого пути! Ведь мы пробивались через прифронтовую полосу, заполненную бесконечными эшелонами отовсюду – из Украины, из Москвы, из Тулы и т.д. и т.п. При таких условиях я считаю, что мы отделались очень благополучно. Теперь мы уже очень далеко от фронта и Гитлера, пламя войны полыхает позади... А около Мичуринска меня терзали серьезные опасения, о которых я, конечно, никому не говорил. Мы могли ждать там бомбежки и сюрпризов, вроде немецкого воздушного десанта.
В вагоне обычный нудный разговор о том, кто бы чего поел.
– Я бы поела пасхи... Знаете, белой, сладкой, рассыпчатой...
– А я бы жирных щей со свежей капустой!..
– Я бы с'ела яблоко... и т.д. и т.д.
Это с утра до вечера и ночью. Только и думают о том, как бы набить свое брюхо, да чем-нибудь повкуснее. Культ Маммоны – противно!
– Соусу бы провансаль...
– Да с водочкой бы, да чтобы стаканчик вспотел...
Фу – паразиты! Вот такие люди, сидевшие на руководящих постах и думавшие только о своем толстом брюхе, и довели страну до ее теперешнего положения.
Саратов расположен очень живописно на крутых холмах, но город грязный, перенаселенный, окраины – деревня. Здесь формируются польские части и наши бронетанковые дивизии. В самом городе стояли недолго. Сначала нас часа четыре держали около грязной лужи, потом ненадолго подали к вокзалу, потом на товарную. Везде говорят, что поезд, вот-вот тронется, уйти куда-нибудь не позволяет боязнь отстать. Даже холодной воды не набрали и остались на ночь без питья.
Пьем мы вообще очень часто сырую холодную воду, но пока все благополучно – желудочных заболеваний еще нет. А что было бы летом в таких условиях: грязь, жара, мухи. Ужасающая дизентерия свирепствовала бы во-всю.
Когда поезд тронулся человек шесть из нашего вагона остались на платформе: инвалид Швейцер, трое Ротницких... Они вскочили на тормозную площадку и ехали на ней до следующей остановки.
Ноябрь.
[вставка другой ручкой: 1 [ноября 1941 года], сб.] Ночью проехали километра полтора; утром проснулись около Волги, на высоком берегу. Рядом – пристань. Верочка принесла с парохода чайник кипятку, чаю напились всласть. Говорят, здесь будем стоять до вечера и Арий Давид. снова поехал в Саратов. Эти его поездки служат поводом для беспокойных сцен и истерик его жены.
Спускался к берегу Волги. Чудесная, прямо летняя погода, напоминающая сибирский сентябрь. Тепло, солнце греет, синее небо с легкими облачками, широкая Волга, вдали на холмах широко раскинулся задернутый дымкой Саратов.
Чаю сегодня пили вдоволь.
2 [ноября 1941 года]. Ночью нас двигали туда и сюда, но мы проснулись на той же ст. Увек. Единственным результатом переездов было то, что у Ротницких на верхней полке, которую я вчера устроил, опрокинулась корзина и из нее потоком полились два килограмма лущеных семечек, купленных Арием Дав. в Саратове. От меня ему, конечно, попало, как следует.
Утром, наконец, тронулись, простояв в Саратове двое суток. И вот наконец мост через Волгу! Теперь немец от нас далеко... Вспоминаю стихи:
...Татарин злой шагнул Через рубеж хранительныя Волги...
Перевалив через Волгу, остановились на раз'езде. Я набрал воды из волжской поймы, накипятили чаю и принялись за суп.
Долго стояли на ст. Анисовка. Погода плохая, холодно, почти все время с самого утра идет дождь.
3 [ноября 1941 года]. Ехали всю ночь с небольшими остановками и проехали 150–180 км. Ночью миновали ст. Урбах и в 8 часов утра остановились на ст. Плёс. Грязь ужасающая – и на станции и в вагоне.
Днем – большая станция Ершов. Там покупали обед для всего эшелона, получили хлеб (на нашу семью досталась большая буханка). Утром ели ливерную колбасу, полученную в Саратове. На обед плохой перловый суп и отвратительная манная каша, которую никто не стал есть. Свою порцию мы отдали студентам, ехавшим на тормозной площадке, они с голодухи ели с удовольствием.
В Ершове стояли долго.
4 [ноября 1941 года]. Ночью, казалось, стояли больше, чем ехали, и все же сделали километров 150. В 9ч. утра были в Уральске. Там удалось получить два чайника кипятку, но наши косоногие бабы ухитрились один из них пролить (кстати сказать, чайники с водой в нашем вагоне опрокидываются удивительно часто). Все же наша половина напилась вдоволь. Мы доедали ливерную колбасу.
От Уральска едем быстро, за 1½–2 часа сделали больше 50 км.
Хотели варить обед, но нет воды. Сейчас стоим на маленьком раз'езде, казашки предлагают кур и хлеб в обмен на мыло.
На предыдущем раз'езде, где поезд останавливался всего на минуту, отстала женщина с двумя детьми, которая имела неосторожность выйти из вагона.
Сегодня две недели нашего путешествия; судя по темпам, дня через четыре будем в Арыси.
5 [ноября 1941 года]. В 12 часов ночи были в Илецке. Здесь сошла одна из наших пассажирок, Вера Васильевна Эверлинг (жена брата писателя Хацревина), направляющаяся в Караганду. Она страшно выстудила вагон, сидя у открытой двери, а я половину ночи провел на ногах, открывая и закрывая тяжелую вагонную «дверину». В.В. ушла, потом вернулась, заявив, что она сходить не будет. А через 10 минут раздумала и все-таки сошла, приведя людей, которые понесли ее вещи. В результате этой ночи весь вагон чихал и кашлял.
Днем ехали отвратительно, больше стояли, чем двигались.
Актюбинск еще далеко, но думаю, к вечеру будем там.
Мои спутники.
1. Николай Иванович Ветлугин, единственный в вагоне русский, кроме меня. Драматург («Улыбка Джиоконды», «Мать» и др.) Человек довольно желчный и ядовитый, но, вообще, с ним можно иметь дело. У него болит нога, поврежденная при неудачной посадке в поезд на Северном вокзале; все же он по мере своих сил принимает участие в обслуживании вагона. Основная должность – главный истопник.
Жена его – Лидия Авксентьевна.
2. Владимир Захарович Швейцер, журналист с «довоенным» стажем, киносценарист. Узкий холодный эгоист. Заботится только о себе, разыгрывает большого барина. За ним, как за кумиром, ухаживают две женщины – жена Наталия Николаевна и сестра Ида Захаровна. За всю дорогу Швейцер не принимал абсолютно никакого участия в общей работе – типичнейший иждивенец. Изображает инвалида, у него будто-бы болит рука, что, по-моему, чистая выдумка. Пренеприятнейший суб'ект, с огромным самомнением.
3. Бровманы – еврейская семья (сын их военный корреспондент «Известий»). Старуху Бровман даже еврейка Перштейн в ссоре обозвала «бердичевской еврейкой». Она думает только о покупках, возможность покупки приводит ее в неистовый азарт и тогда она забывает обо всем на свете. При распределении кипятку первая подставляет кружку, хотя ни за водой ни за дровами семья не ходит и печку не топит. Ее муж – совершенно безличная личность, целыми днями не сходит с места. Дочь – кривая девка лет 35–40, с вывернутым глазом. Тоже тройка иждивенцев, рассчитывающая на чужие услуги.
4. Абрам Абрамович Перштейн – примазался к эвакуации на том «законном основании», что возил на вокзал на машине Эфроса и других писателей. Профессия его неясна. Он выдает себя за инженера, но едва-ли окончил техникум. По развитию стоит на уровне среднего рабочего. Бузотер и нахал; считает, что он знает все на свете, а на деле ничего не знает и не умеет (характерный пример: как он пытался отлить свечку и вылил незастывший стеарин на грязный пол вагона). Марктвеновский тип субъекта, которому рассказывали о туннеле длиной в 1000 футов, просверливающем холм шириной в 800 футов.
Туп и груб, назойлив, нуждается в щелчках по носу, которые осаживают его и делают скромнее.
Жена его – Марья Львовна – работала в пивной, что достаточно ее характеризует.
И все же эти люди, со всеми своими недостатками, лучше «интеллигентов» типа Швейцера. Они добры, отзывчивы, готовы поделиться с другими провизией, дать что-нибудь из одежды и т.д. Под конец пути я разглядел под грубой неказистой оболочкой хорошие качества.
5. Арий Давидович Ротницкий – снабженец Литфонда. Предприимчивый старый еврей с козлиной бородкой, в круглой барашковой шапке. Заражен жаждой деятельности, не может спокойно сидеть на месте. В пути взял на себя обязанности бухгалтера и кассира по снабжению эшелона. В результате или он ходил по другим вагонам, или к нему приходили без конца. В конце дороги надул нас на несколько рублей, получив вдвойне за уступленную нам порцию черных сухарей.
Его жена – Любовь Моисеевна, женщина-слон (по своей комплекции), дура и истеричка, страшно капризная, что к ней совсем не идет. Помню, как она лезла по лесенке в вагон после поездки на тормозной площадке – с диким ревом и слезами, вопя, чтобы ее пропустили вперед всех.
Сестра ее, Анна Моисеевна Бабад – женщина, насладившаяся жизнью; думает только об еде, о вкусных вещах (этим здесь многие заражены). Очень моложава, несмотря на свои 50 лет; гуляла с ухажерами.
Две сестры Маркман, Клара Исаковна и Бшева Исаковна, и сын второй из них – Валя. Клара работала в учетном отделе ССП.
Старуха Хацревина – еврейская старуха, которая не любит, чтобы наступали на ее вещи.
— " —
Чарли Блек
Великан из-за гор
Пост N: 8518
Зарегистрирован: 21.05.05
Откуда: Москва
Рейтинг:
36
Награды:
Отправлено: 31.10.21 12:36. Заголовок: 6 ноября . 6 часов у..
6 ноября [1941 года]. 6 часов утра. Актюбинск. В первый раз за все время пути удалось послушать московское радио (отрывки из последних известий), когда ходил за водой.
С вечера мы топили печку, но ночью в вагоне стало очень холодно. Я встал за 2–3 часа до рассвета и топил печь, а дрова колол при слабом свете, падавшем из дверки. В общем поддержал падающую температуру.
После ночной работы я был зол, как чорт и поссорился с Абрамом Абрамовичем. Он не захотел итти за водой и я обещал выставить его из вагона, как примазавшегося (что было очень глупо с моей стороны!). Он же заявил, что выбросит меня из вагона вместе с вещами (тоже умно!). Впрочем, этот обмен любезностями не имел никакого влияния на дальнейшие отношения.
Холодно. Идет снег. Держали двери закрытыми, но их то и дело приходится открывать, т.к. часто спрашивают Ротницкого, нашего снабженца. Вагон выстуживается, все ворчат.
Едем довольно быстро.
7 ноября [1941 года]. 24 годовщина Великой Октябрьской Революции. В каких условиях нам приходится ее встречать...
Ночь была жуткая. С вечера истопили печь, я лег около печки на нару, которую сам же настлал из досок. Но сильно замерз (особенно озябли ноги, хоть они и были в валенках). Встал среди ночи, задолго до рассвета, за мной поднялся и Ветлугин, стали вместе топить печь. Он светил мне лучинами, а я колол дрова сахарным топориком. Незабываемая обстановка... Часа 2–3 мы стояли на ст. Эмба, на улице был мороз, вероятно, около 20º. Слышались голоса: «Ну как, замерз?» – «Нет, ничего...» Потом меня сморил сон, мы легли спать. Через час я опять замерз и за час до рассвета снова взялся за топку печи1)
1) Эмба была нашим «полюсом холода», дальше было все теплей и теплей.
Днем стало довольно тепло, ехали с открытой дверью, греет солнышко, небо синее. Проехали Челкар (350 км. от Актюбинска).
8 [ноября 1941 года]. Эта ночь была значительно теплее. На ночь немного протопили печь и уж вставать не пришлось, было тепло, но мои ноги были стиснуты между двумя мощными ж...ми Ротницких и потому встал часа в 3, от нечего делать затопил печку.
Несколько человек выходило из вагона на ночной остановке – вдали виднелись яркие огни. Оказалось, что это был Аральск, но это мы узнали только утром.
Печку мы топили с Перштейном до рассвета. Рано утром я набрал четыре чайника воды из степного колодца на какой-то станции. Первые два чайника я зачерпнул просто рукой, а потом спускал чайник на ремне. Одного почтенного старца профессорского вида спускали в колодец за ноги и он зачерпывал воду ведром.
Тепло... Едем с открытыми дверями; холода не чувствовалось даже тогда, когда зашло солнце.
9 [ноября 1941 года]. Спал у печки на лавке – надоело за много дней вечное просовывание ног между чужих конечностей, откуда их стараются вытолкнуть или немилосердно сжимают. Здесь было очень хорошо, только малость зябли ноги. В общем, проспал всю ночь.
Надо здесь сказать, что еще давно (точно не помню где) – нам пришла в голову мысль ехать не в Ташкент, а в Алма-Ата, куда перевезен наш институт, а также и Авиационный (кстати в нашем эшелоне семь вагонов со студентами и преподавателями МАИ, есть один студент из той же группы, где учится Вива). За Алма-Ата очень много доводов и потому мы без колебаний приняли такое решение (вероятно, еще до Саратова). Кстати – в эшелоне есть научные работники и из нашего Ин-та: проф. Некрасов, Уманский, Михайленко. Я их встречал на станциях.
В этот день я договаривался со старостой вагона №42 (МАИ) о том, чтобы перетащить к ним часть вещей (тюки с книгами; я выворотил их из-под постелей и они лежат у двери.
Через две остановки Кзыл-Орда. Тепло.
Сегодня едем медленно, подолгу стоим на остановках.
Картина степи изменилась; теперь это уже не мертвая пустыня, как раньше, до Казалинска. Есть растительность, видны деревья, довольно часто встречаются аулы, возделанные поля. Барханы – место действия романов Н.Н. Каразина – кончились.
Я предложил студентам 42-го вагона за посадку мешок сухарей и три буханки хлеба. Они вломились в амбицию и сделка расстроилась, даже вещей не хотят брать.
Мы хлопочем, чтобы Эфрос выделил для писателей, едущих в Алма-Ата, отдельный вагон (нас набирается с семьями 17 человек). Но встает задача о переадресовании этого вагона из Ташкента в Алма-Ата.
Перед вечером ко мне пришел некий Рабинович из 47-го вагона (Мясокомбинат), который пойдет в Алма-Ата, а ему (Рабиновичу) с братом надо в Ташкент. Договорились об обмене; 47-ой вагон согласен взять 3 человека.
Вскоре после этого пришли студенты из 41 вагона (МАИ) и сказали, что они возьмут двух. Так. образом вопрос как будто улаживается, хотя и могут еще быть трудности.
Ночь прошла на бугристом холме из книг, но чувствовал себя неплохо, только зябли пальцы ног
10 [ноября 1941 года]. Едем очень медленно, больше стоим. Сейчас довольно большая станция Чиили. Здесь расселили эшелон железнодорожников, эвакуированных из Харькова. Ходят слухи, что в Ташкенте никого не прописывают. Как-то в Алма-Ата?
Погода хорошая, тепло, хотя и чувствуется осенний холодок.
Навстречу днем и ночью идут воинские эшелоны, преимущественно кавалерия. Мы их встречаем не меньше 15–20 в сутки.
Станция после Чиили. Чудесная летняя погода, теплый ветерок. Замечательно! Все высыпали из вагонов, греются на солнышке. [За вычетом несказочных подробностей, чем-то это долгое путешествие напоминает экспедицию в передвижной крепости-фургоне из «Жёлтого Тумана», в т.ч. завершающий этап, где зима сменяется весной.]
На одном из раз'ездов начали перетаскиваться в вагон №47 – в обмен с Рабиновичами, а на следующем, где стояли очень долго, кончилось это переселение. Вышло очень удачно: там много места и мы все сплавили в один вагон, что раньше казалось невероятным. Это большое достижение и удобство – иметь все вещи в одном вагоне. А мы с Вивой как-нибудь доедем налегке со студентами в 41 вагоне.
Рабиновичи перешли к нам, а Галюська с Верочкой устраиваются в 47 вагоне. Жарко, стоим долго, погода замечательная, что твой московский июнь. Все сбросили валенки, шубы, ходят в одних костюмах, рубашках и даже майках. Кругом безграничная желтая степь, на горизонте за линией ж. дороги синеют горы. Небо ясное, бледно-синее.
Вечером, в 7–8 часов приехали в Туркестан (станция ж.д. и город). Стояли 3–4 часа, выехали ночью.
Я при свете свечки, скатанной Вивой из оплывшего стеарина, читал речь Сталина в Чимкентской газете.
Мы с Вивой собирались спать сидя на корзине с углем, но потом я отвел Виву в 47 вагон, а сам очень недурно устроился с помощью тужурки Перштейна, ее пальто и узелка. Я изменил свое мнение о Перштейнах, они грубые и необразованные люди, но гораздо сердечнее и отзывчивее других, едущих в этом вагоне (Ротницкие, Швейцеры, Ветлугины – все эгоисты, очень черствые люди. Напр. Ротницкие отказали Марье Львовне в кусочке хлеба для ребенка, а у самих, наверно, десять буханок).
11 [ноября 1941 года]. Утро чудное, немного прохладное, небо синее и широкое, летают самолеты (поблизости аэродромы). Говорят, до Арыси час езды. Что-то принесет эта таинственная и грозная Арысь? (По слухам, там какой-то распределительный пункт, где решают судьбу эвакуированных).
Далекие и отвлеченные географические понятия стали реальностью. Мы в Арыси. Масса путей, составов. Я ходил за кипятком, но достал только холодной воды. В Арысь мы приехали часов в 6 утра.
Сейчас около 9. Наш поезд двигают по путям, переформировывают. Жарко. Сидим в вагоне №47.
Вечер. Днем возили туда и сюда, переформировывали составы. Оказывается, нет никаких комиссий по рассортировке эвакуированных – все это вымысел. Но нас задерживают, т.к. станция большая, узловая. Путей около сорока. Я ходил за водой и заблудился, еле нашел свой состав. Вымочил рукав тужурки, когда брал воду из паровозной водокачки, а пока дошел – он уже высох, вот как тепло! Не меньше 25º. Сейчас уже стемнело, а очень тепло.
Писательские вагоны ушли от нас, их перевели на другие пути.
12 [ноября 1941 года]. В Арыси простояли больше суток. Выехали в Алма-Ата в 8 часов по московскому времени. Едем по сухой холмистой степи, перемежаемой возделанными полями, хлопковыми плантациями.
На одной из остановок Вива зачерпнул из колодца воды нашим медным чайником. Я поел сухарей с водой.
Вчера и сегодня читал «Записки из Мертвого дома».
Узнал от Севастьянова (студент 4 курса нашего Ин-та, хороший парень, много мне помог при переселении в 47 вагон), что ушедшие из нашего Ин-та пешком во главе с Гавриловым и Величко) уже в Алма-Ата. Они добрались раньше нашего, видимо, где-то добыли эшелон. Их вышло 250 чел., а человек 50 вернулись в Москву. Севастьянов узнал об этом от отставших от этой партии, которые попали в наш эшелон. Хорошее известие, значит в Алма-Ата уже есть ядро нашего Института.
Часов в 12 приехали в Чимкент. Я купил 8 порций пирога с мясом (очень вкусных), стакан кагору, помидор спелых. Здесь уже можно кое-что покупать и не очень дорого. Пообедали прекрасно.
В Чимкенте простояли до темноты. Говорят, нас задерживают из-за самолетов, которые везет на платформах МАИ, а впереди туннель и они будто-бы не пройдут. Но, в конце концов нас выпустили.
13 [ноября 1941 года]. Ночь ехали очень хорошо, сделали больше 200 км.
На рассвете приехали в Джамбул. Мы с Вивой купили на вокзале три булочки и три порции мяса с хлебом.
В Джамбуле стояли часа 2, потом пошли ходко, почти без остановок. Окрестности Джамбула цветущие, а дальше до самой Луговой сухая степь.
С правой стороны дороги (считая по движению) тянется величественный горный хребет со снежными вершинами. Он идет параллельно дороге, всего в 12–15 км.
Часа в два приехали в Луговую. С'естного купить не удалось, достали только кипятку, я всласть напился чаю. Поезд маневрирует, отцепляя и прицепляя вагоны. Здесь сошли писатели Авдеев и Назаров, которые направляются во Фрунзе [ныне Бишкек, столица Киргизии].
14 [ноября 1941 года]. Решительный день!
Когда проснулись, оставалось около 80 км. до Алма-Ата. Как то нас там встретят?
Началась укладка, сложили вещи в узлы и рюкзаки, в общем приготовились.
И вот наконец-то Алма-Ата! [в ту пору столица Казахской ССР]
Нас остановили на станции в 9км. от города, а к городу идет ж.-д. ветка. Я не мог найти Некрасова и других, они, как я потом узнал, остались в Арыси, их вагон не прицепили к нашему составу.
Севастьянов свел меня со студентами, отставшими от колонны Величко. Это оказались в большинстве мои бывшие студенты – Зубов, Кириллов, Андреев и др. Он приняли во мне большое участие и обещали приехать за мной из города на машине – институтской или вольной.
Потолкавшись по станции, я пошел в эвакопункт. У дверей начальника сущий ад – драки, ссоры. Я выстоял там часа полтора, потом вышел начальник и узнав, что я из Минцветмета, принял меня без очереди. Думая, что я начальник эшелона, он меня направил к представителю СНК Яковлеву, но от каких-то научных работников я узнал, что мне просто надо явиться в Горно-Металлургический Институт, где наши цветники [сотрудники Минцветмета?], а там меня устроят.
Тут же я узнал, что вагоны МАИ перегонят в город. Я в спешке побежал, чтобы пересесть в эти вагоны и так добраться до гор. станции. Каков же был мой испуг, когда я не нашел эшелона на месте! Один железнодорожник сказал мне, что некоторые вагоны ушли в город, а остальные угнали на север, в Семипалатинск.
Я заметался по путям, нет поезда! Побежал было на станцию, к дежурному, на перроне мне сказали: «Вон московский поезд!» Смотрю, откуда-то действительно катятся вагоны, по виду наши. Побежал туда, слышу Адик кричит: «Папа!» Большая радость, что все обстоит благополучно.
Я договорился со студентами 41 и 42 вагона и мы с Вивой перебросали к ним вещи. Это стоило больших трудов и оказалось напрасным, т.к. в 3 часа за мной приехали ребята-цветники, мои бывшие студенты. Они нашли машину (с воли, за 100 руб.), перетаскали вещи (потом обнаружилось, что забыли один тюк с книгами, к счастью, наименее ценный) Они мне сказали, что меня в Ин-те уже ждут (я забыл записать, что из Арыси Некрасов и Уманский посылали в Ин-т телеграмму о нашем прибытии) и мне приготовлена комната. Это и привело меня в такой радостный азарт, что я не проверил, как следует, вещи.
На машине ехали долго по грязной дороге, под мелким дождем. Наконец, приехали в общежитие. Встретил Величко, нам показали нашу комнату – хорошую, светлую, большую.
Впервые после долгих дорожных хлопот и передряг уснули в тепле и покое.
Алма-Ата.
15 [ноября 1941 года]. Утром уборка, выхлопывали вещи, потом пошли в баню, но неудачно, она занята военными на весь день. Были в парикмахерской. Я обрился, Виву подстригли, Адика под машинку. Вечером ничего не делали, спать легли рано.
Питаемся в студенческой столовой; суп с вермишелью, на второе тоже вермишель.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 6
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- дома
- никого нет дома
